Екатерина Лесина - Проклятая картина Крамского
К немалому облегчению, Ленька не настаивал.
– Как хочешь… мне больше будет… а ништяк пойло… – Он пробку выковырял и дрожащей рукой налил стакан до краев. – Генка мне бы заплатил… как миленький заплатил бы, если б Аська не влезла… Я ей сказал, не ее это дело, да Аська в мамашу пошла. Еще та стервь выросла на мою голову! А я ж ее любил! На руках носил… Генку погнала… Мамаше своей донесла… Та и вцепилась, ни себе, ни людям… Картина-то, за между прочим, моя… стерегли, паразитки… Ну, за твое здоровье!
Стакан Ленька осушил в три глотка.
Крякнул.
Занюхал рукавом.
– Хорошо пошла… вот что значит фирма… только я ж хитрей… подгадал, когда эти свалят, и Генке набрал… а он кобенился, уже не пятисотку давал, триста только…
Ленька согласился и на триста.
Он бы, пожалуй, и за сотню долларов картину продал бы, почитая сие удачей. И до чего же несправедлива жизнь, если сокровище оказалось в руках человека, который и близко не способен оценить его!
– Приехал… помню, бутылек поставил. А потом – бац, как отрезало… Небось сыпанул чего… – Эта мысль заставила Леньку замолчать, и он с немалым подозрением уставился на ту бутылку, которую принесли сегодня. И человек видел, как жадность в Леньке борется с запоздалыми опасениями. – Проснулся я… голова гудит, картины нету… денег тоже нету… я Генке звоню, а он, мол, знать ничего не знаю. Вот скотина, да? Напоил и обобрал… и моя в ор… требует долю… говорит, чтоб шел… а у Генки бумага есть.
Подстраховался.
Генка был хитрой скотиной, но в конце концов перехитрил сам себя.
– Вот как на мне нагрелся…
Ленька широко зевнул.
– Чей-то спать охота… только меня-то Генка на двести баксов надурил. А тебя по полной отымел… думаешь, не знаю? Верка мне все рассказала…
Верка?
Она откуда знает? Не знает. Не может знать. Или все-таки… Вечно она свой нос куда ни попадя совала. И если так… нет, надо погодить… нельзя убивать всех.
Или можно?
Ленька заснул. Он съехал на пол, голову запрокинул и храпел громко, с подвываниями. И выглядел столь отвратительно, что сама мысль о том, что к этому человекообразному существу придется прикоснуться, вызывала тошноту.
С тошнотой человек управился.
Он вытащил шприц.
Соорудил жгут из Ленькиной же грязной рубахи… Попасть в вену получилось не сразу, и человек даже начал нервничать. Возможно, следовало бы поступить с Ленькой, как с остальными, но… тогда смерть вызовет подозрение, а вот отравление метиловым спиртом – явление обыкновенное…
Игла вошла в вену.
Странно было убивать так. И человек склонился к самому лицу Леньки, вглядываясь в него, пытаясь обнаружить признаки близкой смерти. Он не знал, сколько ему ждать.
И нужно ли вообще ждать.
Нет.
Вдруг кто-нибудь появится? Заметит… Нет, надо уходить и положиться на удачу. Ленька если и выживет, не поймет ничего, слишком тупой.
Деньги человек забрал.
Леньку перетащил на тахту, уложил, снял ботинки, расстегнул рубаху. Подвинул поближе обогреватель и включил его на максимум. Если ему повезет, то Ленька загнется.
Если очень повезет, то благодаря подогреву тело будет разлагаться быстро, а значит, время смерти с точностью установить не выйдет…
А если везение будет почти безграничным, то и пожар случится.
Не сразу.
Человек даже подумал о поджоге: огонь точно зачистил бы улики, если таковые и оставались. Но после с сожалением отверг подобную мысль. Если установят факт поджога, то и факт убийства будет очевиден. А так… перепил человек.
Помер.
Бывает.
Танька на звонок ответила.
– Привет, Ильюшечка… – Она мурлыкала, будто ничего и не случилось. – Извини… я решила, что вы с Женькой поладите… а у меня дела.
– Какие?
– Срочные.
– Не хочешь рассказать?
– Не хочу. – Танька неискренне рассмеялась. – Поверь, к нашему делу они никакого отношения не имеют.
Илья не поверил. Он вообще не верил этой женщине, которая вела себя слишком странно, чтобы на эти странности можно было закрыть глаза.
– Ленька умер…
– Жалость какая. – Танька зевнула.
– Меня пытались убить.
– Да ну?!
А вот это уже почти искренне.
– Картину Генка у Леньки приобрел…
Танька молчала.
– Ты ведь знала?
– Ну…
– Почему не сказала?
– Я подумала, что ты такой умный… Вдруг чего-нибудь да увидишь? И вообще, Генка не говорил, где ее взял… Он только сказал, что нашел, и все… – Она лепетала, оправдываясь, и сама раздражалась. – Ты понял, где она?
