Елена Михалкова - Улыбка пересмешника
– Хорошая, – вслух сказал Прохоров. – В другой раз так и сделаю.
– Огорчу: другого раза у тебя не будет.
– Не зарекайся.
– Сережа, да что вы с ним разговариваете? – вмешалась Виктория, вставая. – Все, давайте заканчивать этот балаган.
«И как, любопытно, ты собираешься его заканчивать?» – хотел спросить Данила. Но тут заиграл телефон, и Венесборг отвернулась от него.
– Да. Да, я слушаю. Нет, говорите.
И, после паузы:
– Что-о?!
В голосе ее прозвучал такой ужас, что Макар с Бабкиным переглянулись и оба посмотрели на Данилу, как будто он мог что-то объяснить. Но Прохоров сам готов был отдать многое в обмен на то, чтобы получить ответы на свои вопросы.
– Этого не может быть! – выкрикнула Венесборг. – Как же так... Если они сделали... Нет, постойте!
Собеседник что-то говорил Вике, и, слушая его, она бессильно опустилась в кресло, закрыла лицо рукой, забыв про Макара, Сергея и пленника, сидевшего в наручниках.
– Ясно. – Безжизненным голосом проговорила она, когда в трубке закончили. – Все понятно. Спасибо, что предупредили, Семен Аркадьевич.
И, не слушая продолжения, нажала на кнопку отбоя.
У Кирилла снова болела голова. За правым виском образовался берег, на который набегали волны боли: сначала едва шурша, затем сильнее, и наконец смывали все и отступали с тем же шуршанием, с которым и появились. В камере следственного изолятора, куда его перевели сутки назад, кроме Кирилла, находилось еще семь человек, но последние несколько часов они почти не существовали для него. Разве что тенями на стене, неразличимыми голосами и назойливой вонью. От всех них исходил такой смрад, что Кирилл постоянно морщился.
Он ни с кем не разговаривал: лег на свое место и вот уже сутки лежал, вставая лишь затем, чтобы помочиться да когда его вызывали к следователю. По возвращении все попытки расспросов Кручинин пресек одним взглядом, и больше к нему не лезли – чувствовали, что выйдет себе дороже. Да он никого особенно и не интересовал.
Для Кирилла Кручинина в камере находилось не семь человек, а восемь. Он слушал этого восьмого, и взгляд у него становился пустой и вместе с тем сосредоточенный, какой бывает у людей, незаметно ковыряющих болячку и старающихся скрыть это.
Восьмой беспрестанно говорил что-то негромким монотонным голосом, и от его монотонности Кириллу хотелось либо заснуть, либо заорать. Он не вслушивался особенно в произносимое, потому что и так знал, о чем идет речь: сначала Сенька нудел, что не нужно обижать Вику, затем вспоминал что-нибудь из своей тюремной жизни и, наконец, издалека, очень осторожно заводил речь о деньгах. Повторялся их разговор в ту последнюю поездку раз за разом, словно при переключении каналов Кирилл попадал на одну и ту же радиостанцию.
От напряжения последних месяцев Кручинин дьявольски устал и теперь ощущал себя так, будто ему на спину прыгнул зверь, который догонял его все это время и не мог догнать. Но теперь ему дали такую возможность. «Сам виноват. Недооценил стерву...» – Кирилл не ругал себя, а лишь констатировал факт.
Сенька по-прежнему ходил по камере, посматривал на Кручинина маленькими своими крысиными глазками, тряс головой, как собачонка, которой в уши попала вода, и Кирилл лениво думал о том, что до паранойи он еще не добрался, но, похоже, словил то, что называют глюками. Это не слишком его беспокоило, поскольку он был человеком с плохо развитым воображением, но причиняло некоторые неудобства. Основное заключалось в том, что придурок Сенька повторял одно и то же, словно надеясь переубедить Кирилла.
Он подумал, что если Головлев и при жизни отличался занудством, то с чего бы ему измениться после смерти? От этой мысли Кирилл рассмеялся, и в камере на него покосились враждебно и настороженно.
А Сенька талдычил свое: про жену, про тюрьму, про деньги... «Сказано тебе, – в ярости обратился к нему Кирилл, как к живому, – нет у меня твоих денег! Все! Были – да вышли! Ясно?»
Головлев терялся от слов Кирилла и взывал к совместному прошлому и дружбе. «Да какой я тебе, к черту, друг?! – рычал Кручинин. – Ты, кретин, меня с кем-то путаешь». Тогда Сенька напоминал о договоре, который они заключили, и вот этого Кирилл слушать совсем не хотел – посмеивался, мысленно пожимал плечами: молодой он был, глупый, вот и заключил тот договор. А сейчас – совсем другое время, и сам он другой. С того Кирилла можно было спрашивать, а с этого уже нет. «Все, Сеня. Поезд-то ушел! Тю-тю».
