Ричард Паттерсон - Глаза ребёнка
Кристофер знал, что обсуждать это дальше не имело смысла.
— Ну и что же это дало Харрис? — спросил он.
— Я не сказала ей, — помолчав, произнесла Терри.
— Почему?
— Я не смогла. — Женщина повернулась к нему лицом. — Мне трудно объяснить это, Крис. Как будто мне было страшно.
— Чего ты боялась?
— Не знаю — это больше на уровне подсознания. Словно я сижу за столом, наблюдаю за ним и хочу только одного — успеть покончить с ужином, пока не произошел очередной взрыв. — Она покачала головой, точно в ответ на какие-то свои мысли. — В школе я всегда была тихоней, всегда старалась угодить, думая, что, если я стану примерной девочкой и стану приносить хорошие отметки, все будут добры ко мне и никто не прогневается. Главное, что отец не прогневается.
— А что же твоя мама?
— Она любила меня, — ответила Тереза, и в ее голосе впервые за вечер прозвучали жесткие интонации. — Она не могла переделать его, только и всего.
— Но так нельзя жить, Терри.
Она устало пожала плечами.
— Так живут многие. И в конце концов, ведь со мной ничего не случилось.
Паже замолчал. Он подумал о том, сколько еще подобных воспоминаний теснится в ее голове.
— Ты еще пойдешь к Харрис? — спросил он.
Терри сделала еще один глоток и передала ему бокал.
— Когда я уходила от нее в последний раз, мне больше не хотелось ее видеть. Я ненавижу все эти разговоры. Разве что с тобой иногда. — Она помолчала. — Но я снова пойду к ней. Я должна довериться Денис. Боже мой, ведь я ничем не смогла помочь Елене. Я не имею права оставить все как есть.
В камине в причудливом гипнотическом танце извивались языки пламени.
— Терри, может, тебе как-нибудь рассказать Харрис об этом твоем сне. Будь что будет.
Терри помедлила с ответом:
— Возможно, я так и сделаю. Только мне больше не хочется говорить об этом. Сегодня по крайней мере.
Паже счел за лучшее промолчать: в ее голосе явственно угадывалось раздражение, словно она уже пожалела о том, что поведала ему о своем кошмаре. Но когда мгновение спустя он поцеловал ее, губы Терезы страстно ответили на поцелуй.
Они поднялись наверх в спальню Паже.
Терри разделась. В лунном свете ее стройное тело казалось отлитым из серебра, но едва он коснулся его, оно ожило.
Паже прижал ее к себе. «Так много женщин на свете, — думал он, — но только с ней одной возникает это удивительное ощущение домашнего тепла и уюта». Только вот ощущение это, доселе не испытанное, ждало его в местах, весьма отдаленных от дома, там, где он никогда не ожидал найти его. Он чувствовал, как бьется ее сердце.
— Я люблю тебя, — услышал Кристофер.
Постель под ними была прохладной и упругой. Больше не нужно было слов.
Потом она лежала, разметав волосы по подушке, отбросив в сторону руку, — женщина, внезапно настигнутая сном. Ее дыхание было глубоким и ровным.
Некоторое время он наблюдал за ней. Порой в такие минуты ему казалось, что он видит перед собой Терри-девочку, но эти детские черты только угадывались. Перед ним все же была та Тереза, которую он знал, которая умела превозмогать боль и которая даже не догадывалась, насколько он восхищается ею. Как знать, возможно, когда-нибудь у них будет ребенок, и тогда его любовь к этому дитя будет так же глубока, как и его чувство к Терри. И может быть, в этой любви к двум дорогим его сердцу существам он обретет то, чем прежде был обделен.
Отвернувшись, Паже взглянул на настольные часы — они показывали четверть двенадцатого. Он решил, что она может еще немного поспать. Самому ему было не до сна.
Кристофер встал и, не спуская глаз с Терри, надел шорты.
Выйдя в холл, он проверил, не горит ли свет в спальне Карло.
Паже прошел по притихшему дому и через кухню спустился в гараж.
Воздух там был тяжелый, пахло цементом, землей, деревом и сыростью. В дальнем конце гаража, как раз напротив переднего бампера его автомобиля, он спрятал это.
Паже опустился на колени и вытащил блок, за которым и был устроен тайник.
Он находился там, только немного испачканный землей. Паже нащупал вверху провод, на котором болталась простая электролампочка, включил свет и взял в руки дневник в добротном кожаном переплете.
Страницы его были исписаны мелким, монотонно однообразным почерком, характерным для женщин. Поднеся дневник к желтому свету, Паже прочитал последнюю запись. Он был задумчив и сосредоточен, хотя читал это не в первый раз.
