Хеннинг Манкелль - Перед заморозками
Линда поднялась со стула. В этот момент снова появилась Маргарета:
— Ты что, разозлилась?
— С чего мне злиться?
— Я плохо отзываюсь о твоих друзьях.
— Я не разозлилась.
— Тогда, может быть, хочешь послушать кое-что похуже?
Они снова сели за стол. Линда почувствовала странное напряжение.
— Ты знаешь, где она учится?
— На медицинском.
— Я тоже так считала. Все так считали. Но потом я от кого-то услышала, что ее выгнали. За какие-то темные делишки. Правда или нет — не скажу. Может быть, она сама решила уйти. Но нам она ни слова не сказала — продолжала притворяться, что учится на врача. Но это неправда. Она занимается другими вещами.
— Чем?
Маргарета немного подумала:
— Собственно, в этом как раз ничего плохого нет. Это мне в ней даже нравится.
— Что?
— Она молится.
— Молится?
— Ты никогда раньше не слышала это слово? Молится. Что делают в церкви?
Линда внезапно потеряла терпение.
— Что ты из себя строишь? Я прекрасно знаю, что значит «молиться». Но ты сказала, что Анна молится. Кому? Чему? Когда? Зачем?
Маргарета, казалось, не заметила ее раздражения. Линда позавидовала ее самообладанию — ей самой так часто его не хватало.
— Мне кажется, тут она не врет. Она что-то ищет, и это не ложь и не притворство. Я могу ее понять. Легко могу вообразить, что кто-то охотится за внутренним богатством, точно так, как я охочусь за внешним.
— Откуда ты все это знаешь, если ни разу с ней не разговаривала?
Маргарета наклонилась к ней, перегнувшись над столом:
— Шпионю. Подслушиваю. Я из тех, кто стоит за портьерой и видит и слышит все секреты. И не думай, что я шучу. Это напрямую связано с моими экономическими взглядами. В храме рыночной экономики очень важно знать, за какой колонной спрятаться, чтобы раздобыть самую ценную информацию.
— Значит, у нее здесь кто-то очень близкий?
— Странное выражение — «очень близкий». Что ты имеешь в виду? У меня нет никого «очень близкого», да и у Анны Вестин нет. Чтобы оставаться честной до конца, могу сказать, что считаю ее законченной дурой. Я даже думала — сохрани меня бог лечиться у такого врача! Это было, когда я еще думала, что она учится на медицинском. Анна Вестин говорит громко и обо всем. Мы все считаем, правда, эти кухонные проповеди бесполезной и наивной чушью. Она проповедует мораль — никто из нас этого уже давно не выносит. Разве что наш Капабланка. Он, мне кажется, до сих пор мечтает залучить ее в койку.
— И что, есть шансы?
— Вряд ли.
— Что ты имеешь в виду — проповедует мораль?
— Она произносит речи о том, как бедна наша жизнь. Что мы не заботимся о нашем внутреннем мире. Я не знаю, что у нее за вера. Христианская, это точно. Я как-то заговорила с ней об исламе, так она прямо вышла из себя. Нет, она христианка, думаю, консервативного толка. Глубже в этом я не разбираюсь. Но в ней что-то проступает, что-то настоящее, зерно какое-то… в смысле, когда она начинает говорить о своих религиозных воззрениях. Иногда слышно, как она молится у себя в комнате. Звучит очень искренне. Нет, в эти минуты она не врет и не ворует. Может быть, это и есть настоящая Анна. Я не знаю.
Говорить больше было не о чем. Маргарета смотрела на нее испытующе.
— Что-нибудь случилось?
Линда покачала головой:
— Я не знаю. Может быть.
— Ты волнуешься?
— Да.
Маргарета встала.
— Анну Вестин защищает ее Бог. Так она говорит, по крайней мере. Хвастает. Ее защищает и Бог, и земной ангел-хранитель, она называет его Гавриил. Есть же такой ангел? Я все уже позабыла. Но с таким количеством телохранителей с ней ничего случиться не может.
Маргарета подала ей руку:
— А ты тоже студентка?
— Я полицейский. Буду полицейским.
Та смотрела на нее изучающе.
— Это уж точно — будешь. С такой-то кучей вопросов.
Тут Линда сообразила, что у нее есть еще один вопрос.
— Ты никого не знаешь по имени Мирре?
— Нет.
— И от Анны никогда о нем не слышала? Он у нее в записной книжке.
— Могу спросить остальных.
Линда оставила ей свой телефонный номер и вышла. Она почему-то завидовала Маргарете Ульссон — ее уверенности в себе, независимости. Похоже, у нее есть то, чего так не хватает самой Линде.
Она вернулась в Истад, поставила машину, купила продукты и вдруг почувствовала, до чего устала. В десять часов вечера она уже спала.
