Екатерина Черкасова - Маска, я тебя знаю
Обзор книги Екатерина Черкасова - Маска, я тебя знаю
Черкасова Екатерина
Маска, я тебя знаю
Екатерина ЧЕРКАСОВА
Маска, я тебя знаю
ЧАСТЬ I
ГЛАВА 1
Первое, что я увидела, был сероватый высокий потолок в потеках и трещинах, складывавшихся в причудливые узоры. Если сосредоточиться, можно разглядеть профили, силуэты животных. Почему-то очень больно поворачивать голову, любое движение отдавало в голове, в висках начинало стучать в унисон с биением сердца. Я осторожно и медленно оглядела помещение,
в котором находилась. Движения глазами тоже давались с трудом. По-видимому, это больница. Крашенные грязно-зеленой масляной краской стены местами облупились, большое помещение плотно заставлено старыми железными кроватями, половина из них занята. Я подняла руки и ощупала голову. Бинты охватили ее шапочкой. Я подумала, что у меня, наверно, жалкий вид.
- О, очухалась,- радостно воскликнул молодой голос.
Я осторожно повернула голову. На соседней койке лежала молодая растрепанная девица в темно-синем байковом халате больничного происхождения. В руках она держала карманного формата книгу в яркой потрепанной обложке.
- А что я здесь делаю?- спросила я, едва поворачивая языком. Во рту пересохло, я чувствовала отвратительный привкус.
- Да ты что, не помнишь?- удивилась девушка.- Три
дня назад тебя привезли. Сказали, что ты на лодке попала в шторм и
тебя здорово разбило о камни. Два дня тебя искали, нашли на диком
пляже. Тебя туда вынесло. Повезло еще, что нашли, какой-то полоумный
в такую погоду там купаться задумал. А так бы там и валялась с пробитой башкой. Болит?- участливо спросила собеседница.
- Ага,- вздохнула я, сжимая виски и пытаясь усмирить болезненный гул.
- Ну еще бы,- продолжила словоохотливая собеседница,
тебе ведь операцию делали на мозге. Сказали, иначе просто бы умерла.
Повезло еще. Кстати, меня зовут Аня. А тебя?
Я в ужасе уставилась на нее. Я не знала, как меня зовут.
Аня поняла мое молчание по-своему.
- Ну устала, и не говори. А я сюда по глупости попала.
Она продемонстрировала перевязанные запястья.- Вены себе порезала, от злости. С мамашей поссорилась. Докажи им теперь, что ты не верблюд, что вовсе умирать и не собиралась. Слушай, надо, наверное, кого-нибудь позвать, сказать, что ты пришла в себя. Тебя ведь только сегодня утром из реанимации перевели.
Аня вскочила и побежала в коридор. Пребывание в больнице явно тяготило ее.
Вернулась она в сопровождении пожилой полной медсестры, та с удовлетворением произнесла:
- Ну и ладненько, деточка, если что-нибудь понадобится, скажи.
А я доложу дежурному врачу, он зайдет попозже.
Я хотела ее спросить, как меня зовут, но вовремя поняла, что это нелепо.
Через минуту появилась уже другая медсестра, со штативом для капельницы.
Она ловко попала в вену и отрегулировала частоту капель в системе.
- Часа на два, Настя, как раз до ужина, - сказала она, убирая
в эмалированный лоток ватные тампоны и резиновый жгут.
Значит, Настя.
Поздно вечером пришел молоденький симпатичный доктор. Он взял единственный в палате ободранный клеенчатый стул, присел рядом со мной.
- Ну, Настя, как себя чувствуешь? Что-нибудь беспокоит?
спросил он, беря меня профессионально-участливо за руку.
- Очень голова болит, тошнит. И еще...- прошелестела я
сухими губами,- я не помню ничего.
- Не переживай, у тебя была операция на мозге, тяжелая травма, ничего удивительного. Но скоро все придет в норму, завтра появится твоя мама, ты все вспомнишь. А сейчас постарайся заснуть.
Голос доктора звучал так успокаивающе, так плавно, что вскоре я действительно провалилась в сон.
* * *
Меня разбудил не солнечный свет, не пение птиц в больничном парке, а грубое прикосновение чего-то скользкого и холодного, впихнутого мне под мышку. Через несколько секунд я осознала, что это градусник. Несмотря на раннее утро, из коридора доносились громкие голоса, хлопанье дверей, шарканье ног. Повсюду господствовал одуряющий запах дешевой дезинфекции. Мне отчаянно захотелось домой. На завтрак принесли застывшую безвкусную кашу в оловянной миске, кусок хлеба с крошечным кубиком масла, чай серовато-желтого цвета. Я брезгливо поморщилась и отвернулась.
Пришла ходячая Аня и назидательно сказала:
- Надо есть, не будешь есть, не выздоровеешь.
- Хочешь, съешь ты. Я не могу,- предложила я.
Аня с готовностью взяла миску. Лежащая в углу инсультная старуха недовольно заявила:
- Ух и здорова же ты, Анька, жрать, вон, какая кобыла. Да еще
соседей обираешь.
