Елена Михалкова - Черный пудель, рыжий кот, или Свадьба с препятствиями
– То есть ты Елизавету не трогал?
– Сдурела? – ласково осведомился Валера. – Чего я буду ее трогать? Я ее вообще не видел.
Рита испытала такое облегчение, что пошатнулась. Господи, он ее не убивал!
– Ты чего, чего? – встревожился Грабарь. – Пьяная?
Он принюхался, но ничего не учуял. Валера сгреб подругу в охапку, подтащил к дивану и мягко сгрузил на продавленные пружины. Рита не сопротивлялась, по опыту зная: если любимый решил куда-то ее перенести, лучше не дергаться.
– А ты! – обвинил Валера, нависая над ней и сжимая кулаки, что относилось, конечно, не к Рите, а к жестокости судьбы. – Ты меня выгнала!
– Я тебя не выгнала. Ты сам ушел!
– Мешок не похвалила!
– Я его не видела!
– Спасибо не сказала! – продолжал Валера перечисление обрушившихся на него ударов судьбы. – Салата не дала! Грубила!
Рита села на диване. Валера подумал и сел рядом. Из этого положения ругаться было неудобно.
– Дурень ты мой, дурень, – вздохнула Рита. – Что ж ты сразу не сказал?
– Что не сказал?
Теперь настала очередь Риты объяснять, за что бедного Грабаря выгнали из дома. Когда она перешла к описанию подъема по лестнице, Валера встал, пересек комнату, зачем-то взял ножку стула и вернулся обратно.
– Ты чего ее схватил? – подозрительно спросила Рита, прервав рассказ.
– Успокаивает.
– А-а-а! Ну ладно.
Она вкратце, стараясь не использовать сложноподчиненных предложений, закончила повествование о событиях праздничного вечера как они виделись ей.
– Я думала, это ты ее убил, – покаянно закончила Рита. Что ни говори, получалось, что она оклеветала невинного человека. Валера мог ее за это и не простить.
Грабарь молчал, сжимая табуретную ножку.
– Валера, а Валера, – позвала Рита, чувствуя несвойственную ей робость.
Любимый не обернулся. На мужественном лице ходили желваки.
– Ну прости! – в отчаянии выдохнула Рита. – Все так сложилось, что я могла думать только на тебя… Я бы никогда…
Валера прервал ее полную покаяния речь, отшвырнув ножку и заключив подругу в объятия.
– Ты! – прогудел он, сжимая ее до хруста в костях. – Ради меня! По крышам! Как Карлсон!
Рита высвободилась и уставилась на него тяжелым взглядом:
– Намекаешь на то, что я толстая?
– Нет! – испугался Валера. Было несколько способов гарантированно вывести любимую из себя, и он знал по печальному опыту, что намек на Ритину полноту – едва ли не самый верный из них. Валера пожалел, что отбросил ножку стула. – Ты красотка!
– Но толстая красотка?
– Неправда!
– С животом и короткими ножками! Как Карлсон!
– Я этого не говорил!
– Но подумал?
Валера осознал, что сейчас его загонят в угол, откуда ему уже не выбраться. Только быстрое изменение стратегии, ошеломляющий внезапный удар мог позволить ему переломить бой в свою пользу. Против Риты, севшей на любимого конька, хирургические приемы были бессильны. Только лом, только грубая сила.
Другой в распоряжении Валеры, в общем-то, и не было.
– Короче, твой папахен ее убил, – мужественно сообщил он.
Рита поменялась в лице.
– Чего?! Грабарь, ты что несешь?
Валера живо выскочил из угла и зайцем помчался на открытое пространство, где его было труднее достать. Фух! кажется, помогло.
– Я его видел, – нанес он последний удар. – Когда старуху мочили.
3– Ну и где она, наша красотка?
Бабкин обвел взглядом пеструю рыночную толпу. Его проводник по шавловскому царству привел их за неведомой Светланой именно сюда. Макар отчего-то не захотел обращаться за дополнительной информацией к Олегу Сысоеву, и пришлось Сергею снова отыскивать бывшего учителя истории.
Алексей Алексеевич обретался в парке за больницей, на этот раз в компании, среди которой он даже в лохмотьях выглядел так же чужеродно, как гладиолус в мясном ряду.
– Чувачка не обижать, – предупредил Бабкин, едва только историк, завидев нового друга, отделился от троицы своих приятелей и направился к ним.
– Детей, котят, старушек и юродивых не трогаю, – открестился Макар, с интересом наблюдая за живописной личностью в дамской шляпке.
– То есть все-таки не ты Елизавету грохнул?
– Допустим, она не старушка, а бультерьер в платочке. Но все равно не я. Потому что собак я тоже не обижаю.
Алексей Алексеевич, приблизившись, отвесил тот самый грациозный поклон, так восхитивший Бабкина в первый раз. К его глубокому возмущению, Илюшин ответил книксеном. Негодование Сергея лишь усугублялось тем фактом, что книксен вышел глубокий и красивый. Словно Макар годами оттачивал его во фрейлинском корпусе и наконец-то нашел, где продемонстрировать.
– Я кому сказал не издеваться? – прошипел Сергей на ухо напарнику.
– Это не издевка, а респект! – невозмутимо ответил тот.
– Я тебе сейчас по шее дам респект… – начал Бабкин, но историк уже подошел.
Первые несколько минут он настороженно косился на Илюшина. Но Макар, когда хотел, умел быть неотразимо обаятельным. Вскоре Алексей Алексеевич, махнув рукой собутыльникам, чтобы не ждали, охотно выкладывал все, что знал.
А знал он многое.
У Илюшина по мере его рассказа складывалось ощущение, что весь Шавлов представляет собой одну большую постель. Кто с кем спит, где чьи любовницы и любовники, кому в пылу страсти поставили фингал, а кто ограничился руганью – ничто не ускользало от внимательного взгляда шавловцев.
– А кинотеатр хороший у вас в городе есть? – вклинился Илюшин в очередную паузу.
Алексей не удивился его вопросу:
– Нету кинотеатра. Обещают построить в следующем году.
– Скорее бы построили, – пробормотал под нос Макар. – Никаких же развлечений у людей, кроме подглядываний в окна.
– Видите ли, уважаемый Макар Андреевич, столица в этом отношении ничем не отличается от нашего города, – внезапно возразил бывший учитель. – Но в Шавлове каждый житель у всех на виду, а в Москве подобная прозрачность отсутствует. По понятым причинам, не правда ли? Рыбешки-то везде одинаковые. Плотность водорослей в аквариуме разная.
Илюшин одобрительно прищурился и сказал, что категорически не согласен. Однако в спор вступать не стал. Хотя Бабкин встревожился, что сейчас эти двое разведут дискуссию на два часа, а там пошло-поехало: притащат выпить, закусить, засидятся до поздней ночи, разойдутся, вопя Черемошню, а там хлоп! – глядишь, через три года ты уже работаешь в местном автосервисе и растишь парочку детишек от местной красотки, которая зовет тебя Макарушкой и по утрам, ругаясь, отпаивает рассолом.
«Илюшину даже красотку не нужно искать, у него уже имеется!»
– Интеллигенты чертовы, вы закончили базарить? – хмуро осведомился он.
– Базар! – обрадовался бывший учитель. – Базар-то вам и нужен.
Миновали молочные ряды, где маячила лишь пара свирепых торговок с крупитчатым желтым творогом, прошли вывеску «местные овощи», под которой бабушки с честными славянскими лицами торговали израильской картошкой и турецкими помидорами, и, наконец, добрались до фруктов.
Фруктами в июне Шавлов одаривал покупателей щедро. Персики, абрикосы, виноград, бананы, пять сортов яблок и маракуйя, которую Бабкин меньше всего ожидал ожидал здесь увидеть. Цены, впрочем, подбирались к московским.
За прилавком, где яблоки призывно алели румяными боками, стояла такая же румяная налитая продавщица и полировала ногти пилкой. Когда Бабкин с Макаром подошли ближе, продавщица отложила пилку и стрельнула глазами. В ярко-карих глазах сидело по бесенку, и бесята эти быстро посовещались, кто круче, Илюшин или Сергей.
Победил широкоплечий Бабкин. Кареглазая красавица наклонилась вперед, так, что роскошные формы оказались вывалены на яблоки прямо перед ним, и промурлыкала:
– Что угодно, мужчина?
Сергея бросило в жар. Виной тому, конечно, было солнце, которое к одиннадцати утра совсем озверело и принялось швырять тепловые и световые гранаты в мельтешащих внизу людишек. Поэтому он отошел на два шага в тень от козырька и оттуда осторожно сказал, что угодно ему поговорить.
Продавщица разочарованно выпрямилась и передернула плечами:
– Треп отдельно оплачивается.
– По какой ставке? – заинтересовался Макар. Его пышным бюстом было не смутить, он не покраснел бы, даже если б аппетитная продавщица яблок улеглась на свой товар сверху нагишом.
Теперь женщина перевела взгляд на него. «Мелковат, худощав, – читалось во взгляде, – но тоже ничего такой мальчишечка, сладкий».
– И о чем же ты хочешь со мной разговоры разговаривать? – осведомилась она.
– О Грише Лобанове, например, – невинно ответил Илюшин. – Света, да не пугайтесь вы так. Все нормально. Мы же не из полиции нравов.
Как раз гипотетическая полиция нравов Свету Игнатову нисколько не страшила. Она бы сама показала той полиции, где видела ее нравы и что может предложить взамен. Но на лице ее отчетливо промелькнул испуг, когда она услышала имя Григория, и этот испуг Макар схватил на лету, как комара.
