Татьяна Устинова - Жизнь, по слухам, одна!
– Мне тоже.
И они опять пошли.
Должно быть, выглядели они неважно, потому что какая-то мамаша, бодро катившая по пустынной аллее коляску им навстречу, вдруг свернула в сторону и еще несколько раз оглянулась, пока они тащились мимо. Они тащились, она катала коляску туда-сюда и оглядывалась с беспокойством.
– Уже немного осталось.
– Это хорошо, – проскрипел Глеб.
Попались еще какие-то люди, бабушка с мальчишкой. Бабушка была, по всей видимости, храбрая и сигать в сторону не стала, только презрительно фыркнула, поравнявшись, и с громким отвращением сказала мальчишке:
– Смотри, Федор, если не будешь учиться, а будешь водку пить, станешь как эти дядя с тетей! Посмотри, посмотри на них! Это же ужас один! Хочешь стать таким?!
Мальчишка посмотрел с любопытством.
– А они водку пьют?
– Да они все подряд пьют! Гадость какая, тьфу!.. Не люди, а свиньи!.. Как только земля таких носит! Небось и дети у них есть!.. Я бы всех подобных под расстрел отдала, ей-богу!
– Бабушка, а что такое «подрасстрел»?..
Они прошли, и Катя снизу вверх улыбнулась Глебу.
– Теперь уже близко. Вон ворота, а во-он моя машина. Ты на лавочке посидишь, а я подъеду.
– Кать, я, если сяду, встать уже не смогу. Придется идти.
Раскачиваясь в такт, монотонно переставляя ноги, они шли через пустую стоянку к ее машине.
– Не могла ближе подъехать.
– Да я не соображала ничего!.. Я так спешила, что себя не помнила!..
На ходу она нашарила в кармане ключи, машинка подмигнула желтыми огоньками, открываясь, и Катя распахнула переднюю дверь.
– Держись вот так, за крышу. Я сейчас сиденье подвину, чтоб ты поместился. Держишься?
– Держусь, – с раздражением буркнул Глеб. Собственная беспомощность вдруг привела его в бешенство.
Да что такое, в самом-то деле!.. Он здоровый опытный мужик, профессионал, в первый раз его избили, что ли?!
Катя возилась с сиденьем, а потом выпрямилась и решительно взяла его за руку.
– Давай потихонечку! Садись. Я тебе помогу.
– Не надо, Кать, я сам!..
Согнувшись в три погибели, так что в животе опять все поехало вверх и вспомнились ненавистные камыши, Глеб кое-как опустил себя на переднее сиденье. Теперь нужно было перекинуть ноги внутрь, и Катя Мухина, губернаторская дочка, которую он когда-то охранял, сунулась, чтобы ему помочь, обхватила его коленку узкими ладошками и стала тащить.
Глеб Звоницкий, если бы не был в приблизительном состоянии, наверняка умер бы на месте от стыда.
Он стал дергать ногой, что очень ей мешало, и бормотать, что он сам, чтобы она не смела, что ему не нужно!..
Она не слушала.
Затащив одну ногу, она выпрямилась, откинула со лба волосы и сказала ему, что, если бы он ей не мешал, тащить было бы значительно проще.
Когда она все-таки запихнула его в машину и сама плюхнулась на водительское сиденье, выяснилось, что ни один из них не знает, куда именно они сейчас поедут.
Катя настаивала на больнице и неотложной медицинской помощи, в которой Глеб, по ее мнению, нуждался.
Он говорил, что в больницу ни за что не поедет, но в гостиницу ему тоже нельзя.
– Мне просто нужно помыться и переодеться! И две таблетки анальгина! Зачем мне в больницу?!
– А где ты будешь мыться и переодеваться?! У тебя все вещи в «Англии»! Давай я тебя туда отвезу, там, кстати, и врач есть!
– Мне не нужен врач, и в «Англию» я не поеду. Отвези меня к себе домой. У тебя есть ванная?..
Катя так удивилась, что некоторое время просто молча смотрела на него.
– Что такого я сказал?
– Домой? – пробормотала она. – Ко мне домой? Тебя? Но там… Генка. Как же я тебя туда привезу?..
Глеб закрыл глаза. Сил не было вовсе, даже смотреть, не то что говорить.
– Катя, я вымоюсь, ты дашь мне обезболивающее, я вызову такси и уеду. В «Англию» в таком виде я не могу. В конце концов, мы не знаем, кто на меня напал, и не знаем, что им от меня нужно. Может, они как раз… караулят меня в «Англии»!..
Это уж он просто так приврал, чтобы убедить ее не ехать в гостиницу.
Катю мысль о том, что его могут «караулить», привела в ужас.
– Тогда конечно, – пробормотала она и завела мотор. – Тогда нельзя, это верно. Но у меня дома… хотя, может быть, его и нету… Он в последнее время редко бывает… Но все равно он… И потом, меня там, наверное, уже ждут. Я же была у Ниночки в парадном, и меня там видели соседи! А потом я убежала тебя искать, и меня, наверное, вот-вот заберут в тюрьму.
