Патриция Хайсмит - Незнакомцы в поезде
- Тебе хорошо, даже газеты не смотришь, - тихо сказал Бруно. - У Джерарда нюх на всякое дерьмо. Этот мой дружок, Мэтт Ливайн, у него нет алиби на ту ночь. Херберт думает, что это мог быть он. Я три дня говорил со всеми из них. Мэтт может подзалететь.
- Что, может умереть из-за этого?
Бруно не сразу ответил, а потом с улыбкой сказал:
- Не то чтобы умереть, но сядет. На нем два или три убийства в прошлом. Полиция его с радостью загребет. - Бруно вздрогнул и допил остатки виски в стакане.
Гаю захотелось взять пепельницу, стоявшую перед Бруно и размозжить ему голову, дать выход накопившемуся в нем напряжению, которое, как он чувствовал, будет нарастать до тех пор, пока он не убьет Бруно или себя. Гай обеими руками схватил Бруно за плечи.
- Ты уберешься отсюда или нет? Клянусь, это последний раз!
- Нет, - спокойно произнес Бруно, совсем не делая попытки сопротивляться, и Гай увидел у него знакомое выражение безразличия к боли, смерти, которое заметил в нем, когда дрался с ним в роще.
Гай приложил руки к своему лицу и ладонями почувствовал, как оно исказилось.
- Если Мэтт за это ответит, - прошептал он, - я скажу всю правду.
- Ничего с ним не будет. Они ничего не наскребут против него. Это всё шутка, парень! - Бруно осклабился. - У него крепкий характер, несмотря на то, что обстоятельства не в его пользу. А у тебя всё наоборот. Ты большой человек, Гай, слава Богу! - Бруно извлек что-то из кармана и передал Гаю. Я наткнулся на эту штуку на прошлой неделе. Здорово, Гай.
Гай взглянул на фотографию универмага в Питтсбурге, сделанную на похоронно-черном фоне. Это была брошюра из Музея современного искусства. Текст гласил: "Гай Дэниэл Хейнз, которому нет и тридцати, продолжает традиции Райта. Он обладатель яркого собственного стиля, отмеченного строгой простотой, лишенной закостенелости, грацией, которую он зовет "певучестью"..." Гай нервно закрыл брошюру, почувствовав отвращение к последним словам - выдумке музея.
Бруно положил книжечку обратно в карман.
- Ты один из лучших. Если ты будешь держать в порядке свои нервы, то они, хоть выверни тебя наизнанку, ничего не заподозрят.
Гай посмотрел на Бруно сверху вниз.
- И тем не менее это не основание, чтобы ты виделся со мной. Зачем ты это делаешь? - Но Гай знал зачем. Потому что его жизнь с Энн восхищала Бруно. Потому что он сам что-то получал от общения с Бруно - вид облегченной пытки.
Бруно смотрел на него таким взглядом, будто понимал, что происходит в его голове.
- Я люблю тебя, Гай, но помни: у них против тебя куда больше, чем против меня. Если ты меня сдашь, я выкручусь, а вот ты не сможешь. Херберт может узнать тебя, это факт. И Энн может вспомнить, что ты вел себя чудн'о в то время. Да еще царапины и шрамы. Да еще такие пустяковые доказательства, который тебе предъявят, как револьвер, кусочки перчаток... - Бруно перечислял всё это спокойно, словно вспоминал что-то давно забытое. - А если еще я против тебя - тебе конец, клянусь.
ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Когда Энн позвала его, Гай знал, что Энн заметила выбоину. Он всё собирался заделать ее, да забыл. Вначале он сказал, что не знает, откуда она взялась, но потом признался, что это его работа. Он брал яхту на прошлой неделе и ударился о буй.
- Не надо дико извиняться, - передразнила она его, - это того не стоит. - Они встали, и Энн высвободила свою руку из его руки. - Эгон сказал, что ты брал как-то днем яхту. Ты из-за повреждения не говорил мне об этом?
- Думаю, что да.
- Ты один был? - Энн чуть улыбнулась, потому что знала, что Гай неважный моряк и один не пошел бы под парусом.
Тогда ему позвонил Бруно и настоял на том, чтобы они покатались под парусом. Джерард зашел в новый тупик с Мэттом Ливайном, он повсюду уперся в тупики, и Бруно настоял на том, чтобы это отпраздновать.
- Я брал ее вместе с Чарльзом Бруно, - сказал Гай. В тот день он взял с собой и револьвер.
- Хорошо, Гай. Только зачем ты с ним снова виделся. Я думала, что ты его сильно не любишь.
- Так, блажь, - пробурчал он. - Я вот уже два дня вожусь тут на яхте. Гай знал, что это не совсем так. Энн держала все металлические части "Индии" надраенными, а окрашенные в белый цвет деревянные части - сияющими, без единого пятнышка, словно яхта была сделана из золота и слоновой кости.
Этот Бруно! Энн уже потеряла всякое доверие к Бруно.
