Фридрих Незнанский - Кто есть кто
– Два дня ничего не есть, пить побольше воды, – он расстегнул ремни, – хлорная известь – средство исключительно наружное, вам понятно?
Вера отвернулась и про себя послала его подальше, но он, очевидно, и так все понял.
– После обеда возвращаетесь обратно в камеру.
– Так, значит, вы пытались покончить с собой?
Она кивнула:
– Теперь я жалею, что неудачно.
Она вдруг огляделась по сторонам, встала с табуретки и подошла ко мне. Перегнувшись через стол, она прошептала, глядя мне прямо в глаза:
– Меня хотят убить.
Она быстро вернулась на свое место.
– Вы не преувеличиваете? – недоверчиво спросил я.
Она помотала головой.
– Тогда скажите, кто, зачем и как вам удалось об этом узнать.
– Я не знаю. Мне так кажется. Поймите, это липовое нападение на милиционера – просто предлог, чтобы засадить меня в тюрьму. А здесь или в лагере жизнь не имеет никакой цены. Поэтому, если меня убьют, никто не обратит внимания.
– Но почему вас должны убить?
Она пожала плечами:
– Я не знаю.
– Хорошо, у вас есть какие-то догадки, для чего вас сюда упрятали? Ведь если это правда, то эти люди произвели большую работу – я проверял и домовую книгу в ЖЭКе, и карточку в поликлинике. И даже к вам на работу ходил.
В ее глазах блеснул огонек надежды:
– Вы видели Петрика?
– Кого?
– Ну, Шовкошитного?
– Да, я говорил с ним.
Она вздохнула с облегчением.
– Слава Богу. Он вам подтвердил, что я – это я?
– Он всего лишь сказал, что Вера Кисина действительно работала в телекомпании СТВ.
– Что значит «работала»? – испуганно спросила она.
– Дело в том, что три месяца назад Вера Кисина уволилась.
Я был уверен, что она потеряет сознание от этой новости – настолько страшным стало выражение ее лица. Но, взяв себя в руки, она усидела на табурете.
– Все, – произнесла она вяло, – я погибла.
– Ну не надо падать духом, ничего еще не потеря… – попытался было успокоить ее я.
Она мотнула головой:
– Я окончательно превратилась в Зою Удогову. Я теперь – она. А Вера Кисина на свободе. У нее документы, которые раньше принадлежали мне. И это она ходила на телевидение.
Вдруг она умолкла, как будто ей в голову пришла какая-то важная мысль:
– Послушайте, а Шовкошитный видел ее?
– К сожалению, нет. Его в этот момент не было.
– Ну хотя бы девочки из отдела кадров?
– Нет, – со вздохом ответил я, – ее видела только новая секретарша, которая никогда не видела Веру Кисину.
Она только кивнула:
– Они все предусмотрели. Теперь сделать нельзя ничего. Я погибла. Даже вы мне не верите. Не возражайте – я вижу, что не верите.
– Нет, я вам верю. Но этого мало. Скажу больше – ничего. В суде это мое доверие не стоит и ломаного гроша. Мне нужны доказательства. Вспомните, может быть, кроме этого избиения на улице и звонка произошло еще что-нибудь? Может, какая-то мелочь, которой вы не придали значения? Что-то опосредованно связанное с большими людьми, большими деньгами? Может, это связано с телевидением, или вашими знакомыми, или, наконец, с вашим сыном?
Она только качала головой.
– Нет. За эти полгода я перебрала все, буквально все. У меня никогда не было знакомых не только среди воротил, но и ни одного бизнесмена я не знаю. Ни бизнесменов, ни «новых русских», ни банкиров…
– И никогда ни с кем из влиятельных кругов не встречались? – не отставал я.
– Да нет же. Где мне с ними встречаться? Телевидение у нас музыкальное, ни одной информационной программы нет. Это не НТВ. Даже случайно в коридоре не могла столкнуться: обычно у меня были ночные эфиры.
– Этого не может быть. Просто так ничего не происходит. Подумайте хорошенько.
– Нет, – в отчаянии повторила она, – один раз только председателя Центрального банка Варнавского видела. Но это не считается.
– Как это не считается? Где вы с ним виделись?
– Да не виделись мы. Он по совместительству председатель шахматной федерации. Ну и как-то посещал секцию, где занимался Дима. Я его издалека видела. Не могли же меня за это засадить в тюрьму?
– Да, – согласился я, – не могли.
Мажидов издали наблюдал за устроившимися в кафе на первом этаже Курского вокзала интересующими его людьми. Он ожидал увидеть двоих, но их было трое. Знал он только рыжего адвоката, оставшиеся двое были ему незнакомы. Женщина все время нервно оглядывалась по сторонам и что-то беспрерывно говорила. Третий, невысокий очкарик, молча уставился в расписание движения поездов на стене.
