Фридрих Незнанский - Кто есть кто
На этот вопрос я ответить не мог. Пока во всяком случае.
При всем при этом я не мог отказаться от предположения, что моя подзащитная просто-напросто врет. Если это так, то меня просто держат за пешку в чьей-то игре.
Придя домой, я позвонил Турецкому:
– Александр Борисович, мне срочно нужно выяснить, не числится ли Вера Кисина среди подследственных, содержащихся в московских СИЗО, не проходила ли она по каким-либо делам в качестве кого угодно. И еще, нужно выяснить оперативным путем, через МУР, МВД или ФСБ, все о Зое Умалатовне Удоговой: родственники, места проживания, работы, где училась – словом, все, что можно. Устроите?
Турецкий ответил:
– О чем речь, Юра, сделаю. Попытаюсь в течение завтрашнего дня через Грязнова собрать информацию, чтобы обошлось без запросов и бумажек. Тебе, как я понимаю, это нужно срочно?
– Очень срочно, Александр Борисович.
– А что так?
– Да тут у меня тоже двойник объявился.
Турецкий присвистнул:
– Он что, тоже защищает Зою Удогову?
– Нет. Веру Кисину. Поэтому я и хочу выяснить, не сидит ли Вера Кисина тоже в тюрьме.
– М-да, – протянул Турецкий, – дело принимает все более интересный оборот. Очень интересный. Я бы с удовольствием за него взялся.
– Так в чем же дело, Александр Борисович?
Турецкий засопел в трубку:
– Ну ладно, шутки в сторону. Завтра созвонимся.
– Заранее спасибо!
– Рано благодаришь, Юра, рано… – почему-то грустно ответил Турецкий, – ты смотри, береги себя.
– В каком смысле? – не понял я.
– В прямом, – уже совсем мрачно проговорил Турецкий.
Я хотел было ответить какой-нибудь шуткой, но вдруг почувствовал, что он говорит очень серьезно. Шутить сразу расхотелось.
– Хорошо, Александр Борисович.
Интуиция Турецкого еще никогда не подводила.
В десять утра я уже был в Бутырке.
Веру пришлось ждать около получаса. Увидев меня, она сразу подалась вперед, но зоркий контролер схватил ее за локоть и, доведя до табурета, усадил на него.
– Ну как? – нетерпеливо спросила она.
– Что именно? – уточнил я.
– Больше всего меня волнует, где находится мой сын. Вы что-нибудь узнали?
Я покачал головой:
– Пока нет.
Она сразу сникла.
– Но вы не волнуйтесь, он найдется. Я уверен, что ваш сын найдется, когда… ну, словом, когда все разрешится.
Она иронически посмотрела на меня:
– Разрешится? Как это может разрешиться, если я тут сижу под чужим именем. Если я отвечаю за кого-то другого, причем мне совершенного неизвестного. Когда меня не могут защитить даже мои знакомые, потому что они знают Веру Кисину, а никакую не Зою Удогову. Как это может разрешиться?!
Она бессильно опустила голову и издала какой-то нечеловеческий вой. Она не плакала, просто раскачивалась из стороны в сторону и выла. Вошел тот же тюремный контролер, но, убедившись, что ничего особенного не происходит, вышел снова. Видимо, он привык к таким сценам.
– Успокойтесь, – сказал я, и она на удивление быстро прекратила выть, – я вас защищу. Я ваш адвокат. Это моя работа.
– Ничего не выйдет, – обреченно произнесла она, – вы защищаете Зою Удогову. А не меня. Не Веру Кисину.
Я не психолог, не экстрасенс. Не читаю по лицам. Но в эту минуту я готов был дать руку на отсечение, что она говорит правду…
– Послушайте, мы с вами должны докопаться до истины. Прежде всего это зависит от вас, от ваших правдивых ответов.
– О-о Господи, опять двадцать пять! Когда же это кончится?! Я еще не произнесла ни одного слова неправды. Что вы все от меня хотите?
– Все?
– Ну да. Этот подонок Кулешов тоже требовал правды.
– Расскажите, пожалуйста, поподробнее.
– Давайте построим разговор следующим образом: вы сами расскажете мне все, что считаете нужным, о себе и своей, мягко говоря, противозаконной деятельности, – начал допрос следователь Кулешов, тщедушный, невысокого роста очкарик в неопределенного цвета костюме, довольно дорогом на вид, но висевшем на нем как на швабре, с живыми суетливыми руками и неподвижным удивленным лицом. – Я не хочу на вас оказывать какое-либо давление.
Вера молчала и только глядела сквозь следователя, очевидно не совсем осознавая, где она и что с ней происходит. Так долго она ждала этого момента, и вот… Ничего особенного. Самое главное, что этот тип, назвавшийся ее следователем, совершенно очевидно, ничуть не был заинтересован в том, чтобы вытащить ее отсюда. Скорее наоборот.
