Камилла Лэкберг - Железный крест
Потом услышала крик о помощи и не сразу сообразила, что кричит она сама.
Дверь открыл Пер.
— Дед?
Парень выглядел как щенок, который ждет, чтобы его погладили.
— Что ты натворил? — резко сказал Франц, отодвинул внука и прошел в комнату.
— Да я… а чего он болтает? Что же мне, молчать в тряпочку? — дерзко выкрикнул Пер. Вид у него был обиженный. Если кто и мог его понять, так это дед. — Что я натворил… Да по сравнению с тем, что ты творил, это так… детские игры.
Он старался, чтобы голос звучал уверенно, но поднять глаза не решался.
— Именно поэтому я знаю, что говорю.
Франц взял внука за плечи и потряс, пока тот не посмотрел ему в глаза.
— Поговорим… Попробую хоть чуть-чуть навести порядок в твоей упрямой башке. Кстати, где мать? — Франц говорил твердо и уверенно, словно отстаивал свое право принять участие в воспитании внука.
— Спит, наверное… может, и проспится. — Пер поплелся в кухню. — Она начала, не успели мы порог перешагнуть… По-моему, всю ночь квасила. Но что-то давно ее не слыхать.
— Я пойду за ней. А ты пока поставь кофе.
— А как его… я не умею…
— Самое время научиться, — прошипел Франц, направляясь в спальню Карины.
Его встретил тихий храп. Карина лежала на самом краю, рука на полу, вот-вот соскользнет с кровати. В комнате было очень душно, сильно пахло перегаром.
— Какого черта! — рявкнул он, подошел и потряс ее за плечо. — Пора вставать!
Франц огляделся. В спальне была дверь в ванную. Он открыл кран, подошел к невестке и с гримасой отвращения стал ее раздевать. Много трудиться не пришлось — кроме трусов и лифчика на Карине ничего не было. Он отнес ее в ванную и небрежно бросил в воду.
— Это еще что? — сонно пробормотала бывшая жена его сына. — Чем это ты занимаешься?
Франц молча подошел к шкафу, нашел чистое белье и положил на крышку унитаза рядом с ванной.
— Пер поставил кофе. Приди в себя, оденься — и в кухню.
Она собиралась было запротестовать, но только вяло махнула рукой и прикрыла глаза.
— Ну и как? Справился с кофеваркой?
Пер сидел за столом и изучал свои ногти.
— Не думаю… попробуешь, — мрачно сказал он. — Наверняка дерьмо.
Франц посмотрел на черную, как нефть, жидкость, капающую из фильтра.
— Может, и дерьмо, но, во всяком случае, крепкое.
Они довольно долго молчали — дед и внук. У Франца было очень странное чувство. Он видел во внуке повторение своей собственной истории. Некоторые черты Пера напоминали ему его отца… Он до сих пор упрекал себя, что не прикончил папашу. Может, тогда жизнь пошла бы по-другому… Если бы он его прикончил, если бы всю кипевшую в нем ненависть обратил на того, кто и в самом деле ее заслуживал… А так… расплескал без цели, без результата. Только себе во вред. Расплескал, но не до конца. Ненависть еще не остыла, он знал это и чувствовал. Просто с годами он научился ее обуздывать и направлять. С годами ненависть перестала управлять им, теперь она была покорной его служанкой.
Именно это он хотел любой ценой внушить внуку. Ненависть понятна и оправданна. Дело только в том, что человек должен знать, когда дать ей выход и в какой форме. Ненависть не должна ослеплять и не должна сама быть слепой. Ненависть обязана быть зрячей. Истинная ненависть напоминает мастерски пущенную стрелу, летящую точно в цель, а не тупой топор, которым ты размахиваешь вокруг себя без всякой цели и смысла, просто чтобы дать выход гневу. Этот путь ему тоже был знаком… Результат известен — проведенная в тюрьме молодость и сын, который слышать не хочет имени отца. Друзья? Он не так глуп, чтобы считать товарищей по организации друзьями. Или даже пытаться с кем-то из них подружиться. У каждого свое — своя ненависть, своя ярость, и объединяет их только одно: цель. Общая цель.
Он смотрел на Пера и видел своего отца. И себя самого. И Челля. Сына, с которым встречался только на свиданиях в тюрьме. И еще в те короткие периоды, когда находился на свободе, но и тогда ему было не до ребенка. Никакой близости не было, да и быть не могло. А любит ли он сына? Положа руку на сердце, вряд ли. Может быть, когда-то, давно, что-то бултыхнулось в груди, когда Ракель пришла на свидание с новорожденным младенцем. Может быть, но точно он не помнил.
