Екатерина Лесина - Кольцо златовласой ведьмы
– Я не позволю ломать жизнь моему сыну!
– Нашему.
Арриго этого не слышал. Он покинул дом, громко хлопнув дверью.
– Вставай, милая, – матушка подняла Тео. – Нам надо уходить. Боюсь, что твой отец способен исполнить свою угрозу…
…Не бежали они – уходили. И матушка крепко держала Тео за руку. А Тео все думала, как это возможно – уйти, бросив дом и все-все вещи? Матушка взяла только деньги, книгу и то самое кольцо, которое повесила Тео на шею.
– Никому и никогда не отдавай его, – сказала она. – Что бы тебе ни говорили, что бы ни обещали – не верь! Как только кольцо окажется в чужих руках, ты погибнешь.
Приют им дала женщина с бледным лицом, какое бывает, наверное, лишь у святых великомучеников.
– Теперь тебя зовут Анна, – матушка обнялась с хозяйкой дома. – И ты – племянница Карлы. Скоро вы уедете из Палермо, а пока… милая моя, я не хочу думать о том, что произойдет, однако мой долг – защитить тебя во что бы то ни стало. Арриго – злой и слабый человек. К сожалению, любовь застилает женщине глаза, и она перестает видеть недостатки своего избранника. Так и я мирилась со многим, как мирилась моя матушка…
Это из-за Тео, потому что она осмелилась нарушить запрет, заговорила с братом, сказала ему то, чего не должна была говорить.
– Не плачь, моя дорогая, то, что случилось, все равно случилось бы, пусть и не сейчас. Он любит меня, но полагает эту любовь позорной. В этом он похож на многих мужчин, которые не способны справиться с собственными желаниями, но винят в том женщин.
Матушка ушла. Это был последний раз, когда Тео видела ее живой.
– Она хорошая женщина, – сказала Карла. – Когда-то она помогла мне, хотя я и не имела, чем заплатить за помощь. Бойся мужчин, дитя, они – истинные чудовища.
Карла была доброй, она учила Тео шитью, которым зарабатывала на жизнь. И Тео нравилось смотреть на то, как ловко управляются длинные тонкие пальцы Карлы с иглой и нитью, как держит она ткань, разглаживая малейшие складочки, как ровно ложатся стежки, один к одному, скрепляя лоскуты, и вот уже тончайший батист становится рубашкой. Еще Карла пела песни, и голос ее был глубоким, красивым… и она, пожалуй, была еще молода и хороша собой. Вот только руки и шею ее уродовали страшные шрамы. Тео не решалась спросить, откуда они появились, но Карла сама сказала:
– Их оставил мой муж, когда я отказалась отдавать ему те гроши, которые заработала. Наша девочка болела, но разве ж ему было дело до нее? Он желал играть. А я спрятала деньги… но их не хватило, чтобы спасти мою дочь.
Карла поджала губы и отложила иглу.
– Я убила его. Я всю ночь молилась Господу, испрашивая спасения – для его души, света – для моей, а потом вернулась домой и поняла, что не могу видеть его живым. Твоя матушка дала мне «аква Тофано», но именно моя рука добавила яд в его выпивку. Всего каплю, чтобы он ушел из дому. Он всегда уходил, когда выпивал. И сдох в придорожной канаве, как пес… берегись мужчин, деточка! Они – чудовища, способные превратить в чудовище тебя саму…
Тогда Тео думала об отце, который любил, но… недостаточно сильно, чтобы принять матушку в свой дом. О брате… неужели и он – чудовище? О матушке, от которой не было вестей, а Карла, сколько Тео ни спрашивала ее, молчала. И запрещала ей выходить из дому.
– Не для того тебя здесь спрятали, – говорила она в ответ на мольбы Тео, – чтобы самой идти в их руки…
Однажды ожидание стало невыносимым, и Тео, подгадав момент, когда Карла понесет сшитое платье заказчику, сбежала из дому.
Она не могла бросить маму!
Паоло пребывал в смятенном состоянии духа. Его жизнь, такая спокойная, преисполненная внутренней гармонии, вдруг оказалась хрупкой, как венецианская стеклянная ваза. Всего-то понадобилось несколько слов той чумазой девчонки – как только проникла она в охраняемый сад?
Нельзя ей верить…
…Отец поклялся, что сказанное ею – ложь.
Но куда он ушел?
И отчего он так быстро впал в гнев? Не из-за лжи, ее отец высмеивал, равно как и человеческую глупость и многие иные пороки. Но правда…
…неправда.
Паоло знает, кто его мать.
