Екатерина Гринева - Сердцеед, или Тысяча и одно наслаждение
Неожиданно я выпрямилась и заревела. Я ничего не могла понять и окончательно запуталась. Он специально приехал, чтобы позлить меня и потрепать нервы. Он – такой, ему лишь бы свое самолюбие тешить. Сидел бы и сидел в своей Германии. Какой черт его сюда принес?
А ведь я даже не знаю толком, зачем он сюда приехал, подумала я. Не меня же повидать, в самом деле? А к его предложению выйти замуж и вовсе нельзя было относиться всерьез. Это он так изящно лапшу мне на уши вешает. У Игоря был ключ от моей квартиры еще с той самой поры, когда мы были вместе: я дала ему ключ, и он сжал его в кулаке. Это я помню – его смеющиеся глаза и мой ключ у него в руках. Я думала, что он его уже давно выбросил. Оказалось – нет, он хранил его все это время и побывал у меня в квартире, когда меня не было. Зачем?
Я выпрямилась, положила пуговицу на стол и пошла на кухню.
Игорь долго не подходил к телефону, наконец я услышала:
– Алло!
– Зачем ты приезжал ко мне? – холодно спросила я.
– Когда?
– Не прикидывайся, что ты ничего не знаешь, позавчера. Я нашла твою пуговицу под столом: она не могла появиться просто так.
– Наверное, я потерял ее, когда был у тебя.
– Нет, – поспешно выкрикнула я. – Ты не мог ее потерять тогда. Я бы заметила. Я подметала пол после тебя и не видела никакой пуговицы.
Пауза была как ледяной душик.
– Пожалуйста, не выдумывай ничего. – И повесил трубку.
Я стояла с трубкой в руках и слышала частые гудки. Игорь – в своем репертуаре: придуряется, ерничает, он всегда мастерски умел уходить от ответов на важные вопросы. Как теперь. Сотовый выскользнул из рук, и я едва успела его поймать. Мне надо взять себя в руки и успокоиться. Иначе я взорвусь.
Я набрала телефон Панина. Голос был сонный, как будто бы его только что разбудили.
– Дима, ты спишь?
– Почти.
– Какие новости?
– Пока никаких. Еще ничего не удалось узнать. Как только что выясню, перезвоню.
– Дим! Ты там старайся. Время поджимает.
– Все понимаю. Не маленький, – недовольно пробурчал он и повесил трубку.
Следующий день прошел в бестолковых хлопотах. Я все время порывалась позвонить Игорю и спросить, зачем он приезжал. Пропавшая флэшка не давала мне покоя, как и слова Эрнста Кляйнца о том, что это сделал кто-то из своих, близких. Динка? Игорь? Похоже, он зрил в корень, и мне остро не хватало его советов, и серый свитер все время всплывал из памяти. Хотелось позвонить и попросить приехать. Но я понимала, что просто так попросить его нельзя. Он хочет мне помогать, рассчитывать на какое-то место в моей жизни – то есть на то, что в данный момент я ему никак не могла предоставить.
Я слонялась по квартире, пару раз выходила в магазин, позвонила Ромке Белякову, и мы с ним поссорились, он на меня наорал и сказал, чтобы я вообще оставила это дело в покое. Для этого есть милиция, и пусть она разбирается, а я, если не хочу неприятностей на свою задницу, должна сидеть тихо и никуда не высовываться. В довершении всего позвонила маман и сказала, что она воспитала дочь-хамку, которая до сих пор не приехала к матери и не поздравила ее с Новым годом, кстати, давно прошедшим. Она сидит без денег, без лекарств. «И без коньяка», – мысленно добавила я про себя.
– Когда ты приедешь? – трагическим голосом вопросила она. – Ты понимаешь, это в конце концов уже неприлично и переходит все рамки. И Олимпиада Петровна говорит…
– Мам! – я поморщилась, как будто у меня болели зубы. – Мне абсолютно начхать, что там говорит твоя Олимпиада Петровна. Ты бы поменьше ее слушала.
На том конце возникла пауза.
– Золотце, – прошелестел голос матери. – Как ты с матерью разговариваешь? Я понимаю, что наследственные гены… От отца…
– Мам! – перебила я ее. – Я приеду через час. Только чтобы этой… Олимпиады не было. Мне она категорически не нравится.
– Липочка – святой человек, и она мне очень помогает. Что ты имеешь против нее?
– Ничего. Но она вечно лезет со своими вопросами и читает лекции. А я уже давно не в том возрасте, чтобы слушать ее и делать серьезный вид.
– Ладно. Жду. Не забудь взять…
Но я уже повесила трубку.
Визит к матери всегда напоминал визит к врачу, без которого обойтись нельзя, а идти страшно не хочется. Я еще представляла, как к матери заглянет Олимпиада Петровна и будет рассматривать меня и поджимать губы и говорить, что «замуж пора бы» и моей матери хочется «с внучатами понянчиться». При этих словах моя мать начинала расплываться в приторно-сладкой улыбочке и кивать головой в такт соседкиным словам. В этот момент мне хотелось треснуть чем-нибудь Олимпиаду Петровну, а мать трясти за плечи и говорить грубые гадкие слова, ну почему, почему некоторым людям родные даются как в наказание. У кого-то понимающие матери, готовые всегда поддержать дочь советом или словами, а моя расковыривает больные раны и считает себя «лучшей из матерей, угробившей на меня жизнь».
– Ни хрена! – громко сказал я вслух и стала собираться. – Ни хрена! Я не позволю больше на меня так наседать и говорить всякие гадости.
Я взяла деньги, по дороге заскочила в супермаркет и накупила там две сумки продуктов. Купила себе коньяк и запихала в свою сумку. А матери взяла бутылку крымского вина.
Припарковав машину во дворе, я позвонила матери.
– Уже иду.
– Как долго! – воскликнула мать. – Как долго ты ехала. Я уже думала, что-то случилось. Пила валерьянку…
– Все нормально, – буркнула я.
Выходить из машины решительно не хотелось, была даже мелкая трусливая мыслишка развернуться и дать задний ход. Попросить кого-нибудь отнести сумки и деньги, а самой уехать, сославшись на дела по работе. Вот только ловить и посылать гонцов было негде; не стоять же у подъезда и хватать людей за руки с просьбой отнести гостинцы моей матушке.
Делать было нечего! Я вздохнула и вылезла из машины.
Мать меня уже ждала. В комнате был накрыт стол, на котором посередине стоял чайник, рядом тарелка с толстыми кружками докторской колбасы и банка соленых огурцов.
– Рита! Наконец-то. – Мать выхватила сумки из моих рук и понесла их в кухню.
– Они тяжелые, мам.
В ответ ни звука. Через минут мать выросла в коридоре.
– А коньяк? – теперь голос не шелестел, а шипел. – Рита! Я просила купить коньяк.
Я сняла один сапог, второй никак не получалось, и балансировала на одной ноге.
– Там бутылка вина хорошего. Можно обойтись и без коньяка. Он слишком крепкий для тебя. У тебя же со здоровьем плохо.
– Плохо. Но коньяк полезен для сосудов.
– Нужно купить винпоцетин. Он хорошо помогает, – я стянула сапог и сунула ноги в ярко-зеленые тапочки.
Раздался звонок в дверь.
– Липочка пришла! – вплеснула руками мать и двинулась к двери.
– Ты что, ей звонила? Я же просила тебя…
Но мать как-то чересчур поспешно отвела глаза.
– Липочка просто пришла меня навестить, о здоровье справиться. Святой человек.
И чтобы я не вздумала как-то помешать ей, она кинулась к двери и быстро ее открыла.
– Олимпиада Петровна! – воскликнула она высоким голосом. – Как я рада вас видеть! Проходите, проходите… А ко мне Риточка приехала, доченька, поздравить мамочку и гостинцы привезла.
Олимпиада Петровна стояла в коридоре и осматривала меня цепким взглядом. Поверх блекло-бежевого застиранного халата на плечи был накинут пуховый белый платок. Губы-ниточки были накрашены ярко-розовой помадой, а седые волосы в результате яростного расчесывания образовывали вокруг головы круг наподобие нимба. При слове «гостинцы» шея Олимпиады Петровны вытянулась.
– Проходи к столу, – пропела моя мать. – Милости просим. Чем богаты, тем и рады.
– Да уж, богаты, – поджала губы Олимпиада Петровна. – Многие богатые про своих родных забывают. А им иногда лекарства не на что купить и кушать каждый день надо.
Это был явный выпад в мою сторону, но я стиснула зубы и промолчала.
– Ладно вам, Олимпиада Петровна. К столу, к столу.
Мать быстро выложила принесенные мной продукты на тарелки-блюдца, чайник спустила на пол и поставила бутылку вина.
– Штопор принести? – спросила мать.
– Ну, конечно, не руками же я буду ее открывать.
– Странный юмор, – хмыкнула Олимпиада Петровна. – Очень странный. Это теперь так молодежь развлекается?
Штопор был принесен, бутылка открыта, вино разлито по семейным хрустальным бокалам.
– Тост! – мать посмотрела на меня. – Тост, Риточка!
– За здоровье всех присутствующих и за Новый год! – подняла я бокал.
– И за семейное счастье, – вставила Олимпиада Петровна. – Пора бы и о семье подумать. Всех денег не заработаешь. Мы с Валентиной все время об этом говорим. Уже внучат твоей матери хочется понянчить. С карапузиками повозиться. В твоем возрасте уже детей в школу ведут… Работа работой, но для женщины семья – самое главное.
Ну почему я должна это слушать! И уже в который раз подумала я с холодным бешенством: не лучше ли раз и навсегда поставить эту старую суку на место?
