Елена Михалкова - Улыбка пересмешника
– Не тяни кота за яйца.
– Ты же знаешь, сколько мы должны...
– Короче, Склифосовский!
– Они попытаются изъять часть имущества в счет погашения кредита.
Кручинин откинулся на спинку кресла, осмысливая сказанное.
– Что, цеха???
Давид молча кивнул. Кирилл грязно выругался сквозь зубы.
– Слушай, что происходит, а?! Как это можно проделать за такой короткий срок?! И потом, они же себе не враги! Пока суд идет, я успею...
Он замолчал, осененный новой мыслью, и подозрительно взглянул на исполнительного директора.
– Подожди-ка... Давид, это что – нас, типа, на абордаж берут? Перекупают?
Его помощник издал невнятный звук, который можно было трактовать и как согласие, и как отрицание. Но самое главное Кручинин услышал – Давид был ничуть не удивлен его предположением.
Кирилл втянул воздух сквозь сжатые зубы, как человек, откусивший слишком горячий кусок мяса.
– Предположения будут? Ну?!
Его «ну» прозвучало так угрожающе, что Давид сдался.
– Баравичов, – выдавил он. – Поговаривают, что руководство «Альфы» сдало нас ему с потрохами.
– Похоже на то... – отозвался Кирилл, барабаня пальцами по колену. – Похоже на то...
Он погрузился в глубокое раздумье, и Давид, искоса взглянув на шефа, почел за лучшее его не трогать. Неприятности, которые поначалу валились на них снежными шапками, а затем накатили снежным комом, теперь превратились в лавину, грозившую похоронить под собой и его, и Кручинина, и весь их «Мясновских». Вновь отметив про себя, как сильно изменился Кирилл всего за несколько дней, Давид цинично подумал, что он-то из-под этой лавины выберется, а вот шеф – вряд ли. У него было предчувствие, что Кручинину схватка с конкурентами дастся слишком дорогой ценой.
– Денег никто не дает, вот что... – скривившись, сказал он. – Не было бы долбаного кризиса, перекредитовались бы и заткнули дыру. Я сунулся везде, где мог, – повсюду отказ.
В памяти Кирилла всплыл стеклянный купол, и, вспомнив разговор, он почувствовал внезапное облегчение – все оказалось не так плохо, как могло быть.
– Деньги будут, – бросил он.
– Откуда?!
– Сказал, будут, значит, будут. А эти суки вместе с Баравичовым подавятся нашими цехами. Фабрика им не нужна, нет?
Давид придерживался мнения, что и фабрика нужна тоже, но предпочел оставить его при себе. Его очень интересовало, где шеф собирается найти средства на погашение кредита, но он видел, что обсуждать эту тему с ним не будут.
– Это все она... – подал голос Кручинин, и Давид не сразу понял, разговаривает ли он с ним или сам с собою. Подождав, он осторожно уточнил, кого имеет в виду Кирилл Андреевич.
– Вику, Вику... Ее рук дело. Так взяться за нас могла только она. Баравичов у нее – пешка. Пляшет под ее дудку, вот и все.
Наблюдательный Давид, давно сделавший свои выводы об отношениях Виктории Венесборг и своего босса, аккуратно спросил:
– А уговорить ее не получится, а, Кирилл Андреевич? Может, перемирие заключить? Сожрут они нас, как пить дать.
Кручинин молчал, но скулы его наливались кровью, и его помощник пожалел о своем вопросе. Он ждал, что шеф взорвется, но Кирилл, к его удивлению, не возразил ни слова.
– Добьется своего, – пробормотал он. – Вика-Викуша, что ж ты творишь, стерва?
Кручинин уперся затылком в подголовник и прикрыл глаза. Ровный шум мотора усыпляюще действовал на него, и он отключился от происходящего, забыв и об исполнительном директоре, с тревогой ожидавшем его ответа, и о шофере.
Сознание его раздвоилось. Остатки здравого смысла подсказывали заключить перемирие с Викой, хотя бы попытаться, но зверь, сидевший внутри, только свирепо оскаливался: он знал, что никаким перемирием не утолить ту жажду крови, что разрасталась в нем. Ее можно было утолить, лишь расправившись с человеком, осмелившимся бросить ему вызов и проколоть его шкуру до крови в нескольких местах. Оскалившийся зверь никому не прощал нанесенных ему ран.
«Перемирие... Ха-ха! Выманить ее, усыпить бдительность – и наброситься. Она не будет ждать... она поверит... Нет? Значит, нужно сделать так, чтобы поверила. Убедительность, мягкость... Может, добавить немного испуга...»
