Владимир Югов - Человек в круге
«Я хочу, — писал бывший майор, — чтобы состоялся показательный суд по всем неправедным прошлым делам. Были же они когда-то! И чтобы этот суд показывали по телевизору — для всех, особенно для молодых. Чтобы потом никогда такого не было, чтобы не повторилось подобное»…
Зима кончилась, и я поехал в Оренбургскую область. Нашел дальний район, где работал теперь бывший майор опять же снабженцем. У него был в районе один из лучших домов. Он меня сразу предупредил: «Это не ворованное. Мое, заработанное». Новая жена его, узнав, по какому вопросу я заявился, поджала губы, скривилась и сказала бывшему майору:
— Накличешь, Ваня, ты на свою голову беду!
— Уже, может, такого и не будет! — бодро сказал бывший майор.
Он достал угощение — и водку, и шампанское, и ликер. И мы стали с ним пить напропалую. После первой, второй рюмок он еще не узнавал меня. А потом стал признавать. Даже сказал, что помнит меня по танцам. И еще по-другому… Однажды, когда они в тылах своих получили дивизионную газету, долго гадали, что же такое «рачительный старшина»: в заголовке газеты было такое словосочетание. Думали, ругают, выходило — хвалят. Кто-то вроде приходил в редакцию и меня, тамошнего старшину, спрашивал.
Мы выпили еще две или три бутылки. И бывший майор сказал, как приревновал когда-то меня к своей жене.
— Мы играли в волейбол, а я бросил мяч прямо ей в лицо, потому что она кидала мяч тебе. Когда я ей сказал, она обиделась: мы с ним поем же! Мы собирались тогда в отпуск, а когда вернулись из отпуска, еще было два дня отдыха, и мы ходили на танцы. И она мне сказала: «Гляди, как тангирует! Я бы хотела потанцевать!» И опять с тобой, понимаешь! И опять: «Мы же с ним поем дуэтом!»
— Я в волейбол играл неплохо, — сказал я заплетающимся языком.
— Это я видел. Но она любила потанцевать. Особенно повальсировать и потангировать. Тогда можно было в танце к партнеру прижаться. И она меня злила. Я ее крепко любил.
Мы сидели вдвоем, жена его пошла кормить кур, а он все говорил о Соломии Яковлевне Зудько.
— Ну какая она была замечательная еврейка! Еврейки всегда любят детей, у нас было трое детей. И слава Богу, в тот год мы увезли их сюда, к бабушке. И они остались так, как мы тут их оставили. К ним, слава Богу, со стороны нашего государства не было никаких претензий. Теперь они выучились, меня почитают. И только с женой немного не ладят. Она очень жадная. Видел, как зыркнула на водку и ликер? Поглядела! Вроде сама заработала и поставила бесплатно! Черти, а не бабы!
— Товарищ майор, — сказал я, — вы помните, как допрашивали сержантов? Вместе с вами они шли? Или их допрашивали поодиночке? Без вас?
У меня были сведения (это рассказывала Лена Мещерская, что майора допрашивали вместе с сержантами — с майора сам Берия сорвал погоны и сказал, что отныне майор — рядовой), что они шли вместе.
— Беда вся в том, что я часто терял сознание. Больно били меня.
— Кто?
— Зверствовал особенно генерал. Фамилию мне его не называли. Даже Берия не бил так, как он.
— Берия? А говорили, что это не Берия, а двойник был?
— Не знаю, сержанты мне говорили, что сам Берия.
— Все-таки вы с сержантами рядом были? Почему на них дел нигде нет?
— А разве на меня было заведено дело? Разве на жену было заведено дело? Все — импровизация. Все — вихрь!
— Вы помните, кто еще вас допрашивал?
— Майор из СМЕРШа. Железновский.
— Я знаю об этом.
— А зачем спрашиваешь? Хочешь, чтобы я на всех наговаривал? Нет, на него не буду наговаривать. Он не заслужил… А генерал… Генерал сволочь.
— Это я тоже знаю.
— В руках у него не бывал. Он мою жену… при мне… при мне!..
Я увидел, как лицо бывшего майора исказилось до неузнаваемости.
— Он садист, извращенец! И прочее, прочее, прочее! Сволочь! Он заставлял меня…
— Успокойтесь, майор! — Из меня вроде вышел весь хмель. Успокойтесь!
— Надо было видеть все это… А майор твой… Ну что — майор? Он видел все. Видел! Я-то знал, что майор влюблен в эту Мещерскую! Я все ведь помню. Он же, когда приехал, ко мне в снабжение пришел. В игре… ну карточной… пока в наш город доехал, — вчистую проигрался. Кальсоны и те проиграл… Ты что, не знал, что он картежник? Причем — мелкого пошиба. Ума мало в картах, а амбиций много. У нас в гарнизоне его чесал всегда подполковник Силаев… Ну тот, про которого говорили, что — импотент. А он с женщинами трали-вали! И все выходило хитренько. И обчешет, и жену… удовлетворит! Я его ревновал… Железновский пришел ко мне, и я его обмундировал тогда… За это, может, он выход нашел. Не поставил к стенке. Хотя было бы, может, и лучше! И сержантов он спас…
— А Матанцева при вас убили?
