Даниэль Клугер - Смерть в Кесарии
— Все в соответствии с полученными инструкциями. Прийти на стоянку рядом с улицей Шаараим, найти там белый «ситроен» номер 37-451-200. Положить сверток с револьвером в незапертый багажник.
— Чья машина?
— Не знаю.
Розовски вытащил сигарету из красной пачки, закурил.
— Ну-с, так… — сказал он. — У меня больше нет желания тебя слушать. Все, что нужно было, я выслушал. Теперь нужно решить, что с тобой делать.
— Странный вопрос, — заметил Алекс. — Звони в полицию, и пусть он излагает свои мотивы в суде.
Гольдберг вздрогнул, но головы не поднял и не сказал ни слова. Розовски, задумчиво пуская дым, смотрел на его фигуру, скорчившуюся на краешке стула.
— В полицию я, пожалуй, позвоню, — медленно произнес он. — Не вообще в полицию, а инспектору Ронену Алону, который ведет расследование по убийству Ари Розенфельда и Шмуэля Бройдера.
Алекс, на всякий случай, ближе подошел к Гольдбергу. Впрочем, тот явно не собирался спасаться бегством. Его поза не изменилась.
Натаниэль резким жестом раздавил сигарету в пепельнице: «Ну и гадость ты куришь, Габи,» — и подошел к тумбочке с телефоном. Поднял трубку, послушал длинный гудок. Снова положил ее на место.
— Вот что, — обратился он к Габи. — Я, пожалуй, дам тебе шанс.
Гольдберг впервые поднял голову и со смутной надеждой посмотрел на хозяина квартиры.
— Я позвоню инспектору Алону, — сказал Натаниэль, — и попрошу его приехать сюда. Мы сделаем вид, что ты ничего мне не рассказывал. Во всем признаешься инспектору, ясно? Это будет явка с повинной, чистосердечное раскаяние, и так далее. Не исключено, что по окончании дела и перед судом тебе даже предложат «сделку с правосудием» — ты заявишь о своем согласии на сотрудничество с органами полиции и — в дальнейшем — с судебной властью. В результате немедленно перейдешь из разряда обвиняемого в разряд свидетеля. Соответственно, и приговор получишь иной — существенно более мягкий.
Маркин, похоже, был разочарован.
— Не думаю… — начал было он, но Розовски жестом остановил его.
— Потом подискутируем, хорошо? — сказал он. — Габи, ты как — согласен?
Гольдберг кивнул.
— Согласен, — сказал он внезапно севшим голосом.
Натаниэль поднял телефонную трубку и набрал номер домашнего телефона Инспектора Алона.
— Ронен, привет. Я не оторвал тебя от телевизора? Какой счет? «А-Поэль»-Хайфа? Поздравляю. Нет? Извини, я думал, что ты за них болеешь… — он некоторое время терпеливо слушал эмоциональное изложение баскетбольного матча, механически кивая, словно соглашаясь с невидимым собеседником. Запал Ронена Алона кончился примерно через три минуты, после чего Розовски, наконец, сказал: — Ты можешь приехать ко мне? Сейчас, конечно. По очень важному делу. Какому именно — сказать не могу.
Голос Натаниэля звучал настолько убедительно, что инспектор согласился почти без возражений.
— Ну вот, — сказал Розовски, положив трубку. — Минут через пятнадцать он приедет.
Ждать пришлось даже меньше. Инспектор появился через десять минут. Окинув всех троих недовольно-удивленным взглядом, он сказал:
— Очень интересно. Тебя выгнали из офиса, Натан? И нужна моя помощь?
Розовски не принял шутливого тона.
— Габриэль Гольдберг, работавший до недавнего времени стажером в моем агентстве, желает тебе что-то сказать. Это официальное заявление, — и сдержанно кивнул Габи.
Габи поднялся.
— Я хочу признаться в убийстве Ари Розенфельда и Шмуэля Бройдера. Готов дать показания представителям полиции и предстать перед судом, — произнося эти слова голосом, лишенным какой бы-то ни было эмоциональной окраски, он смотрел не на инспектора, а на Натаниэля.
Ронен Алон медленно прошел к дивану, сел. Некоторое время смотрел на Габи. Перевел взгляд на Натаниэля, потом на Маркина.
— Очень интересно, — сказал он.
— Предупреждаю заранее, — заметил Натаниэль. — Никакого давления с нашей стороны на Габи оказано не было. Верно, Габи?
Гольдберг подтвердил.
— Более того, — продолжал Натаниэль, — у меня и в мыслях не было подозревать собственного сотрудника… бывшего сотрудника, — поправился он, — так что все это можно рассматривать как чистосердечное признание в чистом виде. Как в учебнике по криминалистике.
— Ну да… — с сомнением протянул Алон. — А что же так? — спросил он у Гольдберга. — Совесть замучила?
Снова вмешался Розовски.
— Думаю, ты поймешь из показаний.
— Ладно, — произнес инспектор. — Что ж, пойдем. Отвезу тебя в управление… Я даже не прихватил наручников. Будем надеяться, что они не понадобятся.