– Нет.
– Плохо, Ильюшечка… Стараться надо побольше…
– Танька. – Он заставил себя выдохнуть. – Давай ты ради разнообразия голову включишь. Три трупа. Хочешь четвертой стать? Нет? Тогда не темни. Рассказывай все, что знаешь…
– Ильюшечка…
– А если собираешься меня и дальше шантажировать, то, Танюша, я могу решить, что мне проще с полицией объясниться, чем твои капризы исполнять. А за дачу ложных показаний и сесть можно.
– Ты такой грубый… Ильюшечка, поверь, я ничего не скрываю… Ничего важного… Это семейные дела и вообще… Картина мне принадлежит! По закону! По наследству! Ты же читал письмо! Это моей прапрабабки портрет… Она его отдала, потому что дурой была. А я верну… и…
– Танька, прекрати.
Она замолчала.
Не заговорит. Будет цепляться за свои дурацкие секреты и секретики. Пускай, придет время, Илья и до них доберется.
– Скажи лучше, что ты про Верку знаешь.
– Про Верку? – Теперь Танька удивилась. – А что с Веркой?
– Ничего.
Кроме старой фотографии, которую за какой-то надобностью Генка прислал. И смутной тени на витрине… Тени едва различимой, и Илья вполне мог бы ошибиться, но чуял: не ошибся.
– Ну… в выпускном классе она с Генкой сошлась вроде как… ненадолго… Я думала, нашел очередную дуру для своего борделя… а Верка соскочила. Генка долго злился, ходил за ней, пока ему нос не сломали.
– Кто?
– А я почем знаю? Знаю, что он бесился… а потом два дня в школу не ходил и вернулся с мордой разбитой. И с того дня Верку стороной обходил, будто ее и не было. Ну я и смекнула, что за Верку ему бока и намяли.
О прошлом Танька вспоминала охотно.
– Потом она замуж вышла… за Женьку…
– Какого?
– Ну нашего Женьку, Семушкина.
Вера и Женька Семушкин? В голове одно с другим не складывалось. И почему-то мысль об этом браке была неприятна.
Вера… высокая, нескладная.
Живет в новостройке.
О браке своем она упоминала, правда, не говорила, что замуж вышла за Женьку. Почему-то это теперь казалось подозрительным.
И что делать? Ехать, какие могут быть еще варианты. Вот только время позднее… но, с другой стороны, он точно застанет Веру дома.
Илья решился.
Дорогу он помнил прекрасно. Но машину пришлось оставить в квартале от Веркиного дома. Ночная прогулка освежила и отрезвила. И заставила сомневаться.
Что он может ей предъявить?
Фотографии?
И свои подозрения? Если она действительно причастна к этой истории, то от подозрений Вера отмахнется с легкостью. И вряд ли стоит рассчитывать на чистосердечное признание.
Она вообще может Илью на порог не пустить.
В подъезд он проник вместе с сонным собачником, которого волокла на поводке толстая такса. Илья собачнику кивнул, точно старому знакомому, и тот ответил кивком же. Новостройка… знакомые незнакомые соседи.
Он поднимался по лестнице.
И перед дверью остановился в странной нерешительности. Звонить? Кто ходит в гости по ночам? Половина двенадцатого… Быть может, Илья и отступил бы, но за дверью вдруг раздался грохот, а потом – и женский крик.
– Прекрати!
– Ах ты… п-паскуда!
Илья дернул за ручку, и дверь, к счастью, открылась.
– Женя…
В узкой прихожей боролись двое. Женька Семушкин, спокойный и тихий Женька Семушкин, вцепился в руки Веры, пытаясь вывернуть их. Она же отбивалась, норовя пнуть бывшего мужа. Тот шипел, матерился…
– А ну прекрати! – Илья Семушкина схватила за шиворот, поднял и тряхнул легонько. – Что ты творишь?
– А ты… ты… любовника позвала!
– Женька, прекрати! – Вера потерла запястья. И поспешно, чтобы Илья не разглядел синяков, рукава натянула.
– Любовника, – с уверенностью произнес Семушкин. – Давно с ним крутишь? Всегда была… п-потаскухой б-была… а я тебя… я тебе!
– Угомонись. – Илья вновь тряхнул Семушкина, и тот действительно угомонился, обмяк.
– Она п-потаскуха. – Семушкин всхлипнул. – Она меня обманывала! И тебя обманет!
– Уходи, – устало произнесла Вера. – Пожалуйста…
– Уйду… а он останется!
– Останусь. – Илья подтвердил семушкинские опасения. – Нам поговорить надо…
– Обо мне?
– И о тебе… Успокоился?
Семушкин шмыгнул носом. Он выглядел жалким, ничтожным даже. И Илья разжал руку. Семушкин упал на пол, поднялся на четвереньки… потом на колени.
– Верочка…
– Уходи, – попросила Вера. – Пожалуйста, уходи… Оставь меня в покое, наконец.