— Сержанта Матанцева? При мне. Это уже в Карлаге, на лесоповале. Блатные убили. Он самозащищался в первый раз. И одного приварил. За приставания. Там же мясники были. Те, которые убивали, чтобы их потом куда-нибудь перевели на более легкие работы. Такая система. А Матанцев одного мясника, который выполнял прихоти паханов разных, подсадил. Одним словом, задушил, когда тот его хотел прикончить уж не знаю за что. Блатяги, когда в первый отдел Матанцева отослали, в Долинку, чтобы снова судить, и подкараулили там. Я был в Долинке тоже, с фронтовиками нас туда пригнали, тоже на суд новый — вроде из подчинения администрации вышли! А его там, Матанцева…
— Вы пишете в письме, что искали дело своей жены и всех, кого тогда забрали. И не нашли… — Я повторялся.
— Никогда и не найдем. Не найдем! — Он не обиделся.
Я три дня гостил у бывшего майора. Переговорили мы с ним! Обо всем! Признался он мне как-то — сидели с удочками на озере маленьком — покушение хотел совершить на генерала. Не вышло. Да и сыновей жалко. Если тогда их обошли, не тронули, стоит ему, майору бывшему, что-то такое еще «совершить», как им перекроют кислород. Это у нас могут сделать — в два счета!
Я имел столько документов против Ковалева, что мог пойти вместо бывшего майора на убийство. «Смешно, — думал я, — возвращаясь из командировки, где впервые ни о чем не хотел писать, — смешно! Все страшно и смешно! Генерал Ковалев живет. Здравствует. И разве один он такой? Сколько их, которые вели дела фронтовиков, пограничников, слесарей, врачей… И как убить их за зло, которое они причинили тысячам, миллионам людей? Как сказать им, что они испортили жизнь, которая могла бы для человечества быть в качестве примера?»
Поезд мчался обратно, к Москве, где я теперь на время устроился у своих родственников. Я ходил в гости к Шмаринову. Он переехал тоже в Москву, но навсегда. Я собирал материал и в его доме. И мчался к своим дорогим занятиям. И не знал, что подстерегает меня.
Никто бы и не придумал такое, что придумал он, Ковалев!
И я бы никогда не подумал, что придуманное будут осуществлять такие люди! Можно ли кому верить после всего этого?
Когда я возвратился из командировки, родственников моих дома не оказалось: укатили на дачу, хотя было еще холодно.
— Знаете, — сообщила мне соседка по квартире, еще не старая и уже не молодая особа, которую мои родственники звали Юлечкой Аврамовной, — к вам страшно пробивается некто Кривцов. Он обивал тут пороги и всякий день звонит и требует вас. А в сих апартаментах я одна. И он слышит лишь мой ответ.
— Кривцов? — остановился я в недоумении.
— Ну бывший ваш сослуживец. Вы с ним были, как он сказал, в комсомоле заправилами.
— Кравцов?!
— Да, верно, Кравцов. Он, однако, представился точно Кривцовым.
Я не понял ее мысли, она это увидела по моему выражению лица.
— Кравцов — это устойчиво, — стала рассуждать Юлечка Аврамовна. — А Кривцов — это значит неприятность.
Она подмигнула мне и скрылась в своей комнате. Я скривился, опять пожал плечами. Юлечка Аврамовна высунулась из-за двери:
— Не совсем приятный человек, — заметила она. — Поверьте моему впечатлению. Он куда-то торопится, хотя поезд его давно ушел.
Я зашел в комнату, которую мне выделили родственники, разделся и пошел мыться. Слышу, кто-то тарабанит по телефону. Юлечка Аврамовна что-то не особенно рассыпается в любезностях. Потом кричит, мне в ванную слышно: «Он приводит себя в порядок! Не буду же я тащить его, извините, из ванны!»
Когда я вышел из ванной, Юлечка Аврамовна упрекнула меня, будто это я звоню и ей надоедаю:
— Ваш Кривцов. Опять бомбил, словно задыхается в противогазе. Все куда-то спешит.
— Он оставил свой телефон?
— В том-то и дело, что такие телефонов не оставляют. Хотя могут сами позвонить среди ночи и поднять на ноги.
— Невзлюбили вы его. Бог велит прощать, — перевел я все в шутку.
Она пристально посмотрела на меня и снова скрылась в своей комнате.
Кравцов не заставил себя долго ждать. Затрезвонил телефон, я подошел и снял трубку. Когда меня узнали, поднялся восторженный вопль. Сколько лет, сколько зим! Ты чего таился? Ты чего молчал? Зазнался? Не хочет знаться!
