Никита Филатов - Огненный лис
Беседа затянулась - впрочем, о том, что во дворе уже воцарилась сплошная темень, сокамерники могли узнать лишь по предусмотрительно спрятанным часам полковника.
Многое узнал в ту ночь Виктор о неведомой ему дотоле "тюремной" жизни. Что-то пугало, настораживало...
Но вместе с тем что-то непостижимым образом манило Рогова навстречу судьбе.
Глава 2
Сердобольный старшина, принимавший его накануне, обещание сдержал после завтрака в камеру Рогову передали совершенно новую, не ношеную робу.
Она была не совсем по размеру, великовата - но это казалось сущим пустяком по сравнению со всем тем, что свалилось на Виктора со дня гибели отца, и с тем, что ему ещё предстояло пережить.
Валерия Николаевича вызвали в тот же день, с вещами - и больше он в камеру уже не вернулся. Других "подселенцев" тоже никто не приводил. Очевидно, таким образом здешние милиционеры проявляли сочувствие, оттягивая сколько возможно встречу бывшего лейтенанта с остальными осужденными.
Болотов успел образно, в красках описать ему собственный опыт пребывания в заключении, увиденные за полгода сцены жестокости и насилия, которые разыгрывались порою из-за одного-единственного неудачно произнесенного слова.
Это было ужасно, но одиночество угнетало Виктора ещё больше.
Сутки тянулись за сутками, одинаковые и неразличимые в полуподвале, куда не далетал теперь даже отзвук оставшейся где-то там, далеко в прошлом свободной и обыкновенной жизни.
Там, в том мире остались вещи, привычные в обиходе и разбросанные по холостяцкой привычке на снятой молодым офицером квартире. Не выключен из сети магнитофон. На кухонном столе прокисает... нет, уже, наверное, прокисло и покрылось плесенью молоко в трехлитровой банке.
А как же Кобзон? Маленькая дворняжка приблудилась к Виктору совсем недавно. Добрая такая, ласковая... За каждый кусочек хлеба становится на задние лапки - ещё просит.
Мать... Мать в Ленинграде, и даже не знает о том, что он арестован. Что его больше нет для людей. Нет для нее. Нет - и не будет ещё долгие, долгие годы. Дождется ли мама?
Нет, Рогов не сетовал на судьбу. И жалости о том, что сделано, не было. Даже если бы сволочь Буравчик обьяснил подзащитному его права, никаких прошений о помиловании и кассаций Виктор все равно писать бы не стал.
И дело тут вовсе не в гордости...
Виктор скорбел об отце. Скорбел о себе, об утраченной свободе - и теперь, оставшись в одиночестве мог позволить себе ни перед кем не притворяться. Лежа на дощатых нарах, он по-детски закрывал лицо руками и горько плакал.
Один... Если, конечно, не считать милиционера, который каждый час шаркает туда-сюда за дверью, проверяя через глазок, не повесился ли сдуру этот пускающий слюни лейтенантик.
А впереди ещё пять лет! Пять непостижимо долгих, мучительных лет. В какой-то момент Виктор потерял счет времени, потом начал беседовать сам с собой. Казалось, ещё немного - и навалится окончательное безумие...
- На этап!
Команда прозвучала неожиданно, ранним утром.
Заухали о бетонный пол несколько десятков по-разному обутых человеческих ног, загремели засовы...
- Выходить! "Майданы" на пол, лицом к стене. Руки за спину!
Рогов, заняв указанное в шеренге место, искоса огляделся по сторонам. И какого же было его удивление и облегчение, когда вместо нарисованных воображением монстров увидел он вокруг себя обыкновенных, исхудавших, несчастных мужчин с тревожными глазами.
Молодежь, люди в возрасте, старики...
Следующая команда прозвучала после скорого, поверхностного обыска:
- По одному на выход. Шагом марш!
Люди мгновенно подхватили свои пожитки и друг за другом бросились по коридору в указанном направлении.
Возле металлических дверей группу принял незнакомый Рогову милицейский сержант с дубинкой:
- Вправо! Быстрее... Быстрее!
Команды следовали торопливой чередой:
- На выходе стоять! По одному... Первый пошел!
Перед Виктором возник грязный, глухой двор КПЗ.
Напротив ворот, уткнувшись одна в другую, замерли две спецмашины. Зарешеченные дверцы распахнуты, на поводках у конвоиров надсаживаются лаем собаки.
Настала очередь Рогова.
- Мне теперь идти?
Он ожидал услышать что-то вроде пресловутых фраз "шаг влево, шаг вправо - побег, стреляем без предупреждения..." Однако, его просто грубо пихнули в спину:
- Пошел! Чего меньжуешься? В левую машину... бегом!
Виктор подчинился, но ноги слушались плохо.
