Виктор Меньшов - Золотой мальчик
Единственное, что я понял из случайных разговоров, это то, что отец обещал дать деньги, только просил сколько-то времени. Они должны были звонить ему вечером. Вокруг этого и велись все разговоры. Больше они ни о чём не говорили, а смотреть мне было не на что. Окон не было, а дверь была такой здоровенной, что я даже и думать не мог уйти через неё.
Слон велел Соколику проводить меня в комнату. Он взял ключи, встал и кивком головы велел идти за ним. Я пошёл. Когда он привёл меня в комнату, то прежде чем закрыть двери, огляделся, и положив мне руку на плечо и глядя в глаза, сказал торопливо, и оглядываясь:
- Слава, мне некогда тебе всё объяснять, но я оказался с ними совершенно случайно и не по своей воле. Ты можешь мне не верить, но кроме меня у тебя нет никакой надежды. Не верь бандитам, что бы они не обещали, что бы ни говорили. Мне ничего не нужно от тебя, дай мне телефон, по которому можно связаться с твоим отцом. И не бойся, я постараюсь тебе помочь.
Мне было всё равно, я даже раздумывать не стал, телефоны моего отца уже были у бандитов, и такая странная просьба заставляла меня верить этому Соколику, значит он боится спросить у бандитов, значит, они не друзья.
Я сказал ему телефоны, спросил, есть ли чем записать, а он очень удивился и ответил, что никогда ничего не записывает. И тут же повторил без заминки номера пяти телефонов и пейджера, которые я ему продиктовал. Ему можно было в цирке выступать. Вот бы мне такую память! Я бы уроки совсем не готовил. Сколько бы времени оставалось: можно на улице погонять в мяч, или дома поиграть.
- Слушай меня внимательно, мне нужно созвониться с твоим отцом, но меня просто так отсюда не выпустят. Попробуем делать вот как. Ты минут через пять начни сильно капризничать, как будто у тебя зуб сильно болит. Ты понял меня? Очень сильно болит.
- Я понял, Соколик. А зачем?
- Они все замотались, им некогда, они готовятся. Может быть, нам повезёт и меня отпустят в аптеку. Понял?
Чего там было не понять? Я так и сделал, как он велел. Соколик сказал Слону, что у меня болит зуб, тот зашёл ко мне, посмотрел, я расхныкался вполне серьёзно и натурально, потому что мне хотелось хныкать.
И всё получилось так, как надеялся Соколик. Он правильно рассчитал. Вернулся он быстро, принёс мне таблетки и стакан воды, заставил выпить одну таблетку, а сам быстро сказал, что дозвонился до моего отца. И теперь, когда мы все поедем звонить ему, я должен быть наготове. Он попробует меня отбить у бандитов. Если вдруг начнётся стрельба, я должен сразу же падать на землю и лежать не вставая, пока стрельба не закончится.
Я спросил, не опасно ли это? А Соколик ответил, что другого шанса не будет. И поправился тут же: такого шанса. И постучал по деревянной двери, косясь на меня, не смеюсь я ли я над ним. Я не смеялся. Мои бабушка, дедушка и тётя - спортсмены, и очень суеверны, они прямо напичканы всякими приметами. Папа меньше верит в приметы, именно поэтому, как говорил дедушка, он и не стал спортсменом, а стал банкиром.
И вот когда я увидел, что Соколик тоже суеверен, мне стало как-то спокойнее.
Соколик тут же ушёл, а я лёг на раскладушку и стал строить планы побега, получалось что-то среднее между "Неуловимыми мстителями" и "Один дома". Но в жизни это не годилось.
Я опять задремал, когда вошёл Блин и вывел меня из комнаты.
- Мы с тобой сейчас поедем звонить, твой папа требует, чтобы ты поговорил с ним, он хочет проверить, жив ли ты. Не вздумай кричать, или звать на помощь,
убегать. Пристрелим сразу. Понял? По телефону ни одного лишнего слова, иначе всё испортишь. Никаких ответов ни на какие вопросы. Только как себя чувствуешь, и как с тобой обращаются.
- А как мне сказать?
- Мы тебя обижаем, морим голодом, бьём, держим связанным по рукам и ногам?
- Нет, - честно ответил я.
- Вот так и скажешь, - пожал плечами Блин. - Врать нехорошо.
Он взял со стола пистолет, передёрнул затвором, загоняя патрон в ствол, это он меня немного попугивал. А чего меня было пугать? Я и так боялся до полусмерти. А вот оружия не очень. Я рос около оружия. Дедушка стрелял, отец стрелял, тётка каталась на лыжах и стреляла. Бабушка та вообще меня в тир таскала, когда я ещё, наверное, ходить не научился. А потом дедушка умер, бабушка почему-то с отцом очень поругалась, и сестра отца, моя тётка, тоже почему-то поругалась с отцом. И в тир меня стало водить некому, и тётка и бабушка стали редко приезжать к нам в гости. А если и приезжали, то только тогда, когда дома была одна мама. Они, конечно, не к маме приезжали, а ко мне. Но я потом это понял.