— Можешь не сомневаться… — подтвердил Розовски. — Кстати, окажи старому приятелю услугу.
— Какую? — подозрительно спросил Алон.
— Алексу сегодня какой-то тип помял машину. И смылся. Номер мы успели записать. Узнай в управлении — чья машина. Вот номер, — он протянул инспектору бумажку. Тот посмотрел, прочитал:
— «37-451-200».
— Белый «ситроен», — добавил Маркин.
— Хорошо, — сказал инспектор. — Позвони завтра. Постараюсь узнать.
19
— Что скажешь, Алекс? — спросил Натаниэль после того, как Габи в сопровождении инспектора Алона покинул его квартиру.
— А что бы ты хотел услышать? — угрюмо спросил Маркин. — Если о расследовании, то я ведь ничего не знаю и ничего не могу сказать. А вообще-то — противно.
— Да… — Розовски сел в кресло, устало протер глаза. — Подумать только — они ровесники.
— Кто?
— Габи и мой Йосеф… — он посмотрел на фотографию сына, стоявшую на книжном шкафу. — Ты прав, Алекс, паршивое состояние. Наш сотрудник оказывается преступником. А ведь мы, как будто, были друзьями. Ну, не друзьями, но, во всяком случае, я к нему хорошо относился… — Розовски налил рюмку, выпил, сморщился. — Какая гадость эти французские коньяки. Парфюмерия с большими амбициями… Что это мне взбрело в голову попросить у Давида именно коньяк? Уж лучше бы водки привез, — он повертел в руке пачку «Данхилла», с легким раздражением бросил ее на стол. — И сигареты — гадость.
— Да, Натаниэль, я вижу — ты совсем скис, — заметил Маркин. — Неужели ты и в полиции был таким же?
— Каким? Сентиментальным болваном? Говорят, что да, — хмуро ответил Розовски. — У меня всегда было паршивое настроение после окончания дела. Понимаешь, в начале расследования жалеешь жертву. Но потом начинаешь жалеть… вернее, сочувствовать преступнику.
— Ну-ну, — Алекс покачал головой. — Это ты, пожалуй, загнул.
— Почему? Ты пей, Алекс, пей, не смотри на меня. Я сейчас тоже выпью. А насчет сочувствия… Я тебе хочу сказать, — задумчиво произнес Розовски, — что жертвы для нас, в большинстве случаев, абстрактные фигуры. Мы их не знаем. Нам известен, обычно, только сам факт преступления против них. А преступников мы вычисляем, пытаемся понять их психологию, их мысли, мотивы их поступков. И они становятся нам ближе. Даже кобелистые мужья, за которыми мы следим время от времени, даже подростки, бегающие по массажным кабинетам тайком от мамаш… — он замолчал. Потом добавил: — А может быть, причина в том, что каждый из нас — потенциальный преступник.
— Поэтому ты и позволил ему сделать добровольное признание? Ты, фактически, предоставил ему возможность уйти от ответственности, — сказал Маркин загробным голосом.
— Да глупости, — Натаниэль поморщился. — Он получит то, что заслужил.
— После «сделки с правосудием»?
— Неважно. Я же говорю — то, что заслужил. А я не считаю его преступником номер один во всей этой истории. Ясно? Я уверен в этом.
— Откуда такая уверенность? — хмуро спросил Маркин.
Розовски пожал плечами.
— Трудно сказать. Хотя… Слушай, а почему я один пью? — спросил он. — Так недолго стать алкоголиком. Тебе же не нужен шеф-алкоголик. Или ты просто не любишь «Мартель»? — Натаниэль наполнил рюмки. Алекс взял свою, но пить не стал.
— Ты говоришь — Габи неосновной преступник.
— Верно, я так говорю, — Натаниэль кивнул.
— В том случае, если история рассказанная им — правда, — упрямо возразил Маркин.
— Правда.
Маркин снова замолчал.
— Рассказать тебе, как я его вычислил? — Розовски, прищурившись, разглядывал люстру сквозь рюмку. — Или ты сам догадался?
— О чем-то догадался, — уклончиво ответил Алекс. — О чем-то — нет. Расскажи. Если в этом, конечно, нет особых секретов.
— Какие там секреты… Все произошло благодаря Книге Давида Сеньора. Путаница с сигаретами имела место на вилле Розенфельда во время убийства. Там осталась пачка сигарет — точно таких же, — Розовски кивком указал на все еще лежавшие на столе сигареты. — Розенфельд курил сигареты с ментолом, в зеленой пачке. А в кабинете осталась красная пачка. Мне рассказала об этом уборщица, Эстер Фельдман. Но я не придал особого внимания. И зря. Потом уже, занимаясь задачкой, подброшенной Гофманом, я снова вспомнил, но теперь это уже приобрело особый смысл. Похоже, что преступник оказался дальтоником. И Габи тоже оказался дальтоником. Насколько я понимаю, он, растерявшись, увидел лежащие на столе сигареты хозяина виллы, машинально сунул их в карман. Обнаружив, что в кармане уже есть одна пачка, он тут же выложил на стол. Но перепутал пачки. Вот так.
