Даниэль Клугер - Смерть в Кесарии
— Ну, а как ты понял, что Габи дальтоник, — Гофман покосился на лаборанта. — Я вот только сейчас узнал об этом.
— Я тоже, — сказал Маркин. — Хотя и проработал с ним вместе почти полгода.
— В лаборатории он путал две папки, одна из которых была из зеленого пластика, а вторая из красного. Больше они не отличались друг от друга практически ничем внешне: ни толщиной, ни размерами. Я тогда отметил этот факт чисто механически.
— Но ведь он мог путать папки просто по рассеянности. Я, честно говоря, так и думал.
— А я проверил. Только что, на твоих глазах, с помощью сигарет «Данхилл». Кстати, терпеть их не могу. Это была вторая, контрольная, проверка, — Розовски засмеялся. — И все, как видишь, логично. Ицхак Лев был дальтоником. И все остроумные построения Давида Сеньора оказались бессильными перед этим природным дефектом. Так называемая магия несостоявшегося мессии не сработала.
18
Тишина, воцарившаяся в комнате, казалась странной. Натаниэль оборвал рассказ столь внезапно, что Давид Гофман почувствовал себя неловко. Он выжидательно посмотрел на сыщика, но ни продолжения рассказа, ни даже каких-то необязательных слов не последовало. Розовски полулежал в кресле и задумчиво глядел в потолок. Гофман чуть заметно пожал плечами, взглянул на Маркина. Алекс, видимо, тоже был несколько обескуражен. Хотя рассказ Натаниэля ему показался занимательным и, возможно, даже убедительным. Единственное, чего он не понимал — зачем шеф вызвал его. Оставалось предположить, что Натаниэлю просто хотелось обеспечить себя доброжелательными слушателями. Алекс улыбнулся, чуть насмешливо: вот уж не ожидал такого тщеславия от Розовски, — перевел взгляд на Габи, словно приглашая его посмеяться вместе. Но улыбка тотчас застыла, едва он взглянул на лаборанта.
Габи Гольдберг, в отличие от Натаниэля, сидел в своем кресле согнувшись. Пальцы рук были крепко сцеплены, голова опущена. Так же, как сыщик, он молчал и, похоже, тоже не имел желания нарушать тишину.
Пауза явно затянулась. Гофман вздохнул, поднялся со своего места.
— Н-ну ладно, — он взглянул на часы. — О, уже поздно… Я, пожалуй, пойду.
— Что? — Натаниэль удивленно посмотрел на Гофмана, словно только что проснулся. — А… Да, конечно. То есть, — он улыбнулся, — я хочу сказать, еще не так поздно, и…
— Нет-нет, мне пора. Габи, — он повернулся к лаборанту, — ты идешь?
— Я? Да… — Габи тоже поднялся. — Да, мне тоже пора… — он закашлялся.
— Габи? — Натаниэль прищурился, по-прежнему полулежа на диване. — Разве ты не собираешься мне рассказать кое-что?
— Я?… Но…
— Ты задержишься, Габи, — твердо сказал Розовски, поднимаясь, наконец, с дивана. Полусонное выражение слетело с его лица, оно стало жестким и холодным. — Это мой совет, — он повернулся к Гофману и улыбнулся: — Ну что, тебя удовлетворила моя разгадка истории с книгой?
Гофман задумался.
— Еще не знаю, — честно признался он. — Во всяком случае, в твоих рассуждениях присутствовало некое изящество. А это уже кое-что. Правильная теория всегда эстетична.
Розовски рассмеялся.
— В таком случае, — сказал он, — моя теория неверна.
— Почему?
— Уголовщина не бывает эстетичной. Даже столь необычная, как эта.
— Да, ты прав. А… — Давид Гофман хотел было обратиться к Габи, но передумал. — Хорошо, Натан, я пойду. Спокойной ночи. До свидания, Алекс.
— Спокойной ночи, Давид. Привет Лее.
Когда за профессором закрылась дверь, Натаниэль вновь обратился к Габи.
— Н-ну? — сухо сказал он. — Ты садись, Габи, садись.
Лаборант медленно вернулся к своему месту и сел. Движения его были неверными и замедленными. На Розовски он смотрел с ужасом. Маркин, подчиняясь еле заметному жесту Натаниэля, пересел на стул, стоявший ближе к входной двери.
— Итак, — сказал Натаниэль, усаживаясь напротив лаборанта, — начнешь ты? Или мне подсказать тебе кое-что?
Габи молчал.
— Что ж, — хмуро сказал Розовски, — я помогу тебе. Спасибо Давиду, я его должник. Если бы не подкинутая им загадка книги Давида Сеньора, я бы никогда не обратил внимания на… Впрочем, давай-ка разберемся по порядку, — сказал он. — Назову несколько пунктов условной линии. Пункт первый: пачка сигарет, забытая на вилле Розенфельда в Кесарии. Пункт второй: звонок в наше агентство некоей Галины Соколовой — в мое отсутствие. Пункт третий: улица Рамбам, кафе. Пункт четвертый… — он замолчал. — Может быть, хватит, Габи? Ты все вспомнил? Ты не хочешь продолжить мой рассказ?