Мажидов пришел на вокзал за два часа до назначенного времени, чтобы убедиться, что никто не готовит ему ловушки. Но ничего подозрительного он пока не заметил. Он специально выбрал вокзал в качестве места встречи, так как здесь, в гуще народа, легко было затеряться в случае опасности, но, пожалуй, не стоило называть Курский. Как раз сюда приходят поезда с Кавказа, и в толпе то и дело мелькали гордые смуглые профили земляков, заставляя Мажидова каждый раз вздрагивать и отвлекаться от наблюдения.
Он хотел сначала присмотреться к своей новоявленной дочери и при малейшем сомнении вообще не подходить к ней. Черт с ними, с деньгами, которые он уже отдал этому адвокату. Своя шкура дороже. Если вдруг в ней не окажется отчетливого портретного сходства с ним, Мажидовым, придется ей, пожалуй, еще немного пожить безотцовщиной. Потом, когда удастся осесть где-нибудь в Европе, возможно, он еще вернется к этому вопросу. Наймет пару детективов, организует, желательно вообще без ее ведома, сравнительный тест ДНК, и, если все подтвердится, вывезет дочь с внуком к себе.
Но Вера оказалась похожей на свою бабушку. Черты лица она явно унаследовала от матери, а волосы: темные, жесткие, чуть вьющиеся – его, Мажидова. Он продолжал смотреть издали, пытаясь понять, какая она, его дочь. Что она чувствует, узнав, что ее отец существует в природе и даже довольно состоятельный человек? Но по ее лицу, еще совсем не тронутому морщинками, трудно было что-либо понять. Она явно устала, осунулась, переволновалась, под глазами темные круги, губы поджаты, руки все время в движении.
Наконец, видя, что троице уже надоело ждать и, поглядывая на часы, адвокат поднимается, явно собираясь уходить, Мажидов покинул свой наблюдательный пункт и подошел к ним.
Воронцов облегченно вздохнул и, тронув за рукав свою спутницу, пошел навстречу Мажидову. Зоя обернулась.
– Вера, познакомься, это твой отец, – представил Воронцов.
– Я догадалась. – Она поежилась и слегка передернула плечами, то ли от холода (в здании действительно было довольно прохладно), то ли встреча ее не слишком обрадовала. Во всяком случае, слезы радости не выступили у нее на глазах.
Мажидов хотел обнять ее, хотя бы взять за руку, но, видя, что ей это неприятно, решил не форсировать события. У них еще будет время. Теперь-то он ее от себя не отпустит.
– А это мой… – начал Воронцов, собираясь представить следователя Кулешова, но Мажидов был всецело поглощен разглядыванием дочери и Кулешовым не интересовался.
– Я, наверное, должна вас поблагодарить… – заговорила Зоя. Ей совсем не трудно было строить из себя этакую оскорбленную добродетель, Мажидов ей был по-настоящему неприятен. Она даже поймала себя на мысли, что боится его. Хотя, по логике, это ему стоило бы ее бояться.
– Тебя, девочка, – прервал Мажидов. – Давай сразу на «ты», хорошо?
– Хорошо, те-бя, – с трудом выдавила Зоя, – за чудесное избавление…
– Ты мне ничего не должна.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – вклинился Воронцов. – Как видите, я выполнил свое обещание, Вера на свободе, и нам осталось уладить последние формальности…
– Да-да, конечно. – Мажидов извлек из кармана куртки толстый коричневый бумажный конверт. – Я забираю дочь, и мы сегодня же уезжаем.
– Куда это? – довольно язвительно поинтересовалась Зоя.
– Это невозможно, – поддержал ее Воронцов. – Обвинения все еще не сняты. Она дала подписку о невыезде, и я все еще несу за нее ответственность.
– Теперь это мое дело, – отрезал Мажидов.
– Ошибаетесь! – не отступал Воронцов.
– Может, и мое мнение кого-то интересует?! – взвилась Зоя. – Я никуда не поеду.
– Я бы вам посоветовал отправиться сейчас домой, поговорить, может, пожить вместе некоторое время, – примирительно сказал Воронцов, пухлый конверт с гонораром Мажидов все еще сжимал в руке, а бурное развитие беседы не сулило ничего хорошего. Мажидов еще, чего доброго, психанет и отчалит вместе с деньгами. – Вы ведь не знаете совсем друг друга.
Мажидов почувствовал опасность, как сверхточный прибор, регистрирующий подземные толчки на другом краю земли – по неуловимым колебаниям почвы. То ли как-то по-особенному хлопнула дверца машины где-то за стенами вокзала, то ли зашагал кто-то от стоянки к зданию необычной походкой, совсем не так, как ходят люди в Москве. Может, он вычленил из общего гула обрывки знакомых чеченских интонаций. Не дожидаясь подтверждения либо опровержения своих подозрений, он схватил Зою за руку и поволок к входу в метро. Пробежав шагов десять, Мажидов вспомнил о приличиях и, обернувшись к покинутым собеседникам, махнул рукой, в которой все еще держал конверт:
