Екатерина Лесина - Кольцо златовласой ведьмы
Кроме мамы, были там еще трое…
…и Тео слушала приговор с ужасом.
Убийство?! Изготовление ядов?!
Ведьмовство?!
Продажа души?!
Сделка с Дьяволом, в которой обвиняемая призналась…
Голос глашатая затирал шум толпы, всем и так ведомы были все подробности. А Тео, глядя издали на маму, сжимала кулаки. Неправда все это! Не проклинала мама Господа и Спасителя, не плевала она на образ Святой Девы! Не переворачивала крест вверх ногами, не приносила в жертву черных петухов. И в кошку не обращалась!
Только кто послушает Тео?
…гори, ведьма, гори…
Их всех возвели на помост, обложили вязанками хвороста, который щедро полили маслом. И занялось пламя легко, с двух концов. Белый дым потянулся в небо… кто-то закричал.
Наверное, это хорошо, что люди подались к самому помосту, желая разглядеть все, что происходило там. Они стали на пути Тео неодолимой стеной, и, сколько бы ни пыталась она протиснуться, это не получалось.
А на помосте кричали… громко.
Долго.
И запах оттуда шел такой, что Тео стошнило…
Она очнулась уже у дома Карлы, обнаружив, что сидит на земле и плачет навзрыд.
– Ну же, деточка, – Карла прижимала ее к своему животу, гладила по голове. – Такое случается… ты жива, она хотела, чтобы ты жила… скоро мы уедем, и никто никогда нас не найдет.
…Тео знала, кого следует винить в произошедшем.
Графа Арриго!
Он желал заполучить кольцо и книгу, избавиться от мамы, которая любила его всем своим сердцем. Предал! И Тео отомстит… если не ему, то брату, который тоже предал их… отрекся… позабыл…
– Забудь о мести, – сказала Карла. – Она ведет в ад.
Пусть бы горел в этом аду проклятый граф! А Тео бы посмотрела… она бы бросала дрова в костер и кричала бы: «Гори, предатель, гори!»
И позже, разглядывая наследство, доставшееся ей от матери – кольцо и книгу, – Тео ощущала в себе странную, доселе неведомую ей силу. Она словно знала, что пройдет время – и ей представится случай отомстить за все.
Надо лишь подождать.
Граф Арриго пребывал в бешенстве, с которым не имел сил справиться. Все – зря! Туфания мертва, но он не получил свободы. Напротив, с каждым днем он все острее испытывал непонятную, несвойственную ему прежде тоску. Он ходил по дому, не находя покоя ни на минуту, и все казалось ему, будто сердце вот-вот остановится. Паоло – вот кто держит его в этом мире.
Ради него Арриго должен жить.
И отыскать проклятое кольцо.
– Ты снова предал. – Он слышит голос, которого нет. И вновь, как и прежде, ловит краем глаза отражение в старом зеркале.
Ветер доносит до него аромат полевых цветов.
– Уйди.
– Ты все испортил. – Вздох, и ледяная ладонь ложится на его шею. – Как ты мог снова все испортить?
– Ты – ведьма…
– А ты – лжец.
Он больше не испытывает страха перед ней. Граф Арриго наливает себе вина, садится в кресло и закрывает глаза.
– Твоя душа горит в аду…
– Ждет твою. Мы снова будем вместе. Разве это не замечательно?
– Почему ты не желаешь отпустить меня?
– А почему ты… – Она гладит его волосы, как делала когда-то – давно, он уже забыл это щемящее ощущение нежности, которое охватывало его от ее прикосновений. – Почему ты не пожелал отпустить меня? Зачем являлся вновь и вновь, зная, что не сумеешь исполнить обещанное?
– Я думал, что люблю…
– А я знаю, что люблю. Даже сейчас.
Ее губы холодны.
– Ты не тронешь сына?
– Только о нем и беспокоишься?
Граф Арриго не ощущает ее дыхания, и чему тут удивляться – как такое возможно, чтобы призрак дышал?
– Ты не спрашиваешь, что стало с твоей дочерью? Она ведь тоже – твоей крови. Но ты отрекся…
– Где кольцо?
– Уже ничего не исправить. Они встретятся. Они всегда будут встречаться, сколько бы лет ни прошло, сколько бы лиг их ни отделяло друг от друга…
– Паоло знает правду.
– И Тео. Только правда у нас, любимый, разная.
На ее руках – ледяной свет луны.
– Это будет тянуться вечность. – Граф Арриго понимает ее мысли.
– И вечность когда-нибудь заканчивается, – утешает она.