Габи молча покачал головой.
— Ну-ну… — Натаниэль вздохнул. — Жаль, я ведь могу ошибиться. Впрочем, ладно. Дама назвалась Галиной Соколовой, женой Ари Розенфельда. А произошло это в мае. В конце мая. По твоим же словам. Так?
— Так… — буркнул Габи. Его щеки покрылось красными пятнами — не столько от смущения, сколько от досады.
— Она заявила о том, что подозревает мужа в изменах и просит проследить за ним — по субботам, которые тот проводит в одиночестве, на вилле, в Кесарии, — невозмутимо продолжал Натаниэль. — Я ничего не перепутал, Габи?
— Нет, — хмуро ответил тот. — Все верно.
— Замечательно. Ты предложил ей прийти в агентство, она отказалась, предложила прислать по почте фотографию мужа и чек. Но этого не случилось. Она больше не объявилась, и ты забыл об этой истории. Так?
— Так, — подтвердил бывший стажер.
Розовски некоторое время молча смотрел на него, словно ожидая продолжения. Продолжения не последовало.
— Н-да… Увы, Габи, это не так.
— Что? Почему ты так думаешь? — похоже было, что стажер рассердился не на шутку. Румянец его стал ярче, глаза горели праведным гневом.
— Ну-ну, Габи, ну-ну, — Розовски невесело улыбнулся. — Ты не знаешь, что кроме компьютерной информации у нас всегда существует аудиоинформация. С давних пор все телефонные разговоры фиксируются на кассету, и Офра добросовестно складывает их в сейф. Ты ведь не знал этого, Габи? — участливо спросил Натаниэль. — Иначе ты бы непременно стер не только файлы в компьютере, но и кассету, правда? Увы, я не удосужился сообщить тебе об этом нашем правиле. Просто забыл, честно говоря, без всяких задних мыслей.
— Так ты знал… — прошептал Габи. В глазах его вновь промелькнул страх.
— Скажем так: узнал, но не сразу. Честно говоря, ничего не знал до позавчерашнего вечера, — ответил Розовски.
— Ну и что? — вмешался Алекс. — Ну, решил подработать. Проследить за этим типом, получить деньги. Не очень красиво, конечно, но, я думаю, это не преступление.
— Дело не в желании подработать, — возразил Розовски. — Хотя и это было не слишком порядочно. Сколько времени и когда именно ты следил за Ари Розенфельдом?
— Три недели, — буркнул Габи. — Каждую субботу. С 15 мая по 6 июня.
— И что же он делал там, на вилле?
— Ничего особенного. Сидел у окна, что-то писал.
— И ты сообщил клиентке…
— …Что ее подозрения беспочвенны. Да, именно так.
— И это все?
Габи не ответил.
— Габи, — сказал Розовски. — Я думаю, ты уже понимаешь, что я знаю все — или почти все. Расскажи сам.
Габи продолжал молчать. По его лицу было видно, что он никак не мог выбрать верную линию поведения. Видимо, превращение Натаниэля из рассказчика, забавляющего гостей занимательными сказками, в холодного всезнающего следователя произошло слишком быстро, он не успел сориентироваться.
Розовски и Маркин ждали. Натаниэль смотрел в сторону, Алекс не мог оторвать взгляда от бывшего сослуживца. Наконец, Гольдберг решился.
— В общем, дальше было так, — тихо сказал он. — Три недели назад мне неожиданно позвонил один человек.
— Домой?
— Да. Сказал, что должен со мной встретиться, что у него ко мне есть деловое предложение. Я спросил, откуда у него номер моего телефона. Он ответил, что телефон ему дала… — Габи запнулся.
— Женщина, называвшая себя Галиной Соколовой, — подсказал Розовски.
Габи кивнул.
— Продолжай. Ты, очевидно, подумал, что это новый клиент. Твой личный клиент.
— Да, я решил, что дама порекомендовала меня кому-то из своих знакомых. Я предложил встретиться.
— Где?
— В кафе, на улице Рамбам.
— Человек был тебе незнаком?
— В том-то и дело, что это оказался Ари Розенфельд.
Теперь уже и Маркин слушал с неослабевающим интересом. Хотя ему все еще не очень понятна была связь между средневековой историей Давида Сеньора и событиями последних месяцев.
— Розенфельд сообщил мне, что знает о слежке со слов жены, — теперь, решив рассказать все — или почти все — Габи внезапно успокоился. Голос его стал ровным, почти без интонаций. — И что у него ко мне есть деловое предложение. Я подумал, что речь опять пойдет о слежке за кем-то. Мне даже стало смешно, на какое-то мгновение: я подумал, что он хочет теперь проследить за женой — в отместку. Но… — Гольдберг замолчал и снова опустил голову.