- Да заткнись ты,- беззлобно ответила Аня.- Видишь
же, она не хочет.
- Тогда отдала бы мне хоть хлеб с маслом, к тебе мать в обед
придет, принесет чего-нибудь. А ко мне никто не ходит.
- Счас, разбежалась,- откликнулась Аня, размазывая тонким
слоем масло и пытаясь сделать этот слой равномерным.
Старуха обиженно отвернулась.
Я лежала и пыталась вспомнить хоть что-нибудь о себе. Но это заканчивалось усилением головной боли и тошнотой.
После врачебного обхода- его провел завотделением, пожилой грузный человек в высокой белоснежной крахмальной шапке- в дверь бочком протиснулась невзрачная, преждевременно состарившаяся женщина в цветастом платье из грубой синтетики, вышедшем из моды лет двадцать назад. Она держала авоську с фруктами. Обитатели палаты, в том числе и я, дружно на нее посмотрели. Женщина нерешительно приблизилась ко мне, осторожно, бочком присела на край продавленной кровати, отогнув простыню. Выронила авоську и бросилась ко мне на грудь, всхлипывая:
- Настенька, доченька моя, господи, ведь и на себя-то непохожа!
Я отстранилась, хотя каждое движение причиняло ужасную боль.
- Ты знаешь, что случилось?- коротко спросила я.
- Так ведь шторм! Сама знаешь, какие шторма бывают осенью. И
прогноз ведь был, и ветер уже начинался, даже рыбаки в море не вышли.
А вы самые умные, видишь ли, лето кончается, надо последние деньки поймать!- Она не заметила, как ее жалостливые причитания перешли в раздражение.- Васька Иванченко да рыжий Мишка соседский. Только им хоть бы хны, лодка перевернулась, они-то до берега добрались. А ты сразу воды нахлебалась. Говорят, что пытались тебе помочь, но не смогли. Но кто их теперь знает. А тебя потом искали, искали...
Я прямо поседела вся. Хорошо еще, какой-то курортник на дикий пляж
в такую даль отправился, там ведь сейчас пустынно. И нашел тебя, непонятно, как тебя аж туда принесло. Ой, господи,- заголосила она опять, сама я тебя не видела, меня уже в больницу позвали. Но говорят, вся в крови, от одежды одни клочки остались, едва дышала. Привезли сюда, сказали, если операцию не сделать, умереть можешь: кровь в голове
у тебя скопилась, так врач объяснил. Ой, прихожу я,- запричитала мать на всю палату, чувствуя на себе заинтересованные взгляды зрителей, и это определенно придавало ей сил.- Прихожу я, а ты... Головку обрили, вся в синяках и царапинах, а лицо-то, лицо!
- А что лицо,- прервала я ее, с ужасом думая, что еще
не видела себя в зеркале.
- Ой, лежишь вся белая, на лице кровоподтеки, нос сломан
об камни разбило.
- Дайте зеркало,- потребовала я.
Аня услужливо протянула пудреницу. Дрожащими руками я едва справилась с замочком. На меня взглянуло нечто, упакованное в белые бинты. Все остальное не поддавалось описанию. Последнее, что я запомнила, был отвратительный запах жженых перьев.
Я пришла в себя, когда кто-то поднес к моему носу ватку с нашатырем. Вокруг стояли люди в белых халатах. Сестра протирала тампоном, смоченным спиртом, локтевой сгиб, врач с тревогой смотрел мне в лицо. Он сказал подошедшему заведующему:
- У нее только что был судорожный припадок. Посттравматический эписиндром, кроме того, ретроградная амнезия. Она узнала вас?- обратился он к испуганной женщине.
- Ну я же ее мать... Не знаю,- растерялась она.
Они вели себя так, будто меня здесь нет. Яразозлилась и закричала:
- Я не узнала! Я никого не узнала! Я себя не узнаю!
* * *
Время в больнице тянулось мучительно медленно. Обходы врачей, уколы, процедуры, долгие разговоры соседок по палате- в них я никогда не принимала участия- все угнетало меня. На голове, изуродованной багровым шрамом, постепенно отрастал полупрозрачный ежик волос. Отеки на лице спали, синяки и ссадины сошли. В зеркало на меня смотрело худенькое девичье личико с запавшими серыми глазами, тонким, упрямо сжатым ртом и носом с заметной горбинкой после перелома. Мать приходила часто нетрезвая, плакала, хватала меня за худые, покрытые голубыми венами руки. Она причитала, просила за что-то прощения, качала головой, всматриваясь в мое лицо. Громко, с надрывом обращалась к соседкам по палате, объясняя, как ее доченьку, ее кровинушку изменила болезнь. Ее послушать, так до этого я была и умница, и красавица,
и певунья-веселунья, и душа компании. Если все это правда, то я действительно сильно изменилась. Красавицей меня не назовешь: кожа да кости, остриженный наголо череп. А уж о веселье и речи быть не может. Явсе силилась что-то вспомнить, но все казалось мне чужим: и эта воющая пьяная женщина, моя мать, и я сама.
