Елена Михалкова - Улыбка пересмешника
– Это не сопровождение, – озабоченно бросил он. – Пошли!
Быстро соображающий Илюшин уже в лифте начал звонить Венесборг, но в ответ слышал только короткие гудки, говорившие о том, что кто-то дозвонился до абонента раньше их, либо о том, что у их клиентки что-то случилось с телефоном. В конце концов Макар махнул рукой на попытки предупредить ее и выразил надежду, что они догонят Викторию на дороге – отставали они совсем немного.
Но они совершили ошибку, рванув прямиком к гостинице, – это стало ясно спустя десять минут бессмысленного ожидания возле колонн с греческим портиком, украшенным аляповатыми неоновыми буквами – названием отеля. Тогда Макар догадался связаться со службой заказа такси, и минуту спустя они мчались к скверу, возле которого водитель высадил их клиентку.
Даже без пробок они едва не опоздали. Но парень был так поглощен своим делом, что не заметил ни подъехавшего «БМВ», ни двоих мужчин, подбежавших к его машине, и в результате они взяли его чисто – без драк и прочих осложнений. Однако в итоге Сергей пожалел об этом: они смогли беспрепятственно привезти его в квартиру Макара, и теперь их клиентка играла в подобие допроса, а Илюшин, по вечной привычке проявлять любопытство там, где оно могло оказаться пагубным, без слов дал понять, что разрешает ей любые действия с пленником.
– Что Кирилл приказал тебе сделать со мной? – Холодноватый голос прервал размышления Бабкина.
Для женщины, потерявшей сознание от удара по затылку и провалявшейся некоторое время со связанными руками, Венесборг выглядела довольно прилично. Платье ее помялось и испачкалось в траве, дорожки спустившихся петель рассекали чулки, а на запястьях так и остались красные полосы, но она держалась с удивительной выдержкой, хотя Сергей видел, чего ей это стоило. По возвращении в квартиру Макара она одним махом, не закусывая, осушила предложенную Илюшиным стопку коньяка и лишь после этого справилась с голосом, который то и дело срывался – но не вверх, а на тихий испуганный шепот.
Бабкин перевел взгляд на бандита. Тот сидел с вызывающей усмешкой на привлекательном орлином лице и в такой свободной позе, как будто руки у него не были скованы наручниками. С первого взгляда Сергей дал ему немногим больше тридцати, но теперь, присмотревшись, решил, что парень младше. Горькая складка возле губ взрослила его, а еще – низкий голос. Бабкин подумал о том, что надо бы еще раз взглянуть на его паспорт, чтобы проверить свои догадки.
– Я не знаю никакого Кирилла. Зачем ты меня сюда привезла? Да еще и в наручниках? Это, красавица, уголовное дело.
– Между прочим, он совершенно прав, – тихо заметил Бабкин подошедшему Илюшину. – Макар, давай от него избавляться.
– Давай! – немедленно согласился тот. – Цемент? Подвал? Яма в лесу?
– В каком смысле «цемент»? Черт, Макар! Не до твоих шуток!
– А вот ему, похоже, очень даже до. – Илюшин кивнул в сторону скованного бандита. – Смотри, он методично выводит ее из себя.
По лицу Виктории Бабкин понял, что Макар прав. Она изо всех сил сохраняла видимость спокойствия, но ноздри ее подрагивали, и скулы ходили, словно она то и дело сжимала зубы. «Сорвется она на него, ой, сорвется... Стукнет чем-нибудь в отместку за то, что он ее приложил». Он с тоской подумал о том, что вместо того, чтобы заниматься делами, вынужден контролировать фанатичную бабу во избежание неприятностей для них самих.
– Зачем ты их сюда привез, а?
– Хотел посмотреть, кто кого, разумеется! – Макар взглянул на него с невинным лицом, и Бабкин едва не выругался. – Брось, Серега! Мне в самом деле интересно увидеть, как все будут выпутываться из этой нестандартной ситуации.
Он вошел в комнату и непринужденно уселся на подоконник.
– Ну да... – проворчал Бабкин, заходя следом за ним. – Особенно мы.
Парень, из которого они пока не выжали никакой информации, посмотрел на них без особого интереса либо же тщательно скрывал его. Предусмотрительный Илюшин захватил из джипа сумку с документами, и теперь они знали, что перед ними Данила Сергеевич Прохоров, родился и зарегистрирован в городе Антонове. Сергей чувствовал, что ему стоило бы самому побеседовать с Данилой Сергеевичем, но Виктория Венесборг взяла дело в свои руки, и момент, когда парня можно было расколоть, теперь казался Бабкину безвозвратно упущенным. Он уважал клиентку, но видел, что с их пленником она ничего не добьется. С ним нужно было действовать иначе, чем это делала Венесборг.