Холод, проникающий в грудь, причиняет ему почти невыносимую боль.
– Потерпи, любимый.
Терпит.
Он слышит, как леденеет и останавливается собственное его сердце, как оно с хрустом разламывается пополам, как с легким звоном обрывается нить его жизни. Единственное, о чем сожалеет граф, – он не успел предупредить сына: нельзя связываться с ведьмами.
Серега квартиру покойного ювелира – смерть эта не вызывала ничего, кроме глухого раздражения, – все же обыскал. Впрочем, результат был вполне закономерным: тот, кто убрал ненужного свидетеля, позаботился и об иных источниках информации. Ноут был чист, записная книжка, если таковая и имелась некогда, исчезла, а вот картотека с фамилиями заказчиков и фотографиями изделий осталась цела. Почти цела – отсутствовали карточки за последние три месяца.
Не везет так не везет.
Выбравшись из квартиры, Серега позвонил-таки в полицию.
И дальше что?
Вернуться домой и допросить каждого? Папаша его не одобрит, ну и плевать. Хуже-то, что, как Серега предполагал, этот допрос будет лишен всяческого смысла. Те, кто живет в том доме, умеют врать.
Не возвращаться? Сделать ручкой и папаше, и родне?
В конце концов, это не трусость, а благоразумие. Только полный псих останется в доме, где орудует убийца. А Серега – не псих. Ему неохота, взяв в руки какую-нибудь безделицу – а если яд нанесли на украшения, то вполне могут повторить фокус с любой иной вещью, – отправиться на тот свет.
Или водички глотнуть не вовремя…
…или еще что-то.
Бегство в данном случае – единственный шанс выбраться из этого гадюшника целым и невредимым.
Вопрос лишь в том, как долго ему придется бегать. Кто бы ни стоял за всей игрой, но ставки в ней высоки. И пока Серега не найдет эту хитрозадую сволочь, отравившую Светку, не успокоится.
Размышления эти прервал звонок. Ну да, Лиза-Подлиза спешит донести до его ушей очередной приказ, обязательный к исполнению.
– Да, дорогая, – Серега постарался, чтобы голос его звучал максимально дружелюбно. Но вот… яд – женское оружие. Украшения… книга, опять же. Лизка имела доступ ко всем отцовским заначкам. Она была настолько близка к своему кумиру, насколько это вообще возможно.
Могла бы она убить?
Характер – нордический, акулье хладнокровие, она безжалостна ко всем врагам своего божества в человеческом обличье, которым являлся дражайший Антон Сергеевич. Откровенная ненависть к случайным пассиям – Серега однажды видел, с каким отвращением Лизавета составляла цветочную композицию для той модельки… имя модельки давно выветрилось, а вот выражение лица Елизаветы прочно врезалось в память.
И цветочки, опять же.
Белые гвоздики – глубокое отвращение.
Оранжевые лилии – ненависть.
Дурман – притворство.
Нарциссы – эгоизм.
Да, если бы Елизавета решилась на убийство, она выполнила бы задуманное просто, четко и без колебаний. И яд – как оружие – ей вполне подходит.
Но зачем?
– Сергей Антонович, вы меня не слушаете. – Она не позволила себе упрек, скорее, легкое раздражение этакой невнимательностью собеседника.
– Прости, дорогая.
Фамильярности Лизавета не терпела.
– Вынуждена сообщить вам о том, что в доме произошло несчастье.
Сердце его екнуло. Кто на этот раз?
– Родители вашей… невесты, – смешок, демонстрирующий, что именно Елизавета думает по поводу его невесты и ее родителей. – Скончались во сне. К сожалению, данное происшествие вызвало некоторый ненужный ажиотаж.
Викины родители?! Ну ладно, родная по крови ей только мать, женщина совершенно безумная – с точки зрения Сереги. Кому и чем она могла помешать?
Кольцо у Вики… ладно, кольцо у Сереги, пусть и взял он его на время. В отличие от папаши Серега не присваивает чужие вещи лишь потому, что в принципе способен это сделать.
– …и Антон Сергеевич просил напомнить вам о том, как важно не допустить возникновения слухов, порочащих репутацию семьи.
Действительно, разве взволнует папашу парочка смертей? Слухи – куда более серьезная проблема! Однако возникает закономерный вопрос: почему умерли люди, к Серегиной семье отношения не имеющие? Ладно, Светлана и Славка: в конце концов, отцовское наследство – неплохой куш, и к наследникам логично применить превентивные меры. Но эти двое…