Куда подевались былые здоровье и сила? В военном училище курсант Рогов считался неплохим спортсменом, да и потом, на офицерской должности...
Первая же неделя в камере поставила его на грань нервного истощения и физической немощи.
Виктор попытался с ходу запрыгнуть на ступеньку, но тело не послушалось. Оступившись, он с выпученными глазами распластался на земле, перегородив собой проход.
Сразу подняться не получилось - мешали буханка хлеба и банка рыбных консервов в руках, выданные вместо сухого пайка на дорогу.
- Ну что же ты, земляк? Кувыркаешься... - Раздался дружный хохот сверху. Потом кто-то добавил:
- Прямо, циркач! Давай, шевели поршнями. А то схлопочешь от этих... прикладом промеж лопаток.
Виктор снова попробовал встать, но чья-то сильная рука уже подхватила его за шиворот и втянула внутрь фургона:
- Давай, циркач!
Окон не было, свет проникал только через открытую дверь, поэтому в спецмашине царил холодный полумрак.
Втиснувшись на свободное место, Рогов попытался разглядеть попутчиков. Но удалось ему это лишь после того, как зэки дружно закурили - и огоньки спичек и сигарет начали выхватывать из темноты одно за другим суровые, угловатые лица.
Шум и суета на улице довольно скоро прекратились.
Лязгнула внутренняя решетка, за ней дверь фургона...
- Все. Тронулись. - Расположившийся напротив Виктора зэк загасил окурок о подошву и обратился к находящемуся тут же, внутри, но по другую сторону решетки конвоиру:
- Слышь, деревяшка? Открой вентиляцию.
- Нэт, - ответил солдат, уроженец солнечной Средней Азии.
- Ну, дышать же невмочь!
- Нэт. Тэбе гаворю...
- Открой! - Рявкнули из темноты. - А не то автозак раскачаем.
- Нэт, - вновь отказал конвоир и добавил ещё что-то на родном своем языке.
- Чего он там?
- А пес его знает, - откликнулся зэк, пообещавший раскачать машину. Разве разберешь? Не калды-балды, говорит... бешбармак.
Снова грянул дружный хохот. Кто-то, поддавшись общему настроению, крикнул:
- А ну, давай, братва! Навались!
Зэки равномерно распределились вдоль бортов машины и начали попеременно приседать, словно качаясь на детских качелях. Потребовалось совсем немного времени, чтобы спецавтомобиль стал похож на попавший в бурю крейсер.
- Перекрити, слишь! - Завопил конвоир. Выпустив из рук автомат, сын Востока судорожно вцепился в решетку. - Перекрити!
Поведение солдата вызвало новый всплеск агрессивности и восторга, несмотря на то, что автозак шел на приличной скорости и в любую секунду мог перевернуться.
- Н-на! - Кто-то из заключенных изо всей силы саданул конвоиру каблуком по пальцам.
Тот взвыл от боли и потянулся за оружием:
- Перекрити! Стырылять мене станет!
- Валяй, козел вонючий! - Крикнул один из зэков, припав лицом к решетке. - Лупи! Век воли не видать... У меня восьмая ходка, вся жопа в шрамах.
Новая волна истерического хохота чуть не развалила фургон на части. Люди, загнанные в душное, тесное чрево обезумели - самовозбуждаясь, они строили конвоиру нечеловеческие гримасы, топали изо всех сил, подвывали, улюлюкали...
И Рогов, поначалу ужаснувшийся происходящему, вскоре вместе со всеми рычал, корчил рожи и бесновался.
В конце концов, под лавку полетела буханка хлеба и консервы. Виктор уперся в обитый железом пол и изо всей силы ударил локтями в борт фургона:
- Навались, ребята! Ломай её, паскуду - на волю пора.
Гомон разом стих.
Люди, словно окаменев, замерли на своих местах. Насторожился и конвоир, направив ствол автомата прямо в грудь Виктору.
- Это ты брось, земляк, - приглушенно сказал кто-то из темноты. - Так недолго и полосу схлопотать. Или - пулю от этой чурки...
- А что за полоса-то? - Смутился притихший вместе со всеми Рогов.
- Схлопочешь - узнаешь...
- В зоне, говорят, на всех карточки такие заводят, - пояснил один из тех, что оказались поближе. - Если на ней менты тебе полоску нарисуют значит, склонен к побегу. Каждые два часа отмечаться и прочие неудобства...
Весь оставшийся до вокзала путь ехали в полной тишине. Даже курить никто не рещался - все ждали развязки.
- Точно говорю, отметелят нас всех при посадке в "столыпин", - нарушил молчание пожилой зэк и стал укутываться, несмотря на духоту, в большую ватную телогрейку.
Видать, бывалый человек - не ошибся.
Прежде чем очутиться в вагоне, каждый "этапник" пробегал сквозь плотно сомкнутый строй солдат внутренних войск.
