Екатерина Лесина - Проклятая картина Крамского
– Верочка, я же тебя люблю… я не нарочно… я же… люблю… ты знаешь, что не нарочно… получилось так… а никто тебя любить не будет так, как я…
– Уходи.
Семушкин обувался, глядя почему-то не на Веру, но на Илью, и было в его глазах что-то этакое, опасное. И почему-то появилась уверенность, что далеко он не уйдет.
Будет следить.
Выглядывать.
И если предоставить ему хотя бы малейшую возможность, он вернется… Только отнюдь не затем, чтобы признаться Вере в любви.
Семушкина Илья выставил за дверь самолично. И дверь закрыл. И все равно, даже через запертую, слышал, как тот топчется, вздыхает, жалуется кому-то тоненьким голосом на женскую неверность и в целом – жизненную несправедливость.
– Извини. – Первой молчание нарушила Вера. Она одернула рукава просторного свитера и обняла себя. – Нет ничего более отвратительного, чем чужие семейные разборки.
– Случается… и часто он так?
– Случается. – Вера ответила в тон. – Ты… зачем приехал?
– Поговорить. Можно?
– Можно, но… извини… давай лучше прогуляемся… он сейчас уйдет… он всегда уходит, надо только подождать немного. А то у меня нервы сейчас… Мы сколько лет уже в разводе, а он никак не успокоится. Иногда по полгода не объявляется, а бывает, что и каждый месяц… Глупо все это вышло…
Она стояла, покачиваясь.
А на полу лежали осколки не то чашки, не то тарелки…
– Там беспорядок… Я потом уберу, но мне надо походить… Мне всегда легче, когда я хожу. Отпускает… С ним никаких нервов не напасешься… Ты из-за Генки пришел?
– Отчасти, – не стал отрицать Илья. – Одевайся тогда. Пойдем.
За дверью было тихо.
В подъезде Семушкина тоже не было.
Как и возле подъезда.
– Мы поженились сразу после школы… Он мне представлялся героем… И сомнения не возникало, что жить мы будем долго и счастливо и умрем в один день. Романтика же… он подвиг совершил… а оказался… Не думай, он не садист, просто патологически ревнив… Мне в этом сначала виделось только доказательство любви. Знаешь, многие ведь девушки думают, что если ревнует, то любит…
– Бил?
Вера вздохнула и в куртку свою кожаную, с драконом-брелоком, завернулась.
– Я пыталась понять, что же я делаю неправильно… Ведь всегда виноваты двое… Женя был вспыльчивым. Нервозным… а я давала повод. Так мне казалось, потому что даже когда не давала, он его все равно находил…
Дорога блестела.
Дождь начался, мелкая мерзкая морось, заставившая поднять воротник куртки в бессмысленной попытке от нее защититься.
– Но тебе, наверное, сначала надо… во всем виноват Генка. То есть не только он, но как-то легче, когда кто-то, кроме тебя, виноват… Ты знаешь, что он… про его бизнес? Людка ко мне подошла… предложила заработать. Легкие деньги… Я ей не поверила. У меня бабка строгая была, и как-то вот… Она всегда повторяла, что от легких денег одни беды. Людке я ответила отказом. Потом объявился Генка… ухаживать начал. За мной никто никогда не ухаживал, и мне бы голову потерять, но…
– Не потеряла?
– Не знаю. Мне он всегда фальшивым казался. И тут… вроде бы как приятно, а в то же время не верила я ему. Потом уже узнала, что это его обычная тактика. Сначала в постель затащить, а потом – в чужую подложить… Со многими она срабатывала… ну… одно время я с ним и Людкой ходила… потом на дачу позвали. А бабка меня не отпустила. Она у меня была… в прокуратуре когда-то работала… Отец в милиции… Его подстрелили, когда я маленькой была. А мать ушла новую жизнь строить. Я на нее не в обиде. С бабкой сложно было ужиться. Главное, что не отпустила. Генка же принялся уговаривать. Прям из шкуры лез, что, мол, я уже взрослая, и нечего слушать всяких старух… что после этой поездки у меня вал денег появится. Съеду, квартиру сниму… многого наплел… а я чем больше слушала, тем страшнее делалось. Я ведь не дура, видела, что вокруг Генки что-то происходит, а что – никто не говорит… Людка его боится. А Танька, напротив… то есть не напротив, но не боялась… Они заодно были.
И скорее всего остались. Может, поэтому Танька и не спешила рассказывать все, что знала.