Ему представился снег, падающий на Вику, и с неожиданной четкостью, преподнесенной проснувшимся воображением, Кирилл увидел себя разделившимся на мириады снежинок, в каждой из которых торчала крошечная, незаметная глазу ледяная игла. Он мягко обрушился на Вику сверху, притворился теплым одеялом, укутывал ее плечи, и видел, как она смеется, ловя на ладонь снежинки. Затаившись, он наблюдал, как она макает варежку в снег, а затем машет ею, стряхивая снежную пыльцу. Он позволил себе казаться таким безобидным, каким только может быть снег в двух шагах от дома, где горит желтым светом окно и поднимается пар над стаканом с горячим чаем. Он усыпил ее, закрутился у нее перед глазами сверкающим калейдоскопом, ошеломил стрельчатой красотой снежинок, и когда она замерла, принялся обволакивать ее, погружая в снег, будто в теплую воду, убаюкивая, покачивая, не переставая засыпать снежинками.
Он видел, что она застыла на месте, не мешая ему накручивать, словно снежную сахарную вату, все новые и новые слои снега. И тогда он пронзил ее всеми ледяными иглами, впился в беззащитную кожу, разорвал ее, будто зубы вампира, и слушал, как звучит ее дикий, отчаянный крик, полный изумления и боли.
От крика Кирилл вздрогнул и непроизвольно дернул подбородком. Видение исчезло. Черт, что с ним?! Он что, спит наяву, в машине? Какой снег, какие снежинки? Ему и в самом деле нужно заключить с ней перемирие, пока не стало слишком поздно. Он встретит ее, заболтает, заставит поддаться его влиянию, и в итоге она сама поймет, что им выгоднее дружить, а не вырывать друг из друга заживо клочья мяса.
Кирилл Кручинин достал телефон и позвонил Виктории.
Но когда после разговора он убрал телефон в карман, крик бывшей жены все еще звучал в его ушах, и слушать его было наслаждением.
Виктория
Я шла по улице, не выбирая направления, не замечая даже, куда иду. Несколько раз я ловила на себе взгляды прохожих, но мне потребовалось увидеть свое отражение, чтобы осознать, почему на меня так смотрят.
И ужаснуться...
Выглядела я кошмарно. Разорванные чулки, смятое платье в зелени травяных разводов, торчащие из пучка на голове пряди, как перья птицы, которой поиграла и выпустила кошка... Кажется, я напоминала людям жертву группового изнасилования, чудом спасшуюся от мучителей.
Но, как ни странно, именно это помогло мне собраться. Я всегда придавала очень большое значение внешнему виду, и теперь, увидев себя, поняла, что мне нужно что-то предпринять, и немедленно, иначе я нарвусь на неприятности. В большом городе, если ты не хочешь притянуть их к себе, ты не должен выглядеть как жертва. А я ею выглядела.
К счастью, в этом спальном районе было полно магазинчиков, и я нырнула в один из них. Двадцати минут мне хватило, чтобы переодеть чулки в примерочной, а заодно привести лицо в порядок. Все, кроме его выражения, потому что даже тренировка с эмоциями не помогла. Из зеркала на меня смотрела сорокалетняя женщина с туповатым лицом. Мне не сорок, и я не глупа, но зеркало в магазине было безжалостно.
Как мой муж, подумала я. О да, Кирилл будет безжалостен! Он выбрался из-под того танка, который должен был раскатать его, вдавить в землю, и он не из тех, кто прощает покушения.
Я представила, что он может сделать со мной, и на минуту мне стало так жутко, что я вынуждена была присесть на стул в примерочной. Руки тряслись. Иррациональный страх охватил меня и не отпускал до тех пор, пока я мысленно не сказала: все, хватит, ты убиваешь сама себя.
Это подействовало. Своим страхом я действительно убивала себя, и делала это куда эффективнее, чем получилось бы у Кирилла. Не стоило облегчать ему задачу...
Когда я расплачивалась за чулки, зазвонил телефон, и я уронила его на пол в надежде, что он разобьется. Потому что знала, кто мне звонит. Но корпус выдержал, и, поняв, что от разговора мне не уйти, я подняла его с пола.
– Здравствуй, дорогая, – тихо и почти нежно сказал Кирилл. Слышно было так хорошо, что я с трудом подавила порыв обернуться – мне показалось, что я увижу его за спиной, в двух шагах. – Как поживаешь, Викуша?
– Твоими молитвами. – Кажется, мой голос все-таки дрогнул. – Как ты сам?
– Ты знаешь, лучше, чем могло бы быть. Принимаю ванну, лежу в пене... – Он издевался надо мной. – Пускаю целлулоидных утяток. Знаешь, желтеньких таких? Плещусь в водичке...
– Кровь смываешь с рук? – не выдержала я.
Не стоило этого говорить! Глупая, ребяческая выходка! Но голос его был так вальяжен и расслаблен, что я не совладала с собой. Повисла пауза, а когда Кирилл заговорил, он уже не издевался:
– Ну вот что... Надо встретиться. Есть что обсудить.
Теперь его слова падали по одному, как камни – ровные серые глыбы, каждая из которых способна убить. Я пыталась выиграть время, увернуться от камней:
