Арнальд Индридасон - Трясина
Эрленд и Сигурд Оли прищурились.
Черно-белые фото, два наполовину черные, словно затвор открылся не до конца, остальная часть изображения не в фокусе, ничего не разберешь. Третий снимок получше — на нем фотограф снимал сам себя в зеркале. Аппарат — маленький, плоский, сверху — внешняя вспышка с четырьмя лампами, на зеркале блик. Фотограф одет в джинсы и рубашку, поверх — длинная летняя куртка.
— Вы еще помните, как появились эти внешние вспышки? — В голосе Эрленда мелькнула ностальгическая нотка. — Целая революция.
— О, еще бы, как же не помнить, — подхватил Рагнар, ровесник Эрленда. Сигурд Оли неодобрительно посмотрел на обоих и покачал головой.
— Это что, автопортрет? — сказал Эрленд.
— Ну, лицо трудно разглядеть, мешает фотоаппарат, — ответил Сигурд Оли, — но, наверное, это сам Гретар?
— А где это снято, не узнаете? — спросил Рагнар.
В зеркале отражалась часть комнаты за спиной фотографа. Эрленд разглядел стул, журнальный столик, ковер на полу, кажется, занавеску, больше ничего нельзя было разобрать. Лицо человека в зеркале было ярко освещено, все остальное терялось во тьме.
Они долго пялились на фотографию, и наконец Эрленд заметил что-то непонятное слева от фотографа, похоже на лицо, профиль — брови и нос. Может, он ошибается, но там явно что-то прячется в тени.
— Можем мы увеличить вот этот участок? — спросил Эрленд Рагнара; тот ничего любопытного не заметил. Сигурд Оли взял снимок в руки и поднес к лицу, но тоже ничего не обнаружил. Что там такое углядел Эрленд?
— Не вопрос, дело пары секунд, — ответил Рагнар и пригласил их пройти с ним в фотолабораторию.
— На пленке есть отпечатки? — спросил Сигурд Оли.
— Да, два набора, те же, что на фотографии с кладбища, то есть это Гретар и Хольберг.
Фотографию отсканировали и спроецировали на большой экран, затем увеличили нужную Эрленду часть — на экране появилось множество черных точек, которые ни во что не складывались, даже Эрленд не мог сказать, куда делась увиденная им тень лица. Помощник Рагнара поколдовал над компьютером, изображение стало меняться, точек стало побольше, и вскоре на экране появились очертания. Картинка была еще довольно размазанная, но Эрленду показалось, что он узнал Хольберга.
— Привет, да не наш ли это мерзавец? — воскликнул Сигурд Оли.
— Там еще что-то есть, — сказал человек за компьютером и продолжил наводить резкость. На картинке появились волны — кажется, женские волосы, подумал Эрленд, и еще один расплывчатый профиль. Эрленд смотрел не отрываясь, и ему показалось, что он все разобрал — Хольберг сидит на стуле и разговаривает с какой-то женщиной.
Тут Эрленда прошиб холодный пот — ему захотелось закричать «беги прочь отсюда!», но было слишком поздно. Он опоздал на несколько десятилетий.
В кабинете зазвонил телефон, никто не стал брать трубку. Эрленд подумал, это телефон на столе рядом с компьютером.
— Это твой мобильный, — сказал Эрленду Сигурд Оли.
С большим трудом Эрленд выудил трубку из кармана куртки. Звонила Элинборг.
— Ну, как настроение? Занят чем-нибудь интересным?
— К делу, будь добра, — сказал Эрленд.
— К делу? Чего ты так кипятишься?
— Я знаю, не в твоих правилах раскрывать все карты сразу. Валяй.
— Я кое-что узнала про Катрининых детишек, — сказала Элинборг. — Впрочем, они давно взрослые мужчины, что это я.
— И что же именно?
— Все — образцовые граждане и отличные люди, правда, один из них работает в жутко интересном месте. Я подумал:! тебе будет любопытно, но если ты так занят и не готов немного поболтать с симпатичной женщиной, то я лучше позвоню Сигурду Оли.
— Элинборг!
— Я тебя внимательно слушаю.
— Мать твою, брось эти свои штучки!!! — заорал Эрленд, кинув испепеляющий взгляд на Сигурда Оли. — Скажешь ты мне, в чем дело, или нет?!
— Наш сын работает в Центре генетических исследований.
— Где?
— В Центре генетических исследований.
— Какой еще наш сын?
— Наш, то есть самый младший. И работает он над новой базой данных. В ней хранятся генеалогические деревья. Там описаны все исландские семьи со всеми наследственными болезнями. Младший сын — эксперт по наследственным болезням, Эрленд.
35
Эрленд вернулся домой поздно вечером. Наутро он собирался снова навестить Катрину и поговорить с ней про свою версию. Он надеялся, что ее третьего сына побыстрее найдут — чем дольше его будут искать, тем выше вероятность, что история попадет в прессу и из нее состряпают сенсацию. Эрленду бы этого не хотелось.
Евы Линд дома не было, но перед уходом, судя по идеальному состоянию квартиры, она ликвидировала последствия папиного буйства. В магазине Эрленд купил две порции готовой еды, положил свою в микроволновку и запустил нагрев — и тут ему припомнилось, что несколько дней назад, когда Ева Линд навестила его впервые после долгого отсутствия, он как раз стоял у микроволновой печи. Там его и настигла весть о ее беременности. Кажется, с тех пор прошел целый год — с тех пор, как она села перед ним и принялась клянчить деньги, отказываясь отвечать на вопросы. А ведь минуло всего несколько дней. Ему все еще снились кошмары. Он редко видел сны, плохо их запоминал, и всякий раз по пробуждении его преследовали их обрывки, он чувствовал какое-то беспокойство, от которого никак не мог избавиться. И плюс еще эта чертова боль в груди, тоже не желает уходить. Он все думал о Еве Линд, ее будущем ребенке, о Кольбрун, об Ауд, об Элин, о Катрине и ее сыновьях, о Хольберге и Гретаре и Эллиди в тюрьме, о невесте из Гардабая и ее папаше, о самом себе и своих детях, о сыне, Синдри Снае, которого он почти не видел, и снова о Еве, которая дала себе труд найти его, с которой он все время ругался, решительно не одобряя ее поведение. А ведь она права, кто он такой, чтобы поучать ее? Он думал о матерях и дочерях, об отцах и сыновьях, о детях, которых не хотели их родители, о детях, которые рождаются в этой крошечной стране Исландии, где все всем родственники и все всех знают.
Если Хольберг и правда отец младшего сына Катрины, то что получается, его убил собственный сын? Знал ли юноша, что Хольберг — его отец? Как он узнал? Это Катрина ему рассказала? Когда? Почему? Зачем? Или он это всегда знал? И про изнасилование тоже? Неужели Катрина рассказала ему, что Хольберг изнасиловал ее и она от него забеременела? Что он должен был пережить в миг, когда услышал обо всем этом? Что это за чувство — узнать, что ты не тот, кем себя считал? Что ты — не ты, а кто-то другой? Что твой отец — не твой отец, что ты не его сын, что ты сын кого-то другого, человека, о существовании которого ты даже не подозревал. Сын преступника, насильника.
Что он пережил в тот миг, думал Эрленд. Как можно такое пережить? Где взять силы смириться с подобным? Что нужно для этого сделать? Отыскать своего настоящего отца и убить его? А потом написать на листке бумаги «Я — это он»? А если Катрина не рассказывала ему ничего, то как же он узнал правду?
Этот вопрос особенно беспокоил Эрленда, он все пытался придумать, как бы к нему подойти. Чем больше он думал, тем чаще у него перед глазами вставал образ дерева для записок, того, что он видел в Гардабае. Если информация поступила не от Катрины, то Эрленд мог вообразить себе лишь одну альтернативу. Это мы проверим завтра же.
И что такого знал или видел Гретар? Почему его убили? Он что, шантажировал Хольберга? Он знал о его делишках и решил сдать дружка полиции? Он его снимал? Кто та женщина рядом с Хольбергом на его фотографии? Когда ее сняли? Гретар пропал в то лето, когда праздновали тысячестолетие заселения, значит, ее сделали раньше. Может быть, за Хольбергом числятся и другие жертвы, которые, как и Катрина, не стали обращаться к властям.
Раздался звук — кто-то поворачивал ключ в замке. Эрленд встал из-за стола.
Вернулась Ева Линд.
— Я ездила в Гардабай с этой девчонкой, — сказала она вместо «привет», закрывая за собой дверь. — Она заявила, что подаст на этого подонка в суд, прищучит его за все годы, что он ей пользовался. С мамой, как она про это услышала, случился нервный шок. В таком состоянии мы ее и оставили.
— И куда направились? К мужу?
— Ага, в уютное семейное гнездышко, — фыркнула Ева Линд, снимая обувь. — Он, конечно, был вне себя, но как узнал, в чем дело, успокоился.
— А как ему, собственно, новости о нежном детстве и юности его избранницы?
— О, он парень что надо. Когда я уходила, как раз собирался в Гардабай поговорить по душам с тестем.
— Неплохо, неплохо.
— Как думаешь, есть смысл подавать в суд на старого развратника?
— Такие дела никогда просто не решаются. Мужчины, как правило, все отрицают, и, как правило, им все сходит с рук. Многое, вероятно, будет зависеть от матери, что она скажет. Возможно, девочке стоит обратиться в центр помощи изнасилованным. Кстати, ты как себя чувствуешь?