– Она мне тоже начала говорить… а я… мне страшно стало. Я сбежала с последнего урока. Дома заперлась. Звонили… а я трубку не брала… и бабке пришлось рассказать. Она позвонила своим знакомым… в общем, на ту дачу люди вышли… скандал был. Мог бы быть, но замяли… Бабка хотела в школу пойти, требовать отчисления… и под суд. Она у меня старой закалки была. Не могла поверить, что такое происходит и многие знают, но закрывают глаза. Только Генка снова вывернулся… и с директором был разговор, а после него бабка слегла. Все же она в возрасте была и совсем не железная… а Генка на меня обозлился… знал, из-за кого у него проблемы случились. Я понимала, что он это так не оставит… он уже тогда был самовлюбленной скотиной. Избегала его, конечно… как могла, так и избегала… в школе не больно-то побегаешь.
Она потрогала носочком ботинка лужу.
– Тогда-то мы с Женькой и сошлись… Он меня спас. Получилось почти как в романе… нельзя верить женским романам… но и вправду совпало одно к одному…
В тот день Вера задержалась в школе.
Она хотела уйти пораньше, во-первых, из-за бабки, которой нужно было сделать укол, да и вообще не хотелось оставлять ту одну надолго. Во-вторых, в последние дни Генка притих. И перестал бросать в Верину сторону раздраженные взгляды, что, собственно, и внушало опасения.
Вера ушла бы… но ее перехватила Танька.
– Привет, – сказала она, – завтра нужно газету повесить. Вы с Людкой отвечаете…
– Я не могу!
– Смоги, – фыркнула Танька. – А то вечно чуть что делать, как ты в кусты. И вообще, имей совесть. Шаблон сделали. Вам только раскрасить и подписать. Не Людке же за тебя работу делать? Если хочешь, иди, но за газету отвечаешь ты… и если завтра не будет, с завучихой сама объясняйся.
Это был беспроигрышный ход.
Завуч, Милослава Валерьяновна, была женщиной раздражительной, с неудавшейся личной жизнью и карьерой, которую считала недостаточно успешной. Она вечно пребывала в поиске виноватых, и не важно, в чем была их вина. Любая встреча с Милославой Валерьяновной заканчивалась нуднейшей проповедью, пересыпанной жалобами на всеобщую тупизну, и отработкой на благо школе. Проповедь Вера еще бы пережила, а вот убирать школьный двор до полуночи ей не хотелось.
Или в столовой возиться.
И вообще, были у нее иные дела, кроме школьных.
Людмила тоже не выглядела счастливой, работала она молча, поглядывая на Веру искоса, будто бы та в чем-то виновата.
С газетой разобрались, когда уже стемнело. На дворе был март, темнело все еще рано…
– Ну, я пошла. – Людмила спешно подхватила сумку.
– А газета?
Людмила пожала плечами:
– Пусть просохнет. А завтра с утра и повесим.
Мысль показалась здравой.
Из школы Вера вылетела. Ее не волновали больше ни газета, ни возможный гнев завучихи, и ничего, кроме бабки, которая, наверное, беспокоится… бежала она дворами, коротким путем.
Встретили в арке.
– Привет, Верунчик. – Генка вышел навстречу.
А с ним еще двое, которых Вера никогда не видела.
– Что, добегалась?
– Чего тебе?
Вера отступала, но и второй выход перегородили.
– Чего мне? Она еще спрашивает… Верунчик, ты хоть понимаешь, во что, дура, вляпалась? Какой ущерб нанесла предприятию?
Он подходил неспешно, не сомневаясь, что деваться Вере некуда. Да и вправду некуда. Арка узкая. И парень, схвативший за локоть, держит крепко.
– Скольким людям ты отдых испортила… что тебе не молчалось, а?
– Ты сам виноват.
Нападение – плохая тактика. И надо бы бежать, звать на помощь… вдруг да отзовется кто, но голос перехватило.
– Я виноват? Верочка, я к тебе как к человеку… а ты… носом крутила… нехорош, да? Пускай… но ты, деточка, влетела… ущерб надо восполнять. Деньгами. У тебя деньги есть?
Денег у Веры не было, жили-то на бабкину пенсию, которая была невелика.
– Нет… плохо, Вера… очень плохо… тогда остается натурой… отработаешь, и свободна…
Генка заржал.
А Вера закрыла глаза, почему-то она очень явственно представила, как именно придется отрабатывать. И что Генку молить о пощаде бесполезно. Ему даже в радость будет…
Она приготовилась драться. Драться Вера не умела, она и на физкультуре-то была слабее многих, но вот просто покориться мешал… страх?
Самолюбие?
– Я буду кричать, – предупредила Вера.
– Кричи. – Генка согласился с легкостью. – И погромче… мальчикам это нравится.
Все тогда могло кончиться очень и очень плохо, но судьба в очередной раз сделала виток.
– Генка. – Этот человек выступил из темноты. – Отпусти ее и убирайся…
Вера даже не поняла, кто это…
– Женек… в своем ли ты уме?
Женька. Семушкин. Тихий и неприметный Женька Семушкин, который краснел и заикался, стоило к нему обратиться. Он вечно был в каких-то своих мыслях, и потому казался смешным и неловким.
