Екатерина Лесина - Маска короля
– Мне страшно, не уходи.
– Не уйду, – пообещал Локи, усаживая меня на кровать. Кровать, в отличие от комнаты, была устойчивой. Сейчас я засну и…
Сон похож на смерть, а я не хочу умирать.
Тот парень на кресте тоже не хотел, но умер. Почему?
– Почему ты ничего не сделал? Почему даже не попытался? Почему допустил, чтобы они его… – зажимаю рот руками, понимая, что не имею право задавать подобные вопросы.
– Потому что не мог рисковать: начни я стрельбу, и…
– Они бы тебя убили?
– И меня в том числе, – Локи накрывает меня одеялом. – Спи.
И я послушно проваливаюсь в нервный сон, больше похожий на бред. Я хочу вырваться, но не могу, я ничего не могу, всего шесть патронов и толпа внизу… они видят нас, они смотрят на нас, а Крысиный король улыбается и грозит нам пальцем.
И Локи ушел. Он ведь обещал… он не имеет права бросать меня сейчас!
Маска Ярости. Продолжение. Декабрь 1941 – январь 1942
Шайка была действительно шайкой, атаман – атаманом. А работа… Хромой называл это охотой. «Пойти на охоту» означало, что придется выбираться из теплой норы и выходить на улицу, чтобы «настрелять» обязательную ежедневную долю: еду, оружие, вещи. Не обломки, а нормальные, хорошие вещи. Например, мебель, или шубы, или картины. Гриня отчего-то очень ценил «живопи#сь». Статуи тоже годились, но лучше всего – украшения: золото или камни. «Рыжье» Гриня любил еще больше чем картины. Правда, в городе почти не осталось ни мебели, ни шуб, ни картин, ни золота, и день считался удачным, когда удавалось притащить хоть что-нибудь. Хромой охотно делился опытом: как вычислить добычу – «найти след», как подойти, как ударить, чтобы человек упал, не успев закричать или выхватить оружие. С упавшего снимали все, до нитки: замерзнет, ну и шут с ним.
Еще они ходили в квартиры. После каждой бомбежки Васька точно знал, в каком районе города появятся «новые» дома. Главное – успеть раньше других, тогда они не осмелятся наехать на шайку Бешеного – такое прозвище было у Грини. Владлен вопросов не задавал, почему – и так понятно. Временами на атамана что-то находило, будто морок какой, и в такие моменты лучше всего было находиться как можно дальше от Грини – он рычал, источал пену и в очередной раз избивал Ольку-Олега до полусмерти. А потом – раз, и все проходило.
Кроме осмотра разбомбленных, шарили и в уцелевших домах, вернее, лазали по квартирам. Владлена пока с собой не брали, Васька сказал, что у того опыта маловато. На самом деле причина была другая – не доверял атаман новенькому. В первый же день, когда Васька объяснил, что за «работу» они исполнять будут, Владлен наотрез отказался участвовать в деле, за что и был избит озверевшим Гриней. Вечером же состоялся еще один знаменательный разговор.
– Ты что же, Комсомолец, чистеньким хочешь остаться? И на хер сесть и рыбку съесть? Так, что ли? – ярился Гриня.
Владлен не ответил, впрочем, атаману его ответ нужен был постольку-поскольку.
– Кушать, значит, мы хотим, а работать – нет? – наседал Гриня.
– Я не буду у людей последнее отнимать!
– Последнее отнимать! Сколько патетики! А ты думаешь, этим людям до тебя дело есть? Да никакого! Они все здесь – трупы! Живые трупы! А взять у мертвого, чтобы выжить, не грех, это я тебе говорю.
– Когда война закончится, вас казнят.
– Кто? Ты, что ли? Или комиссары твои? О чем они вообще думали, когда войну начинали? Им наплевать! На все наплевать! И на город, и на людей, и на нас с тобой. Что, да разве за это время блокаду нельзя было снять? Да десять раз! Но им же наплевать, они же свою выгоду считают, а сдохнет ради этой выгоды десять человек, сто или вообще миллион – наплевать! Небось, думаешь, я вру? Ну, скажи, вру?
– Да! – выкрикнул Владлен. – Врешь ты все! Врешь!
– Тогда, Комсомолец, скажи мне: а ты видел в городе хоть одного мертвого комиссара? Чтоб он не от обстрела или бомбежки погиб, а от голода, или чтоб он замерз на улице? Нет? Вот и я не видел. А все потому, что живут они – не тебе чета. И еда у них есть, и одежда, и не мерзнут они. Многим блокада эта – вообще в радость, знаешь, сколько рыжье стоит, которое мы тут собрали? Огромных денег, ты себе даже представить не можешь, каких. Так вот, то, что у нас здесь лежит, – это ерунда, баловство одно. Комиссары же по-крупному работают. Растащили по домам все с продуктовых складов…
– Они сгорели!
– Ага, сгорели, жди больше! Они ж пустые склады подожгли, чтобы никто не спрашивал, куда запасы делись! Вот приходит к комиссару знающий человек, приносит золотишко, камушки, украшеньица, и меняет их на гречку или тушенку – помирать-то никому не хочется. А по мирному времени украшеньица энти в тысячу раз дороже стоят, чем та тушенка. Вот где здесь справедливость?