Боль за виском наплывала волнами, и Кручинина не на шутку беспокоило, что она становится все сильнее. Он скрипнул зубами и перевалился на бок, лицом к стене, и тут же выругался: прямо перед его лицом на ней было нацарапано «Вика». В следующий миг он хрипло рассмеялся: удачное напоминание, и как раз вовремя. Вот человек, который виноват во всем – в том, что он лежит в вонючей камере рядом с недочеловеками и разговаривает с бывшим приятелем, который сдох восемь лет назад, и в том, что происходит с его бизнесом.
«Убить меня хочешь, девочка? Кирилла Кручинина в тюрьму загнать? Ну попробуй, попробуй... Сейчас твой ход, а потом будет мой».
Он негромко рассмеялся, и продолжал смеяться, глядя на надпись «Вика», выцарапанную на уровне его глаз. Даже нахлынувшая боль не заставила его оборвать смех. Так человек, радующийся хорошей шутке, посмеивается долго-долго, находя в ней все новые смешные стороны.
Никто не нарушал молчания, и Вика сидела, не говоря ни слова, по-прежнему закрывая лицо ладонью. Наконец она отняла руку, и Илюшин с Сергеем поразились тому, что увидели.
Она изменилась на глазах. Вся уверенность, все спокойствие слезли с нее, как слезает клочьями обгоревшая кожа, и остались опустошение и недоверчивый страх, как у повзрослевшего ребенка, который давно перестал верить в мертвецов, встающих из могилы, и вдруг увидел одного из них.
– Виктория, что случилось? – осторожно спросил Макар. – Что вас так расстроило?
Она продолжала молчать, будто не слышала.
– Вика... – сочувственно позвал Бабкин. – Может быть, вы...
– Они его отпустили, – выговорила Вика ровным, лишенным красок голосом, не глядя на них.
– Кого? Вашего бывшего мужа?
– Да. Кирилла. Я была уверена, что... Нет, это неважно.
– На каком основании его отпустили? – уточнил Сергей, подождав и не дождавшись продолжения.
– Экспертиза показала, что эпидермис под ногтями Сени не Кирилла.
– Значит, все-таки там есть эпидермис? – нахмурился Илюшин. – Серега, это возможно?
– Конечно. Содрал кожу с того, с кем он боролся...
– Это неважно! – повторила Виктория, повысив голос. – Вы понимаете? Все это больше неважно! Следователь был вынужден его отпустить, потому что единственная улика, на которую мы рассчитывали, оказалась ложной! Теперь он на свободе, и я больше никак не доберусь до него.
– Выходит, вашего приятеля и в самом деле убил другой человек... – протянул Сергей, которого новость тоже поразила. Уверенность их клиентки в том, что убийца – ее бывший муж, была так заразительна, что он и не сомневался в результатах экспертизы. И вот теперь получалось, что...
– Они уже нашли преступника? – быстро спросил он, не заметив, как вздрогнул после этого вопроса Данила Прохоров.
– Не знаю... – отозвалась Виктория. – Кажется, нет... не знаю...
Она расползлась в кресле. Не буквально, потому что по-прежнему сидела в той же позе – опустив плечи, уронив руки на колени. Но одному из мужчин, смотревших на нее, показалось, будто из позвоночника этой собранной, волевой, жестокой женщины вынули металлический стержень, на котором все держалось, и ее красивое тело вот-вот рыхло осядет, сползет на пол.
Забыв о Прохорове, Бабкин сделал шаг вперед и присел перед ней на корточки.
– Не паникуйте вы так, – рассудительно сказал он. – Вспомните: вы сами говорили, что хотите для вашего мужа только справедливости. Ничего страшного не произошло.
Она подняла на него серые глаза, которые, казалось, изменили цвет: из глубоких, зачаровывающих, как озерная глубина, стали цвета долго лежавшего пепла.
– Вы не понимаете... – тихо проговорила она. – Я знаю, что это он его убил. Что бы там ни говорили улики, знаю. Он каким-то образом переиграл меня, и я даже не понимаю как. Все было бессмысленно. Он все равно сильнее. Ничего не изменилось.
Она встала, и Сергей вынужден был подняться вместе с ней.
– Спасибо, Макар Андреевич, за помощь. – Она говорила сухо и официально. – Мы с вами в расчете?
Илюшин, поколебавшись, кивнул.
– Тогда желаю удачи. До свиданья.
– Как до свиданья? – поразился Бабкин. – А с этим что делать? – Он указал на Прохорова, не проронившего ни слова и пытавшегося понять, что изменилось для него с полученной новостью.
Вика остановилась в дверях, безучастно обернулась к Даниле.
– С этим... Какая разница? Отпустите его. Он, кажется, хотел меня убить... Вы ведь хотели меня убить, так? – обратилась она к Прохорову. – Можете сделать то, за что вам хотели заплатить.
