Татьяна Устинова - Жизнь, по слухам, одна!
– И ты поехала?!
Катя тыльной стороной ладони утерла нос. Кажется, на нем висела капля.
– А что, я должна была тебя бросить?!
Глеб Петрович охнул, медленно вытащил из-за спины руку, которая повисла как плеть, и взял ее за кисть другой рукой.
– Как ты меня нашла?..
– Я же рассказала!
Он покачал головой, и Катя его поняла.
– А-а, ну, я дошла до стадиона Кирова, это мне так велел тот тип. Он сказал, что ты лежишь где-то за лодочными сараями, в кустах. Я ходила, ходила и в конце концов нашла. Ты можешь встать?
– Откуда я знаю, – сказал Глеб и улыбнулся. Улыбаться было трудно, лицевые мышцы свело судорогой. Он плохо соображал и понимал, что нужно соображать быстрее.
– А как мы это узнаем?
– Что?
– Ну, можешь ты двигаться или нет!
– Какое сегодня число?
Катя подумала и сказала какое.
Значит, с таможенником он встречался вчера. И в ресторан «Иль Грапполо» по Невскому шел тоже вчера. И про муравья вспоминал вчера. И били его вчера.
Совсем недавно. Прошло несколько часов, а вовсе не целая жизнь!..
Нужно спешить. Нужно взять себя в руки, встать и разобраться с таможенником, натравившим на него бандитов.
Глеб вдруг усмехнулся, и от движения щекой стало больно почему-то в ухе. Недооценил он таможенного чиновника Вадима Григорьевича, ох недооценил!.. Впрочем, такими методами – втолкнуть в машину, увезти «на хату», там долго бить, потом бросить в лесочке – никто «из больших» давно своих дел не решал, не гопота же неумытая, в самом-то деле!.. Вот Глеб Петрович и попался!..
А может, попробовать встать, что ли?..
Все тело болело и ныло так, что даже мысль о том, что придется шевелиться, доставляла Глебу почти физические мучения. Хотелось лечь, закрыть глаза, подтянуть ноги к животу, чтобы не было так больно внутри, и немножко отдохнуть.
Пожалуй, он бы лег, если бы не девушка – он вдруг позабыл, как ее зовут, – которая караулила каждое его движение с тревожным беспокойством.
– Глеб, нам нужно отсюда уезжать! Тебе больше нельзя лежать, земля холодная, ты еще и простынешь к тому же!
Он было засмеялся и тут же охнул и схватился за бок.
– Вот видишь! – радостно сказала девушка. – Ты уже можешь шевелить рукой! А то она прямо как неживая висела!..
– Как тебя зовут? – спросил Глеб Звоницкий, и она изменилась в лице так сильно, что он даже удивился.
Что он такого сказал?..
– Как?! Я Катя, Катя Мухина, ты работал у моего папы, Анатолия Васильевича! Ты много лет у нас работал, а потом папу убили, и маму… тоже, а сегодня еще и Ниночку убили! Я тебя искала, чтобы рассказать про Ниночку! Это я ее нашла, понимаешь?! Я не стала звонить в милицию, потому что убежала из ее парадного, и меня, наверное, уже объявили в розыск.
– Подожди, – морщась попросил Глеб. – Я ничего не соображаю.
– Ну, начинай уже соображать! Я Катя! Ты что, меня не узнаешь?!
– Конечно, узнаю, – успокоил Глеб. – Просто у меня что-то с головой. Как мы муравью крошки кидали, помню, а как тебя зовут – забыл.
Катя не помнила решительно никакого муравья, но что-то отвратительное, связанное с муравьем, осталось в ее сознании.
– Нам нужно отсюда уезжать. Если нас здесь увидят, скорее всего позвонят в милицию, а мне обязательно нужно с тобой поговорить. Про Ниночку.
– Кто такая Ниночка?
– Моя подруга. Ее убили вчера ночью. Из-за меня, понимаешь?! Я тебе говорила, что меня хотят убить.
– Я тебе не поверил.
– Знаю, – отмахнулась Катя. – Мне почти никто никогда не верит. Я слабая и нервная. Давай, ты попробуешь встать, а я тебе помогу.
Глеб оценивающе посмотрел на нее.
Она сидела на коленях в пожухшей траве, джинсы были мокрые, кое-где выпачканные землей, и нос тоже выпачкан, и волосы торчали в разные стороны. Смотрела она все с тем же тревожным беспокойством, которое не помещалось в глазах, вылезало наружу.
Когда-то у нее был «конский хвост» – модная прическа, – ямочки на щеках, независимый нос и очки. Она всегда вытаскивала книжку из-под своего сиденья, как только машина останавливалась, и принималась читать.
«Глаза испортишь», – говорил ей Звоницкий, а она дергала худеньким плечом – отвяжись, мол!..
…Как она потащит?! Он на голову выше, в нем сто килограммов весу, и неизвестно, сможет ли он идти сам!.. Что там с ногами – непонятно!