– Не знаю, – признался Владлен.
– Я тебе скажу: у нас справедливость. Мы выживаем, как умеем, честно, никого не обманывая: надо – берем. Если ты сильнее – сможешь отобрать, слабее – тогда смирись – наша правда! А что квартиры «бомбим», так оно и понятно, – после войны тоже жизнь будет, и тоже не даром. Вот, скажем, придут нас казнить за дела наши нехорошие, а я им – пожалуйте, граждане комиссары, вот вам народное достояние, нами сбереженное, и отдам им живопись и золотишко. Не все, естественно, но им и того хватит. Они спросят: «Откуда у вас, гражданин Гриня, энто имущество?». А я отвечу: «У разных людей нехороших забирал, которые советскую власть обмануть хотели и все богатство энто исключительно для личных корыстных целей собирали». И скажут мне спасибо, а, может, и медаль дадут, только ты, Комсомолец, этого не увидишь.
– Почему?
– Потому что не доживешь, убогий! Домой я тебя отправить не могу, потому как ты наше убежище видел, еще гостей незваных приведешь. А чтобы у нас оставаться, нужно работу работать, а ты ж не хочешь. Одна тебе дорога, Комсомолец: пулю в башку твою дурную, и прямиком – в коммунизм! – Гриня заржал. – Ладно, чегой-то я сегодня добрый. Даю тебе второй шанс, последний. Или работать пойдешь, или на убой.
– А Олег, он ведь не работает! – Владлен сделал еще одну попытку возразить.
– Олег? Какой Олег? А, ты про него, так то ж не Олег. Олька. Олька-шкура. На его место захотел? Ну, извиняй, ты не в моем вкусе, костлявый больно. И не обижайся, Олька у нас тоже работает. На своем поприще. Правда, девочка?
Олег попытался зарыться поглубже в тряпки, за что и схлопотал подзатыльник от Грини. Спустя еще пару дней, когда Владлен поймет, почему парня называют женским именем и какую «работу» тот выполняет, он десять раз скажет спасибо за то, что Гриня не воспользовался его незнанием, за то, что он, Владлен, слишком костлявый, чтобы понравиться атаману.
После того разговора Владлен пошел работать. Умирать, когда почти нормальная жизнь уже так близко, было страшно. Да и слова… С каждым днем Владлен все больше верил атаману: во всем виноваты комиссары и спекулянты, те, кто меняет продовольствие на золото, те, кто разграбил склады. Их нужно наказывать, ведь именно из-за них умерла Алина. И еще: Владлен был готов на все, лишь бы больше не испытывать невынасимого чувства постоянного голода.
За месяц он немного подрос и раздался в плечах. Хромой говорил, что это от нормальной еды, и шутил, что Комсомолец скоро Генку-Дебила за пояс заткнет, и вообще, отберет у Грини его атаманство. Правда, шутил он так, только когда самого Грини поблизости не было, и Владлену постепенно начинало казаться, что за шуткой этой стоит некий вопрос. А потом Васька вообще решился на прямой разговор, вывел Владле, якобы будто на работу…
– Гриня в последнее время вообще страх потерял. – С этим нельзя было не согласиться: на атамана все чаще находили странные припадки, во время которых Гриня буквально превращался в зверя. – Бешеный совсем стал. Скоро всех нас поубивает. Нам бы атамана нового, пока мы живы еще…
– Хорошо бы.
– Я не могу – калека. Гриня со мной шутя справится. Дебила можно было бы подговорить, но он тупой. Тупой– тупой, – вздохнул Васька, – но понимает, что с Гриней что-то делать надо. Вон, Олька, того и гляди помрет…
На Олега – Владлен до сих пор не мог приучить себя называть паренька Олькой – выпадала основная доля Грининого гнева. А поскольку гневался атаман в последнее время часто, Олег уже едва дышал, а с его чистого младенческого личика не сходили синяки.
– Нюхарь мал еще, – продолжал Хромой, – только ты – наша надежда. Вызови его на поединок! Он не откажется, а я тебя научу, как победить.
– Он мне жизнь спас, – только и нашелся, что ответить Владлен.
– Жизнь… Подумаешь! Он спас, он и заберет. Ты ему не нравишься, жуть как не нравишься. Гриня уже сто раз пожалеть успел, что тебя к нам взял. Чужой ты для него слишком. Понятно?
– Нет.
– Потом поймешь. Ну, согласен?
– Согласен.
Прошел еще месяц. Для Владлена именно этот месяц стал переломом в войне, хотя, по сути, он не имел к войне отношения. Война вообще оставалась где-то за пределами старого, забитого барахлом подвала. Там, снаружи, оставались голод, быстрый и милосердный убийца-мороз, вой штурмовиков и взрывы. Город умирал, а Владлен пытался выжить. Каждый день Васька учил его драться, драться не по правилам, а так, чтобы победить. И часто получалось, что хромой, слабосильный Василий одерживал верх над Владленом.