– Вы же разумная женщина, – продолжал Кулешов, – и должны понимать, что раз уж вы находитесь в этих стенах, и отнюдь не в качестве свидетеля, значит, у нас есть достаточно веские основания для этого. И расставить все точки над "и" мы в состоянии без вашей помощи. Но ваше содействие следствию, разумеется, будет оценено по достоинству и учтено при вынесении приговора. Итак, гражданка Удогова, я весь – внимание.
– Это неправда! – Вера наконец сфокусировалась на лице следователя, ее глаза наполнились слезами, которые через пару секунд уже обильно текли по щекам.
– Не понял? – Кулешов протянул ей свой не совсем свежий носовой платок, на который она не обратила никакого внимания. – Что именно?
– Я не Удогова, я – Кисина! Я хочу обратиться к прокурору! И подать жалобу на бесчеловечное со мной обращение, незаконное заключение и незаконное присвоение мне чужой фамилии!
– Это ваше право, но сейчас давайте не будем отвлекаться, гражданка Удогова. – Кулешов неодобрительно посмотрел на лицо подследственной, покрытое от волнения красными пятнами. – Итак, у вас есть что мне рассказать?
– У вас есть сигарета?
Кулешов протянул ей пачку «Кэмел» и поднес спичку. Губы и руки Веры дрожали, и она долго не могла поймать концом сигареты язычок пламени. Следователь с интересом разглядывал ее. Он, похоже, считал ее истеричкой.
Истерички, как известно, бывают двух видов: первые любят жаловаться и прибедняться, вторые, наоборот, хвастаться и заниматься саморекламой. Вера явно относилась к первому типу.
– Успокоились? – поинтересовался Кулешов, когда Вера смяла сигарету в пепельнице и, сложив руки на коленях, обреченно уставилась на него.
– Что вы от меня хотите?
Кулешов усмехнулся:
– Я – следователь, которому поручено во всем разобраться.
– Ну так разбирайтесь! И перестаньте наконец называть меня Удоговой. Я – Кисина. Кисина!!! Понятно? Ки-си-на Вера Александровна. – Она крепко зажмурила глаза, чтобы снова не разрыдаться.
Кулешов по опыту знал, что окрики и постоянный прессинг довольно часто действуют на подследственных совсем не так, как хочет того следователь. Вместо того чтобы растеряться и покориться, подследственный ожесточается, но при этом не утрачивает логики мышления. Другое дело – долгий разговор как бы ни о чем, который засасывает как трясина. Откашлявшись, он начал говорить:
– Я не склонен думать, что вы намеренно ломаете передо мной комедию, и готов поверить в то, что вам на самом деле кажется, что вы это – не вы. Однако этому есть вполне разумное объяснение. – Он встал из-за стола и принялся ходить по кабинету, активно жестикулируя, пытаясь таким образом извлечь подследственную из состояния самопогружения и заставить ее вникать в смысл его слов. – Видите ли, человек представляет из себя единую отдельную систему: клетки образуют ткань, та, в свою очередь, образует орган, а органы – систему органов, соединенных в большой, единый организм. Так вот, оболочки этих клеток соединены между собой, и каждая из них имеет собственное "Я". Именно эта совокупность всех "Я" образует ваше «сверх-Я». – Кулешов закурил.
Вера, забыв про слезы, слушала, и с каждым его словом глаза ее все сильнее округлялись от изумления: «О чем это он?» А следователь продолжал:
– И вот в вашем организме произошел очевидный сбой, катаклизм, в своем роде катастрофа. Ваша жизнь круто изменилась. Психика еще не настроилась на эти изменения, и ваше «сверх-Я» взбунтовалось – в результате ярко выраженный невроз, раздвоение личности, отягощенное манией преследования. Говоря проще, человеческую психику можно сравнить с клеткой, где происходят соответствующие явления. Соответственно оболочкой клетки является "Я", а внутренним содержанием некое «оно», в котором идут разнообразные мелкие процессы. Но главная проблема в том, что человек не догадывается о противоречии внутри себя. В ясном осознании "Я" и «сверх-Я», обеспечиваемом психоаналитической дешифровкой смысла невротических симптомов, и состоит средство восстановления вашего психического здоровья. Это – психоанализ, весьма точная наука, между прочим.
– Не называйте меня сумасшедшей! Вы не имеете права. Это вы все тут с ума посходили! Я – Кисина!
Вера ревела в голос, заламывая руки и размазывая слезы по щекам. Со страдальческим выражением лица она смотрела на потолок, вернее, на плафон над головой следователя, словно уговаривая его немедленно взорваться и поразить тирана градом осколков.