Донна Франческа, родом из далекой Генуи. Она оставила родительский дом, чтобы последовать за отцом, которого любила больше жизни. И он отвечал ей тем же, ведь после ее смерти в доме не появилась другая женщина. Счастье их длилось недолго, всего-то год, о котором отец не любил вспоминать, должно быть, оттого, что воспоминания эти причиняли ему боль. И Паоло, с детства отличавшийся чувствительностью, не смел настаивать.
Сам он воспоминаний о матери не сохранил, что было естественно, поскольку благочестивая донна Франческа умерла, когда он был совсем младенцем. Однако чудесный портрет, выставленный в кабинете отца, позволил ему узнать облик матери, и теперь Паоло казалось, что где-то там, в глубинах памяти, он хранит светлый ее образ.
И сейчас, глядя на бледное лицо с совершенными чертами, прекрасное, словно это лицо не человека, а ангела, Паоло отчаянно искал в нем сходства с собственным отражением в зеркале. Разрез глаз, тонкий нос и излишне нежный подбородок, который прежде его смущал, поскольку придавал его обличью неподобающую женственность. Разве это не от матери?
И светлые волосы…
Синие глаза…
К чему сомнения? Она, эта святая женщина, которая теперь на небесах хранит покой мужа и сына, огорчена его, Паоло, мыслями. И правда, как мог он оскорбить ее, усомнившись, что именно она дала ему жизнь?
Паоло убедил себя, но…
…но отчего тогда отец вдруг исчез из дому и вернулся в страшном гневе? Он пил вино и грозил кому-то расправой. Кому? Прежде спокойный, Арриго показал иное свое лицо, и, признаться, оно внушало Паоло ужас.
– Не смей уходить из дому, – сказал отец, появившись в покоях Паоло. Он был пьян и с трудом держался на ногах. – Слышишь, мальчишка? Не смей уходить из дому… не верь! Никогда не верь ведьме!
– Какой ведьме, отец?
Паоло взял его за руку, вспомнив, что точно так же отец некогда утешал его самого.
– Ведьмы лгут!
– Конечно, отец.
– Она украла сердце. Вот, видишь? – отец протянул ему руку, украшенную перстнем, который Паоло прежде не видел. Розовый камень, обрамленный виноградной лозой. – Это – ее сердце.
– Чье?
– Ламии… раскололи надвое… я найду второе, и тогда…
Он не договорил, но вдруг оттолкнул Паоло и поднялся. На подгибавшихся ногах отец вышел из комнаты, а смятение с новой силой ожило в душе Паоло. Что за ведьма затуманила разум отца? Откуда появились перстень и ламия? Почему отец запретил ему уходить из дому? И не выйдет ли так, что в прошлом Паоло сокрыта некая страшная тайна?
Выдержав в борьбе с собственными страхами неделю, Паоло все же посмел нарушить запрет. Он без труда отыскал нужную улицу, но лавка была заперта.
И что теперь?
Уйти и успокоиться, наконец?
Или дождаться возвращения хозяйки?
Уйти проще, но побег не принесет ему душевного спокойствия, и Паоло, присев в тени дома, принялся ждать. Он не знал, как долго длилось это его ожидание, но прервано оно было торговкой. В тележке ее лежала рыба, уже изрядно пованивающая, укрытая тканью от мух.
– Спасибо, но я ничего не желаю покупать, – сказал Паоло.
– Ждешь Туфанию? – Торговка разглядывала его, не скрывая собственного жадного интереса. Она была толстой, темнокожей, а на верхней ее губе пробивались усики. – Не вернется.
– Уехала?
Быть может, это и к лучшему? Не знак ли это?
– Спряталась, ведьма…
…ведьма? Не та ли, о которой отец упоминал?
– Что с ней случилось? – Паоло дал торговке монету, и та, радуясь нежданному прибытку, а еще – возможности поделиться сплетней с человеком, этой сплетни не знавшим, принялась говорить. Громко, страстно, размахивая руками, отчего мухи, пробиравшиеся было под полотно, взлетали и с жужжанием повисали над тележкой.
О да, торговка хорошо знала Туфанию, и мать ее, светловолосую Джулию, и бабку, вот уж кто – чистая ведьма! Торговка помнит, как померла старуха, а мать привела в дом мужика, который пил и поколачивал ее. Ну да чего уж тут, все так живут… девке вот доставалось. Девка-то красивая росла, все ждали, когда ж ее отчим на улицу погонит, за такую много взять можно, но не сподобились – помер он. А следом и Джулия ушла, вот уж правда – верная жена…