Странно, сейчас, сидя за кухонным столом с внуком и пытаясь вспомнить, любил ли он кого-нибудь в жизни, Франц мог назвать только одно имя. Эльси. Прошло шестьдесят лет, но он помнил ее, как будто это было вчера. Эльси и внук. Только эти двое вызывали в нем какие-то чувства. Все остальное пространство его души — выжженная, мертвая пустыня. Отец позаботился, чтобы в ней, в этой пустыне, не осталось ничего живого. Ни ростка… Ему казалось, что ни ростка. А проходит время — и прошлое пробуждается…
— Челль рассвирепеет, если узнает, что ты приходил. — В дверях появилась Карина.
Ее слегка покачивало, но она была в чистой футболке. Волосы мокрые.
— Мне плевать на Челля, — сухо сказал Франц.
Он поднялся и налил кофе себе и Карине.
— Пей!
— А ты уверен, что это можно пить? — Карина отхлебнула глоток и сморщилась от отвращения. — Не трогай шкаф!
Франц не сказал ни слова. Он методично доставал из шкафчиков и буфета бутылки, одну за другой, и выливал содержимое в раковину.
— Не имеешь права! Не твое дело! — визжала она.
Пер поднялся, чтобы выйти.
— Сидеть! — рявкнул Франц. — Мы должны раз и навсегда избавиться от этой заразы!
Пер послушно сел на край стула.
Через час, когда со спиртным было покончено, пришло время решения вопросов.
Челль уставился на дисплей компьютера. Его мучили угрызения совести. Еще со вчерашнего дня, сразу после ухода полицейских, он решил поехать к Перу и Карине — и не мог себя заставить. Что он им скажет? Он не представлял даже, с чего начать разговор. Больше всего Челля пугало именно это — то, что он сам начал осознавать безнадежность своих попыток. Он, бесстрашный Челль, который, не опуская разящего меча, сражался с властями, неправедными капиталистами, неонацистами… Да с кем он только не сражался! Но когда речь заходила о его бывшей жене и сыне, из него словно выпускали воздух. Сил не было. Совесть высосала из него все силы.
Он в который раз посмотрел на фотографию Беаты с детьми. Конечно же, он любил Магду и Луке, ни за что не хотел бы их лишиться, но… все произошло так быстро… Быстро и неправильно. Не так, как должно быть. Поток событий просто-напросто увлек его за собой, как смерч, и, когда дым рассеялся, пыль улеглась, он так и не смог решить, чего больше принес этот смерч: добра или зла. Может быть, виной тому неудачный момент. Ему было сорок, кризис среднего возраста, как теперь модно это называть… и тут появилась Беата. Он поначалу не мог поверить — что в нем нашла молодая красивая девушка? Он же должен казаться ей стариком! Но нашла же… И он не смог противостоять этому порыву. Спать с ней, гладить ее обнаженное мускулистое тело, шелковистую, почти детскую кожу, выслушивать ее восторги, наслаждаться ее восхищением… Это было опьянение. Он был не в состоянии додумать до конца ни одну практическую мысль, не в состоянии принять ни одного решения — просто позволил потоку увлечь себя, не хотел трезветь… Но нельзя остаться пьяным на всю жизнь. И он быстро начал уставать от ее совершенно очевидной ограниченности (как же он раньше-то не заметил!). С Беатой просто-напросто оказалось не о чем говорить! Она была типичное дитя современной развлекающейся цивилизации, прочитала за всю жизнь в лучшем случае пару книг… Она ровным счетом ничего не знала ни о высадке человека на Луну, ни о венгерском восстании. Под конец ему надоела даже ее кожа — гладкая, шелковистая, без единого изъяна.
Он прекрасно помнил миг, когда все рухнуло, как будто это было вчера. Встреча в кафе… сияние ее голубых глаз, надутые губы: у нас будет ребенок, Челль! Теперь-то ты наконец должен рассказать все Карине, давно ведь обещал…
Именно в ту секунду он осознал, какую чудовищную ошибку совершил, и с трудом преодолел мгновенный импульс — уйти. Оставить ее здесь за столиком, пойти домой, лечь на диван и посмотреть по ящику новости, пока пятилетний Пер спокойно спит в своей кроватке.
Но мужской инстинкт тут же подсказал, что из этого ничего не получится. Есть любовницы, которые молчат, а есть любовницы, которые все рассказывают женам. И он ясно чувствовал к какой из этих категорий принадлежит Беата. Если он разобьет ее жизнь, она будет крушить все вокруг себя, пока не останутся одни руины. Она, не оглядываясь и не испытывая никаких сентиментальных сожалений, растопчет его жизнь, и подняться он уже не сможет.
Он знал это совершенно точно. И струсил. Он даже представить себе не мог, что останется в одиночестве. Сидеть в грязной холостяцкой квартире, таращиться на пустые стены и размышлять, куда ушла жизнь… Нет, этого он не выдержит. Беата победила.