- Гай, это не тот ли человек, который появился тогда перед квартирой, где ты жил? Он заговорил еще с нами. Помнишь, зимой, в снег?
- Да, этот самый. - Рука Гая, поддерживавшая в кармане достаточно тяжелый револьвер, невольно сжалась на рукоятке.
- Что у него за интерес к тебе? - Энн ходила по пятам за Гаем по палубе. - Архитектурой он особенно не интересуется. Я говорила с ним тогда на вечере.
- Ко мне у него нет никакого интереса. Он просто не знает, что ему делать с собой. - "Надо избавиться от револьвера, а потом и говорить", подумал он.
- Ты его встретил в этой школе?
- Да. Он шатался по коридору.
Как же легко врать, когда надо врать! Но по его ногам, телу, голове расположены чувствительные щупальца, которые воспринимают всё им сказанное, и когда-нибудь он проговорится, скажет не то. Он обречен потерять Энн. Может быть, он уже потерял ее, в этот момент, когда он закуривает сигарету, а она стоит, прислоняясь к грот-мачте, и наблюдает за ним. Револьвер выдаст его. Он повернулся и решительно направился к носу яхты. Позади он услышал легкие шаги Энн. Она направлялась в кубрик.
День был скучный, надвигался дождь. "Индия" медленно передвигалась по небольшой волне, за час, казалось, она недалеко ушла от серого берега. Гай оперся на бушприт и посмотрел на свои белые ноги, пиджак с позолоченными пуговицами, который он взял в рундуке на яхте и который, видимо, принадлежал отцу Энн. Он подумал, что мог бы стать моряком, а не архитектором. В четырнадцать лет он бредил морем. Что его остановило? Какой другой могла бы быть его жизнь без... Без чего? Без Мириам, конечно. Он нетерпеливо извлек револьвер из кармана пиджака.
Гай подержал револьвер в обеих руках над водой, опираясь локтями на бушприт. Какое умное сокровище и как невинно смотрится сейчас. Он выпустил револьвер из рук. Тот перевернулся разок и со своей знакомой услужливостью полетел вниз.
- Что это было?
Гай обернулся и увидел ее стоящей на палубе возле каюты. Их разделяло десять-двенадцать футов. Гай не мог ни о чем думать, и сказать ему ей было нечего.
ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Бруно колебался: выпить или не выпить? Стены ванной состояли как бы из маленьких кусочков, словно их в действительности не было там. Или его не было здесь.
- Ма! - Но жалкое блеяние, которое он услышал, напугало его, и он выпил.
Он на цыпочках прошел в комнату матери и разбудил ее, нажав на кнопку звонка возле кровати, который давал сигнал Херберту на кухню, что она готова к завтраку.
- О-о, - зевнула мать, потом улыбнулась. - Как ты? - Она похлопала его по руке, вылезла из-под одеяла и ушла в ванную.
Бруно сел на кровать и ждал, пока мать вернется и снова ляжет под одеяло.
- У нас сегодня встреча с этим турагентом - как его, Сондерз? Тебе лучше пойти со мной.
Бруно кивнул. Дело шло об их поездке в Европу, которая могла перерасти в путешествие вокруг света. Этим утром его не радовала такая перспектива. Вот с Гаем он поехал бы вокруг света. Бруно встал и подумал, не пора ли пойти еще выпить.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила мать. Она вечно задавала не вовремя свои вопросы.
- О'кей, - ответил он, снова присаживаясь на кровать.
Раздался стук в дверь, и вошел Херберт.
- Доброе утро, мадам. Доброе утро, сэр, - произнес Херберт, не взглянув ни на кого из них.
Держась рукой за подбородок, Бруно с недовольным выражением лица смотрел на ботинки Херберта, лучшие у него, бесшумные и начищенные. Наглость Херберта в последнее время стала просто невыносимой. Джерард заставил думать Бруно, что Херберт является ключом ко всему делу, если они найдут того самого человека. Все говорили, какой, мол, он храбрый, что бросился преследовать убийцу. Да еще отец оставил ему двадцать тысяч по завещанию. Хорошо бы уволить этого Херберта!
- Мадам не знает, на обеде будет шесть или семь персон?
Пока Херберт говорил, Бруно разглядывал его розовый, выдающийся подбородок. Это сюда ему двинул Гай и вырубил его.
- О, дорогой, я еще не обзванивала, но, думаю, семь, Херберт.
- Очень хорошо, мадам.
Рутледж Овербек Второй, подумал Бруно. Он знал, что его мать кончит тем, что остановится на нем, хотя делала вид, что это сомнительно, что он ей не пара. Рутледж Овербек был жутко влюблен в его мать или притворялся влюбленным. Бруно хотел сказать матери, что Херберт полтора месяца не отдал его вещи в глажку, но чувствовал себя не вполне здоровым, чтобы начинать этот разговор.
- Ты знаешь, я так мечтаю увидеть Австралию, - сказала она, откусывая при этом тост. К кофейнику она прислонила карту.
Вдруг он почувствовал неприятный зуд ниже спины и вскочил.