А после что-то случилось и мама тоже поссорилась с бабушкой. И та сказала, что больше её ноги в нашем доме не будет. И перестала к нам ходить. И тётке запретила. Но та всё же изредка приезжала. А вот бабушка нет. Мы несколько раз потом встречались с ней, но только на улице, когда меня мама отпускала с ней погулять.
Блин, прихрамывая ходил вокруг стола и что-то искал. Губа в распахнутой кожаной куртке рассеянно вертел на пальце ключи от машины. Соколик тоже был собран. Он стоял в мешковатых джинсах и немного великоватой ему куртке-кожанке и когда заметил, что я смотрю на него, украдкой улыбнулся мне и подмигнул.
- Ну, ты долго ещё копаться будешь? - подал голос Губа.
- Уже иду, - отозвался Блин, - часы куда-то подевались.
- Хрен с ними, с часами, - нетерпеливо поторопил его Губа. - Пошли.
- Ладно, иду.
И только мы подошли к большим железным дверям на улицу, и Блин полез в карман за ключами, как с другой стороны двери раздался стук
Это было настолько неожиданно, что Блин отпрыгнул, хватаясь за карман и роняя ключи. Губа сразу же побелел, хотел выхватить пистолет, но он у него за что-то зацепился в кармане, Губа рванул сильнее и почти оторвал карман куртки.
Но хотя они все от неожиданности испугались, но отпрыгнули не просто от двери, а по сторонам, не оставаясь напротив дверей, чтобы не попасть под пули, если с той стороны будут стрелять.
Они переглядывались, молча пожимали плечами.
- Это не ты ментам стукнул? - спросил Блин у Соколика.
- А кто тебе сказал, что там менты? - одними губами прошептал Соколик.
Блин сплюнул себе под ноги и промолчал. За дверями тоже молчали. Наконец, там не выдержали и постучали ещё раз.
Блин сделал знак рукой, и Губа метнулся к двери, распластался, расплющился на этой двери, как рыба камбала.
- Может, это слесаря, или ещё кто из обслуги? - спросил Губа тихо.
Блин развёл руками.
Прошло ещё много времени, я даже не знал сколько. Стук с той стороны повторился.
- Надо спросить, кто, - проворчал Блин. - Если, допустим, рабочие ЖЭКовские, они запросто милицию вызовут. Давай, Губа, спроси.
А сам сделал всем знак, и они приготовили оружие, Соколик придвинулся ко мне как можно ближе, и левой рукой затолкал к себе за спину.
- Кто? - односложно спросил Губа.
За дверью замолчали, а потом голос с почти незаметным акцентом ответил:
- Аткрывайте! Пришли неприятности.
Денис Кораблёв, директор банка "Империал".
Москва, Ярославское шоссе, дом 85, квартира 8.
Пятница, 27 февраля.
20 часов 35 минут.
Нет, сегодня решительно не мой день. Это просто ужасно. В восемь должны были позвонить бандиты и дать мне поговорить с сыном, убедиться, что он жив. И вот...
В дверь резко и длинно позвонили. И ещё раз, уже не отпуская кнопку до тех пор, пока двери не открыли. Такое мог позволить себе только один человек, и этим человеком была моя мать.
И она действительно появилась на пороге моего кабинета, решительно отстранив пытавшегося остановить её охранника. Я сделал ему знак, и он с облегчением удалился. Я его понимал.
Поглощённый своими переживаниями, я даже не встал матери навстречу, о чём немедленно пожалел, потому что на меня Ниагарским водопадом хлынул поток обвинений в невоспитанности, хамстве, грубости и чёрствости. О смерти моей жены и о том, что украден бандитами её внук, она узнаёт от других людей.
"Другие люди" в количестве одного человека, моей сестры, молча стояли за её спиной. Пока мать бушевала, я рассматривал её и сестру, прикидывая, сколько мы не виделись толком, и насколько они обе изменились.
Мать была совсем ещё не старая женщина, в этом году она справляла свой юбилей, ей стукнуло пятьдесят. Меня, естественно, не пригласили. Подарок и поздравления пришлось передавать через третьи руки. Мать не разговаривала со мной больше двух лет. С тех самых пор, как я настоял на её принудительном лечении от алкоголизма. И вот этого до сих пор она не могла простить. Хотя я не понимал её. Она же умная и волевая женщина, неужели не понимает, что я спас её?
Наверное, нет, если больше двух лет даже не заходит в наш дом. Сегодня впервые с тех самых пор. И сестру настроила против меня. Та тоже хороша, не могла со мной поговорить, сразу встала на сторону матери. Она, конечно, сначала была не против, но во время самых глубоких запоев матери сестра была на бесконечных сборах, а когда мать вышла из больницы, то нарассказзывала сестре такое! И про меня, и про больницу. Как будто от алкоголя на курортах лечат. Знала бы сестра, сколько мне денег и здоровья стоило устроить мать в эту больницу. Впрочем, шут с ними, я не буду бегать по городу и кричать всем, что я - хороший. В конце концов, я не обещал всем нравиться.