Ему не верилось, что не существует копии. Однако с каждым прожитым днем в нем крепла уверенность, что это именно так.
Завтра, когда Карло отправится в школу, надо будет перепрятать дневник в более надежное место.
Паже положил дневник на место и незаметно вернулся в дом.
Войдя в спальню, он услышал сдавленный крик. Терри беспокойно металась в постели. Паже склонился над ней: глаза у нее были закрыты, губы судорожно подергивались.
Нежно коснувшись ее рта губами, Паже взял ее ладонью под голову и долгим взглядом посмотрел на Терезу.
Терри распахнула глаза и испуганно уставилась на мужчину.
— Это я, — тихо произнес он, — Крис. Твой белый рыцарь.
Она, казалось, наконец узнала его. По телу ее пробежала дрожь.
— Черт, — пробормотала Тереза, и в ее голосе была тихая ненависть к самой себе.
— Ты снова видела этот сон?
— Да. Прошу тебя, не говори ничего.
Он сел рядом на краешек постели. Она никак не могла отдышаться. А потом холодно и отчетливо произнесла:
— Мне действительно осточертело все это, Крис.
Паже взял ее за руку.
— Как ты себя чувствуешь?
— Уже нормально. — Терри повернулась, чтобы посмотреть на часы, словно в надежде зацепиться за что-то реальное. — Который теперь час?
— Около двенадцати.
Она вздрогнула.
— Бог ты мой, надо спешить домой. Мама без меня не ляжет спать.
Паже хмыкнул:
— Вот эту сцену я лично не очень люблю. То место, где ты превращаешься в важную шишку.
— Ничего не попишешь. — Ее голос по-прежнему звучал несколько отстраненно. По-видимому, сама подозревая это, она коснулась ладонью его щеки. — Зато все остальные места были восхитительны, Крис.
Минуту спустя Терри встала, зажгла ночник и начала одеваться. Наблюдая за ней, Паже вдруг поймал себя на мысли, что в душе он до сих пор находит их близость божьим даром. Его по-прежнему волнует ощущение их наготы, прикосновений, когда они лежат рядом. До сих пор он внутренне преображается, заслышав по телефону ее голос.
— Я тут подумал, — нерешительно начал он, — о наших разговорах по телефону.
Терри замерла, пальцы ее не успели застегнуть последнюю пуговицу на блузке.
— Монк? — Она вопросительно посмотрела на Паже. — Но они не имеют права подслушивать разговоры. В этом штате им никто не даст такого разрешения.
Словно под гнетом собственных страхов, Паже уронил голову на грудь.
— Знаю. Только не забывай, что теперь я окунулся в политику. Подслушивать можно и нелегально, и делать это может кто-то другой — не обязательно Монк. — Он заговорил тише. — Я просто считаю, что нам следует быть осторожнее. Не распространяться по телефону насчет Рики или Елены, даже насчет твоих встреч с доктором Харрис. Вообще не говорить ничего лишнего.
— Никогда бы не подумала, что кто-то способен пойти на такое. Да мы, впрочем, и не говорим ничего особенного.
Паже улыбнулся.
— Когда я говорю о твоем теле, то для меня это нечто особенное. И я не хочу лишней аудитории.
Терри наконец застегнула последнюю пуговицу.
— А тебе не кажется, что это смахивает на паранойю?
— Возможно. Однако в политике шпионаж вещь вполне заурядная. А у Маккинли Брукса есть множество приятелей, вращающихся в этой сфере. Один из них Джеймс Коулт, который всюду твердит о том, что наши политические цели не совпадают.
Терри надела туфли.
— Крис, да пошли они все… В конце концов, можем говорить и поменьше, коль на то пошло. Просто я люблю звонить тебе, когда Елена уже спит. Я чувствую себя девчонкой, которая из постели звонит своему мальчику.
— А мама тебе разрешает?
Терри улыбнулась.
— Пока я выполняю «домашнее задание», она притворяется, что ничего не замечает. Хотя на самом деле это не так.
Паже встал.
— Потерпишь еще чуть-чуть? Ладно? Еще недели две.
В тусклом свете ночника он не столько увидел, сколько почувствовал на себе ее пристальный взгляд.
— Ладно, — тихо произнесла она. — Я буду просто часто-часто дышать в трубку.
Терри сидела, прислушиваясь к дыханию дочери.
Была середина ночи. Примерно час назад Терри услышала, что Елена плачет. Она бросилась к ней и увидела, что та сидит на постели, оцепенев от ужаса; наконец девочка узнала ее и протянула к ней руки. В этот момент между ними не существовало больше никаких барьеров. Елена снова была просто ребенком, ищущим утешения у матери, кроме которой у него никого больше нет.