В понедельник утром Линде приснилось, что стукнула входная дверь. Еще не соображая, что к чему, она села в постели. Шесть утра. Она снова легла и попыталась заснуть. Капли дождя мерно барабанили по подоконнику. Этот звук она помнила с детства. Капли дождя, шарканье маминых тапочек и решительные шаги отца. Она всегда совершенно успокаивалась, прислушиваясь к шагам родителей за дверью ее спальни. Она встряхнулась, отгоняя воспоминания, и встала. Отдернула занавески. За окном было все серо, сеялся мелкий дождь. Посмотрела на термометр за окном в кухне — двенадцать градусов. Погода снова резко переменилась. Отец забыл выключить конфорку на плите, на столе — недопитая чашка кофе. Он встревожен и торопится, сделала вывод Линда.
Она взяла газету и нашла репортаж о событиях в Раннесхольме. Короткое интервью с отцом. Еще слишком рано, у нас мало улик, у нас нет мотива, сейчас больше ничего сказать не могу. Она отложила газету и начала думать об Анне. Если Маргарета Ульссон говорит правду, а сомневаться в этом не приходится, Анна за эти годы очень изменилась. Сформировался совершенно другой человек. Но почему она прячется? Зачем утверждала, что видела отца? Почему лжет Генриетта? И этот человек, там, на газоне у церкви, — почему она в ту секунду была уверена, что это и есть отец Анны?
Но и другой очень важный вопрос. Как связаны между собой Анна и Биргитта Медберг?
Мысли разбегались. Она подогрела кофе, взяла блокнот и записала все, о чем думала. Потом выдрала лист, скомкала и бросила в корзину. Мне надо поговорить с Зеброй, решила она. Ей-то я могу сказать все. Зебра — мудрая женщина, она всегда обеими ногами на земле. Она и подскажет мне, что делать. Линда приняла душ, оделась и позвонила Зебре. Автоответчик. Позвонила на мобильный — связи нет. Вряд ли она гуляет с ребенком в такой дождь. Должно быть, пошла к двоюродной сестре.
Линду обуревало нетерпение. Она хотела позвонить отцу, потом подумала, не позвонить ли матери — хотелось выговориться. С отцом вряд ли удастся поговорить, да и не стоит его сейчас беспокоить, а с Моной можно говорить сколько угодно — но матери звонить не хотелось. Она натянула сапоги, накинула дождевик и пошла к машине. Она уже начала привыкать, что у нее есть машина. Это было опасно — что она будет делать, когда вернется Анна? Снова на своих двоих? Иногда, правда, можно попросить машину у отца. Она выехала из города и остановилась на заправке. Мужчина, заправлявшийся у другой колонки, кивнул ей — лицо было знакомым, хотя она не помнила откуда. Но, когда они вместе подошли к кассе, она вспомнила — это Стен Виден. Приятель отца. У него рак, и скоро он умрет.
— Ты ведь Линда, я не ошибся?
Голос был хриплым и бесцветным.
— Линда. А ты — Стен?
Он засмеялся. Отрывистый смех, явно стоивший ему усилий.
— Я помню тебя совсем маленькой. А теперь — совсем взрослая, да еще и полицейский.
— Как дела с лошадьми?
Он ответил, только когда они расплатились и вышли на улицу.
— Отец наверняка говорил тебе, как дела. Что у меня рак и я умираю. На следующей неделе продаю последних лошадей… Вот такие-то дела. Желаю счастья в жизни.
Он, не дожидаясь ответа, сел в грязный «вольво» и уехал. Линда смотрела ему вслед. В голове было пусто, вертелась только одна назойливая мысль — хорошо, что это не мне приходится продавать последних лошадей.
Она доехала до Лестарпа и опять поставила машину у церкви. Кто-то же должен знать. Если Анна не здесь, то где она? Она подняла капюшон дождевика и пошла по тропинке к дому позади церкви. Во дворе никого не было, капельки дождя звонко колотили по ржавому трактору. Она постучала в дверь, и дверь подалась. Но ее никто не открыл, она просто была не заперта. Войдя, она тут же поняла, что дом пуст. Там никого нет. И ничего. Дом был не просто пуст, он был брошен. Черного креста на стене тоже не было. Было ощущение, что здание опустело уже давно.
Линда неподвижно стояла посреди комнаты. Тот человек, которого она видела вчера против света. Думала, что это отец Анны. Он пришел сюда. А сегодня здесь никого нет.
Она поехала в Раннесхольм. Ей сказали, что отец в замке, проводит совещание. Под дождем она дошла до замка и уселась в большом холле. И вдруг вспомнила последние слова Маргареты Ульссон — об Анне Вестин не стоит беспокоиться. Она под защитой Бога и земного ангела-хранителя по имени Гавриил. Почему-то это ей показалось важным, только она не могла сообразить почему.