– Кать, – сказал он, соображая, как бы ему половчее подняться, – я сейчас попробую встать, только ты мне не мешай. Не нужно тянуть за руку, ты все равно меня не поднимешь. Ты… стань вот тут, ладно?
Катя покивала, легко вскочила с коленей и встала там, где он указал.
Ох, господи, помоги!..
Глеб Звоницкий, превозмогая боль, которая злобно и весело оживилась, как только он сделал первое движение, кое-как повернулся, подтянул колени и стал на четвереньки. От боли его затошнило, рот наполнился вязкой слюной, спина стала мокрой, и лоб тоже. Некоторое время он стоял на четвереньках и дышал открытым ртом – не хватало еще, чтобы его стошнило при Кате Мухиной!
Он стоял, закрыв глаза, прислушиваясь к себе, и ничего не мог расслышать через сокрушительную боль. Одно хорошо – ноги слушались, а это означало, что подняться он сможет!..
Перебирая руками и подтягивая ноги, Глеб дополз до сосенки и, держась за шершавый ствол, стал поднимать себя на ноги – и поднял!..
Голова закружилась, щекой он прижался к стволу и замер.
Вот бы так стоять и никогда и никуда не двигаться!..
– Глеб!
Он открыл глаза. В ушах шумело.
Вот уроды, как сильно, профессионально и точно они его били!.. Старались, козлы вонючие, мать их так и эдак!..
– Глеб!..
– Все хорошо, – хрипло сказал он. – Отлично даже.
За деревьями блестела какая-то вода, мерно шевелились камыши, и от этого блеска и шевеления у Глеба закружилась голова.
– Давай. Держись.
Рукой он нащупал ее плечо, какое-то на редкость надежное, словно он наткнулся на утес во время бури и после долгих часов болтания в море вдруг почувствовал спасительную земную твердь.
– Так, потихонечку. Нам туда.
Глеб сделал шаг, потом другой, потом еще один. У него получалось идти – большая радость!..
– За что тебя так избили?
– Это… по работе. – Пот заливал глаза, капал с подбородка, и ему казалось страшно важным, чтобы капли не попали на ее светлую щегольскую курточку.
– Какая у тебя работа!.. Хорошо, что до смерти не убили! А этот, который позвонил, все мне говорил, чтоб я быстрей приезжала, потому что ты можешь умереть! А я точно знала, что умереть ты никак не можешь! Уже все умерли – и мама, и папа, и Ниночка, и поэтому ты никак не можешь!..
Они шли, раскачиваясь, как парочка подвыпивших друзей, и в такт их мучительным шагам Катя все продолжала и продолжала говорить, и – странное дело, – в голове у Глеба прояснялось.
Поначалу там не было ничего, кроме боли и мерного шелеста камышей, сводившего его с ума, а потом стали появляться мысли, более или менее связные.
В отель в таком виде нельзя. Прилетит Ястребов, ему непременно доложат, что его заместитель прибыл в «Англию» то ли пьяный, то ли не в себе, да еще ведомый барышней в грязных и мокрых джинсах. Александр Петрович при всей своей лояльности к заместителю вряд ли это одобрит.
Значит, нужно придумать, куда ехать, чтобы можно было привести себя в порядок.
Нужно еще придумать, как и чем ответить Вадиму Григорьевичу, потерявшему всякое чувство меры в решении деловых вопросов!.. Нужно выяснить, кто за ним стоит. Не сам же он осмелился в ответ на просьбу отпустить с таможенного склада оборудование выманить просителя из гостиницы, оглушить его, затолкать в машину, отвезти в неизвестное место и избить до полусмерти!..
Нужно все это сделать быстро, до приезда белоярского губернатора, и по возможности аккуратно, не привлекая внимания правоохранительных органов, чтобы не вышло, боже сохрани, истории или сюжета в «Криминальных новостях»!
Необходимо выяснить, что именно предполагалось – просто «дать ему по роже, чтоб они там, в своей сибирской провинции, знали свое место и исправно платили за каждый таможенный чих», или его хотели убить.
Впрочем, если б хотели убить, убили бы.
Дышать было тяжело, и в ребрах что-то все время щелкало, и тошнота подкатывала к горлу. Он остановился, и Катя замерла, придерживая его руку на своем плече.
– Далеко еще?
– Не близко. Здесь на машине нельзя, здесь парк!..
Она тоже замучилась, тяжело дышала, и Глебу стало стыдно. Она тащит его на себе, а он еще канючит!..
– Ничего, – сказал он, сверху глядя на ее растрепанные волосы. – Дотянем!
Почему-то это вовсе не прозвучало фальшиво, хотя он терпеть не мог выражений типа «дотянем», «сдюжим», «сможем»!
– Конечно, дотянем, – согласилась Катя. – Хорошо бы нас в милицию не забрали! Мне туда нельзя.
– Мне тоже.
И они опять пошли.
Должно быть, выглядели они неважно, потому что какая-то мамаша, бодро катившая по пустынной аллее коляску им навстречу, вдруг свернула в сторону и еще несколько раз оглянулась, пока они тащились мимо. Они тащились, она катала коляску туда-сюда и оглядывалась с беспокойством.