– Катя, я все равно ничего не понимаю, – сказал Глеб, не открывая глаз. Его тошнило все сильнее, и за эту тошноту, за слабость, за пожар в голове он ненавидел себя и раздражался все сильнее. – Давай ты поедешь и по дороге мне все расскажешь.
– Все? – усомнилась Катя. – Как же я расскажу тебе все… по дороге? На это нужна неделя!
– Ну, недели у нас нет, – безжалостно сказал Глеб. – Так что придется покороче!.. Кто такая Ниночка?
Они ехали, Катя рассказывала – не зря она еще утром по пальцам перечисляла все пункты, которые должна ему изложить, чтобы, не дай бог, не забыть ни о чем!
– Я хотела сразу же поехать к Диме, ее бывшему мужу!.. Я должна его спросить, где он был этой ночью и, если у нее, во сколько ушел. А потом я подумала, что если это он убил Ниночку, то вряд ли мне признается!.. А я знаю, что он собирался к ней… ночью. Кроме меня, этого никто не знает, понимаешь? Ниночка сказала только мне, когда мы все-таки приехали на эту дурацкую вечеринку! И я подумала, что меня он тоже может убить…
Глеб молча слушал.
– И я не поехала к нему, а стала звонить тебе, чтобы все рассказать. Понимаешь, я уверена, что Ниночку убили из-за меня. Я думаю, это Генка ее убил или Илона!.. Им нужна моя квартира, а куда девать меня – непонятно. В случае развода он ничего не получает, а Илона художница…
Глеб, несмотря на то что в голове у него черти разложили небольшой костер и теперь с медленным иезуитским удовольствием плавили его мозг, все-таки продрался сквозь жар и оглушительный шум, которые черти производили.
– Почему вместо тебя?.. – спросил он, разлепив совершенно сухие губы. Странно, что губы могут быть такими сухими, как папиросная бумага.
– Что вместо меня?
– Почему ты сказала, что твою подругу убили вместо тебя?..
– Потому что Генка давно уже хочет… он мечтает… – Должно быть, ей трудно было сказать «убить меня», все же он был ее мужем, этот человек, которому она так мешала! И, поискав слово, она сказала: – Он мечтает от меня избавиться! А от Ниночки никто избавляться не собирался.
– И что?
– Я думаю, что он подкараулил Ниночку в ее парадном и убил. Перепутал со мной. Я у нее часто ночевала, особенно после гостей. Мне не хотелось домой, и я у нее оставалась. Она всегда рада, когда я у нее остаюсь. Мы чай пьем до полночи, иногда шампанское, болтаем обо всем!.. Мы с ней всю жизнь дружим!
– Ты очень на нее похожа?
– На Ниночку? Нет, ну что ты! Я такая лошадь, а она маленькая, изящная, совершенно другая!..
– Как можно вас перепутать? По идее, твой муж должен знать тебя в лицо.
Катя сбоку на него взглянула. Он не смеялся, наоборот, сидел, откинув голову, упершись затылком в подголовник, и вид у него был неважный – щеки отливали зеленью, нос восковой.
Когда-то он работал у ее отца.
Он все знал, все умел, он был их с мамой другом – всегда помогал, выручал, приезжал в выходные, если срочно требовалось спасать брата Митьку из какой-нибудь неподходящей компании или везти собаку Альму, объевшуюся остатками шашлыка, к ветеринару. Наверное, потому, что он пришел на работу последним – все остальные охранники к тому времени работали уже по нескольку лет, – получилось так, что он был приставлен поначалу к детям, Кате и Мите. Он встречал их, провожал, забирал, отвозил, и у них с Катей была своя жизнь: она рассказывала ему о кавалерах, о школе и о том, что с ней никто не дружит, потому что она губернаторская дочь. И он рассказывал понемножку – как ходил на Енисей, какого омуля поймал, как в Анадыре попал однажды в пургу.
Как-то у него заболел сын, совсем младенец, и ее мама, Любовь Ивановна, моментально нашли «понимающего» детского врача, который приехал ночью, дал какие-то порошки, и утром Глеб ожил, болезнь сына, казавшаяся страшной, сдалась без боя.
Потом Глеб ушел. Катя тогда уже вышла в Питере замуж и в Белоярск наезжала редко, но почему-то ее задело, что он ушел. Она приехала однажды, а Звоницкого нет.
«Так он уволился давно, – сказала Любовь Ивановна с обидой. – Уж и не знаю, чем мы ему не угодили, только уволился, и дело с концом! То ли в звании его повысили, то ли еще что. С отцом переговорил, а ко мне даже попрощаться не пришел!»
Катя тогда зачерпнула горсть семечек, из таза взяла крыжовнику, семечки ссыпала в карман, а крыжовник в подол сарафана, и пошла по крутояру к Енисею – их дача стояла над самой рекой. Там между двух огромных, янтарных, высвеченных солнцем сосен был натянут гамак. Катя уселась в гамак и стала неторопливо брать из подола крыжовник, по одной ягодке, и щуриться на солнце.
