Ирвин Уоллес - Семь минут
— Только, пожалуйста, не обманывайся на счет главного обвиняемого, — сказал Барретт, сворачивая на бульвар Сансет. — Истинным обвиняемым в этом деле будет не Бен Фремонт, а Дж Дж Джадвей. В каждом крупном процессе подобного рода основной вопрос — вопрос о побуждениях и целях автора, что, в свою очередь, ведет к проблеме общественной значимости. Это тонкий лед, и мы должны заранее решить, ступать на него или отправиться в обход. У нас есть выбор, так же как и у окружного прокурора. Каждая сторона должна выработать план действий до начала перестрелки.
— Какой смысл ты вкладываешь в слово «побуждения», Майк?
— Если мы не сумеем доказать, что Джадвей при написании «Семи минут» руководствовался добрыми намерениями, следует попробовать доказать, что в его побуждениях хотя бы не было никакой непристойности. Это уже не раз с успехом делалось. Возьми, например, дело Гинзбурга. Судья Дуглас считал, что «книга должна рассматриваться сама по себе, независимо от причин, вызвавших ее появление, или приемов, использованных при продаже». Даже если мы зацепимся за это, все равно будем ходить по тонкому льду. Правда, мы всегда можем привести довод, который использовал Чарльз Рембар при защите «Фанни Хилл». Защищая «Любовника леди Чаттерлей», Рембар без особого труда доказал, что Лоуренс руководствовался самыми добрыми побуждениями, но при защите «Фанни Хилл» этот довод был опасным, поскольку есть доказательства, что Клеланд написал ее только из коммерческих побуждений. Помнишь? Джон Клеланд сидел в долговой тюрьме, и ему были нужны деньги, чтобы выбраться на свободу. Один издатель предложил ему двадцать гиней, вполне достаточно, чтобы выйти из тюрьмы, если он напишет неприличную книгу, которую можно будет легко продать. Считается, что Клеланд написал «Фанни Хилл», чтобы раздобыть денег и выйти из тюрьмы. Он вышел на свободу, а издатель заработал на «Фанни Хилл» десять тысяч фунтов.
— Точно, — согласился Сэнфорд. — Ну и как защитник объяснил это?
— Рембар объяснил это разумно. Мотивы Клеланда, настаивал он, имеют отношение к истории литературы, а не к закону. Рембар ответил так: «Через два с лишним столетия суд просто не в состоянии определить, что творилось в мозгах Клеланда». Самое главное — конечный результат, книга, ее идеи, взгляды на жизнь, а не личные мотивы, которые заставили автора ее написать. К тому же, считал Рембар, «было бы и бесполезно, и неприлично… вторгаться в сложные и запутанные материи, из которых писатели черпают вдохновение. Жалкая критика писателей в адрес собственных произведений, смешные разглагольствования, которые мы иногда слышим от этих одаренных людей, показывают, что их слова не имеют никакого значения, а главное то, что они создают».
— И какое решение вынесли судьи?
— Они сказали «нет». Впечатляюще, но недостаточно, — кисло ответил Барретт. — Судьи проголосовали тремя голосами против двух за запрет «Фанни Хилл», потому что доводы Рембара произвели впечатление не на всех.
— Но ты сказал, что у нас есть выбор?
— Есть. Вторая возможность — трезво взглянуть в лицо правде. Общественное мнение считает, что мотивы и намерения автора имеют самое большое значение, когда решается вопрос пристойности или непристойности книги. Возьми судью Вулси в процессе над «Улиссом». Он сказал: «Когда какую-нибудь книгу называют непристойной, необходимо установить, какие мотивы руководили автором при ее написании, то есть написана ли она с целью эксплуатации непристойности». Позже судья ван Пелт Брайан в одном из процессов над «Любовником леди Чаттерлей» добавил: «Искренность и честность намерений автора, выраженные в стиле и языке книги, сюжете и идеях, в большой мере влияют на то, обладает ли она общественной ценностью и литературными достоинствами». В том разбирательстве, как и в случае с «Улиссом», не возникло сомнений в честности Лоуренса и искренности его намерений, отсутствии желания обратиться к похотливому интересу читателей. — Барретт сделал паузу и бросил взгляд на встревоженное лицо Сэнфорда. — Это наша большая проблема, Фил. Написал ли Джадвей «Семь минут» честно и искренне? На этот вопрос мы обязаны ответить утвердительно и без всяких оговорок. Этот вопрос будет сидеть в голове каждого присяжного. Или мы состорожничаем и проиграем, или докажем со всей определенностью, что Джадвей написал «Семь минут» не ради наживы и поэтому книга обладает необходимой общественной ценностью. Во всяком случае, мы с Эйбом сделали наш выбор. Мы решили попытаться доказать добрые намерения Джадвея.