Бабкин знал по опыту, что такие парни ловятся на лесть, на рассчитанные уколы самолюбия или же на возможность рискнуть... Но только не на угрозы. А Венесборг, убедившись, что он ничего не собирается рассказывать по доброй воле, начала ему угрожать. Вкрадчивым голосом она перечислила, какие обвинения будут ему предъявлены, и красочно обрисовала перспективы расследования. Из слов Виктории следовало, что перспективы эти для Данилы Сергеевича мрачны и крайне нежелательны, а потому ему надо честно рассказать ей о том, кто его отправил и с каким заданием.
Но теперь, когда парень пришел в себя, ему было что ей противопоставить.
– Валяйте, пишите заявление в прокуратуру! – Он пошевелил пальцами, разминая их. – И я тоже напишу. Так и будем заявлениями меряться.
– Наши победят, – подал голос Макар. – Ты один, а нас трое. У Виктории след на голове от удара. В твоей машине полно улик.
Бабкин подумал, что улики эти очень шаткие, и солидное впечатление производят только вместе, в букете. Но парень словно прочитал его мысли.
– След на голове от удара можете записать на счет ее бывшего мужа, – наугад предложил Данила и с удовлетворением заметил, что женщина вздрогнула и покраснела. – Ну, хотел я у нее кошелек отобрать, и слегка не рассчитал силу.
– А в машину ты меня засунул, чтобы кошелек удобнее доставать было?
– Угу. А вообще-то нет. В машину я тебя положил, чтобы удобнее было экстренную помощь оказывать! Ты ведь без сознания валялась, тебе нужно было помочь. Что ж я, не человек, что ли?
Он нагло ухмыльнулся ей в лицо и подумал, что еще пара минут – и он добьется своего: она на него бросится. А затем эти двое измолотят его по полной программе, особенно старший, тот, что приезжал в Голицыно: угрюмый здоровенный мужик, владеющий неизвестными Даниле единоборствами, стриженый, накачанный – похоже, все-таки никакой не сыщик, а бывший уголовник из спортсменов. «Надо было приложить его палкой там, на острове, – мелькнуло к голове у Прохорова. – Чтоб пару-тройку ребер сломать. Жаль, не приложил». Второй, веселый лохматый светловолосый парень лет двадцати шести, казался Даниле куда менее опасным, хотя временами, когда он ловил на себе холодный взгляд внимательных серых глаз, его охватывало сомнение и в безобидности второго.
Данилой Прохоровым поначалу, когда его только привезли в эту светлую квартиру, заваленную книгами и фотографиями, овладело отчаяние обреченности. Именно от этого на него снизошла бесшабашность, позволявшая бодро огрызаться на все вопросы красивой измученной тетки, которая чего-то или кого-то очень сильно боялась – впрочем, не его. Сперва он еще лелеял надежду переубедить ее, заставить отказаться от расследования, но после первых же минут допроса понял, что уговорами ничего не добьется. Данила ощущал это интуитивно, поскольку хорошо чувствовал женщин, и сейчас он отчетливо видел, что перед ним одержимая. Одержимые встречались ему нечасто, но вполне достаточно для того, чтобы Прохоров мог сделать для себя некоторые выводы. Одним из них был: «Никогда не спорь с одержимой».
Он и не стал спорить. Придя в себя, он принялся ее провоцировать – то расчетливо, то подчиняясь внутреннему чутью, надеясь, что она выйдет из себя и проговорится. Все женщины в ярости становятся болтливыми, это он наблюдал не раз. Американка разъярится, и тогда он узнает, кто же она такая и чего хочет. А узнав, решит, что ему предпринять дальше и что ей сказать.
В одном Данила был уверен – рассказывать ей правду он не станет, даже если его будут пытать.
– Что ты собирался со мной сделать? – наклонилась к нему Виктория. Помада на ее губах давно смазалась, и в уголке остался скомканный розовый след.
Данила Прохоров смотрел на нее, а в памяти его вставала другая женщина. Нежная синева ямки на шее, пересохшие губы в крохотных трещинках – темные, как поздняя черешня, влажный от пота завиток волос под ушной раковиной... Будь оно все проклято, он никогда не избавится от этого наваждения!
Эта, в кресле напротив него, была самкой – сильной, хищной, опасной, как скорпион... Он подумал о том, что ничего не добился бы от нее, а убить, конечно, не убил бы – кишка у него тонка для такого дела. Ради Танюши он прикончил бы любого, но не беззащитную же бабу... Даже и скорпионшу.
Баба что-то говорила с холодной улыбкой на изогнутых губах, а он ничего не слышал: в ушах у него звучал стон, Танин стон, от которого он не мог избавиться вот уже много лет. С того самого дня...