— Как вы собираетесь доказать их? — застонал Сэнфорд. — Джадвей умер миллион лет назад молодым и почти никому не известным. Нам нечем подтвердить его добрые намерения. Ты же знаешь, как тщательно я работаю над книгами, но мне не удалось ничего раскопать о нем. Джадвей ничего не оставил после себя. Как говорится, мертвые молчат.
— Но духи могут иногда производить очень сильное впечатление, — спокойно возразил Барретт и показал рукой вправо. — Кстати, это студенческий городок Калифорнийского университета, где учился Джерри Гриффит. Мне кажется, здесь стоит покопаться.
Сэнфорд без интереса взглянул на студенческий городок.
— Что значат «духи»?
— Считанные люди умирают, не оставив после себя совсем ничего. Люди часто оставляют или завещают что-то друзьям или знакомым. На твои деньги мы наняли в Европе сыщиков, и несколько человек рыскают сейчас по Парижу, пытаясь вызвать дух Джадвея. Мы установили, что в тридцатые годы итальянский художник по фамилии да Векки часто торчал в кафе, которые любил посещать Джадвей. Мы узнали, что да Векки жив и когда-то даже написал портрет Джадвея. Если так, это будет первое изображение Джадвея. В любом случае мы пытаемся найти художника. Еще мы разыскиваем графиню Дафну Орсони. Она из Далласа и вышла замуж за богатого итальянского графа. Вскоре после издания «Семи минут» Джадвей отдыхал в Венеции, и графиня, услышав о «громкой» книге Джадвея, пригласила автора на бал-маскарад в свой дворец. Нам известно, что она живет в Испании, где-то в Коста-Брава. Но для того, чтобы вызванный дух оказался добрым, стоит возложить основные надежды на француза, который издал «Семь минут»…
— Кристиан Леру, — прервал его Сэнфорд. — Ты что-нибудь узнал о нем?
— Ничего нового. «Этуаль-пресс» больше не существует, но Леру жив. Пока Леру жив, мы можем воскресить тень Джадвея. Французский издатель — наша козырная карта, он должен поколебать показания молодого Гриффита. В конце концов, именно Леру вытащил на свет «Семь минут». Видимо, он верил в книгу и должен немало знать об авторе. Леру наш человек. Мы идем по его следу, и с каждой минутой след становится все горячее и горячее. Кимура надеется получить свежие новости уже сегодня.
— Мы обязательно должны найти Леру, — согласился Фил Сэнфорд.
— Он мне еще рассказывает! — фыркнул Барретт.
Через несколько минут он высадил Сэнфорда у отеля «Беверли-Хиллз», где тот снял бунгало, и поехал по Уилширскому бульвару в контору. Там Барретт два часа совещался с Зелкином, разговаривал по телефону и диктовал Донне Новик, их общей секретарше. Ему нравилось работать с Донной. Она была чуть ли не уродкой: крашенные хной волосы, узкие глазки, густо напудренное прыщавое лицо и мятые платья на бесформенной фигуре, но работать с ней было одно удовольствие. Донна, как мадонна, отличалась ревностной преданностью, потрясающе стенографировала, прекрасно печатала на электрической машинке и так ловко считала на калькуляторе, что порой Барретту казалось, будто она сама подключена к сети.
Когда Кимура сообщил по телефону, что опоздает, Барретт позвонил Зелкину, и они отправились на ланч с Филом Сэнфордом.
И вот они сидят за столиком. Барретт неожиданно почувствовал, что его лоб жжет солнце, стакан опустел, а Зелкин представляет Кимуру Сэнфорду. Передвинув стул под зонтик, Барретт отвесил Кимуре шутливый поклон, но Кимура в ответ поклонился на полном серьезе и сел на свободный стул. Он поставил на колени толстый портфель и был готов в любой момент открыть его.
— Выпьешь сначала или умираешь от голода? — поинтересовался Майк Барретт.
— Умираю от голода, — извиняющимся тоном ответил Кимура, как слуга, который заботится больше об удобствах хозяина, чем о своих собственных. — Я могу подождать, если вы хотите сначала поговорить.
Барретту японец-адвокат понравился с самого начала. У Кимуры были коротко подстриженные волосы и круглое бесстрастное лицо. Он производил впечатление человека, в котором скрыта энергия стальной пружины.
— Мы хотим и есть, и говорить, — объяснил Барретт.
Зелкин сразу дал знак принести меню, после чего они заказали много всякой всячины.
Как только официант отошел от столика, все повернулись к Кимуре.
— Ну? — поинтересовался Зелкин. — Какие новости, Лео?
