Фил Уитейкер - Портрет убийцы
Понаблюдай подольше. У Мэри в одной руке девочка в школьной форме, в другой — мужчина в костюме и галстуке. У обоих соломенного цвета проволока вместо волос, их голубые глаза и застывшие на красных губах улыбки вышиты на бледно-розовой материи, которая изображает их кожу. По правде говоря, они довольно примитивны, кустарного производства, таких ты не встретишь среди игрушек, которые продают в магазинах. А Мэри кажется счастливой — просто удивительно, на какие уступки идет воображение. Она кружит кукол, они отскакивают друг от друга, бегают туда-сюда, словно в погоне за поцелуем. И так без конца. Тебе становится скучно, ты уже не в состоянии понять смысл в этом сложном танце, который разворачивается перед тобой. Снова и снова, кружат и кружат. Затем — похоже, по прихоти — Мэри кладет куклу-мужчину на пол. Ты прищуриваешься, не зная, имеет ли это значение, или просто конец игры. Мэри начинает раздевать девочку, стягивая зеленую форму через ее голову. Юбка, курточка, блузка — все снято.
Слушай — я именно это имел в виду. Ты чувствуешь? Как меняется дыхание, в воздухе появился запах пота. Мужчина и женщина с громоздкими наушниками наблюдают за этим, — их реакция говорит тебе, что это важно. Ты бросаешь на них взгляд, видишь, как напряженно они смотрят в зеркало двойного вида. Ты снова смотришь на Мэри и голую куклу с розовой матерчатой кожей. На девочку в ее руке, на матерчатую статую. В лишенном волос треугольнике между ее ног кто-то старательно вышил женский половой орган.
Габриэлла Синклер застыла. Потом губы ее зашевелились. Мэри кладет куклу-школьницу на бок, берет мужчину. Его одежда снимается так же легко: отдирается полоска липкой ленты на спине — тебе кажется, что ты слышишь треск, — затем она снимает костюм, рубашку, галстук. Его тело тоже все розовое, но взгляд привлекает промежуток между ног. А оттуда торчит матерчатая сосиска, окруженная неряшливой массой черных ниток.
Кто эти мужчина и женщина, что смотрят сквозь зеркало двойного вида? Я прощу тебя, если ты решишь, что это должно быть — Илена и Гарри Скэнлоны. Их дочь была обесчещена. День за днем она приходит в игровую комнату, где Габриэлла Синклер пытается заставить ее раскрыть события того дня. Она заслуживает их поддержки, их участия. Казалось, нет предела их желанию узнать правду. Но они занятые люди, эти Скэнлоны. У отца Мэри нескончаемая череда дел в судах. А ее матери пришлось отменить четыре выступления и прилететь в Англию, чтобы найти замену сбежавшей горничной. Общепризнанно, что у Илены Скэнлон поистине ангельский голос. Мир оперы у ее ног. Тем не менее немало восходящих сопрано стремятся занять ее место. Среди людей ее профессии тебя помнят лишь по последней спетой тобою арии.
Матерчатая кукла лежит лицом вниз на полу. Она так устроена, что ноги у нее все время раскинуты. Мэри несколько раз кладет руку матерчатого мужчины на ягодицы куклы. Губы Габриэллы Синклер почти незаметно шевелятся. Мэри застывает. Ты чувствуешь, как бьется пульс у твоих компаньонов по наблюдению — в шее, в запястьях, внизу живота. А Мэри приподнимает матерчатого мужчину, придает ему другую позу, кладет его сосиску между ягодицами матерчатой девочки, рядом с узелком вышивки, отмечающим анальное отверстие.
Мужчина возле нас поворачивается к своей спутнице, похлопывает ее по плечу. Она снимает наушники, поправляет волосы. Голос его звучит неестественно громко:
— Отправляйся прямиком к Рэю.
Следствие— Теперь я вызываю Зоэ Джейн Артур.
(Она занимает место свидетеля.)
— Мисс Артур, до перерыва вы дали показания исключительно по опознанию тела вашего отца. Теперь я должен задать вам ряд вопросов, касающихся обстоятельств, окружающих его смерть. Прежде чем начать, хочу заверить вас, что данный суд всячески сочувствует вам в вашей потере. Если в какой-то момент вы захотите получить маленькую передышку, суд охотно вам это разрешит.
— Благодарю вас, я уверена, что все будет в порядке.
— Могу я прежде всего спросить вас: отношения между родителями и детьми бывают разные. Вы считаете, что были близки с отцом?
— Да, чрезвычайно. Ведь он с шести лет воспитывал меня один.
— Когда ваша мать ушла из дому?
— Да.
— Могли бы вы сказать, что он был склонен к депрессии, мрачному настроению?
— Ничуть. Как раз наоборот. Я думаю ему было нелегко. Ведь он все время работал, а кроме того, каким-то образом сумел создать для меня пристойную семейную жизнь. Так продолжалось многие годы. Я не помню, чтобы он когда-либо жаловался. Вспоминаю лишь, что пару раз он давал волю раздражению. А так всегда был счастлив.
— А последнее время, в месяцы, предшествовавшие его смерти, заметили вы в нем какие-либо изменения?
— Нет. Я слышала, как тут говорили, что он хотел убить себя, что он был в депрессии, но у меня такое впечатление, что говорили о ком-то другом. Бывали у него минуты спада — они у всех бывают, но он всегда возвращался в прежнее состояние. Он действительно любил жизнь.
— А вы знали, что он посещал врача? Что он прописал ему антидепрессанты?
— Нет, конечно, нет. Если бы я думала, что он болен… Он казался мне в хорошей форме.
— Вы слышали показания, что ваш отец чувствовал хроническую усталость, связанную, по словам свидетеля, с его сменной работой. Вы это замечали?
— Я думаю, это правда. Он дежурил пять ночей, затем имел два свободных дня. Он всегда выглядел крайне усталым в конце недели.
— А в день своей смерти? Он работал накануне ночью?
— Нет, в том-то и дело. У него был недельный…
— Прошу вас, не спешите.
— У него был недельный отпуск. Я не могу представить себе, чтобы он был таким уж усталым.
— А вам неизвестно, были у него какие-нибудь проблемы — например, финансовые затруднения?
— Нет, у него была хорошая пенсия плюс то, что он зарабатывал. Он никогда не нуждался.
— Ну а личные дела? Была у него какая-то связь?
— Нет, после ухода мамы он ни с кем не встречался. Всегда говорил, что нет времени.
— Вы считаете, он был одинок?
— Не знаю. Он был из тех, кто любит компанию, ему нравилось в чем-то участвовать. Не думаю, чтобы ему было хорошо жить в одиночестве. В то же время он мог бы так и не жить — все любили его, всегда был кто-то, к кому он мог пойти и пообщаться.
— А вы знаете, куда он ехал в день аварии?
— Извините, нет.
— Этот участок шоссе А-40 входил в его регулярный маршрут?
— Мне это неизвестно, нет.
— Он не говорил вам, что в тот день намеревался кого-то посетить, с кем-то встретиться или поехать по делу?
— Нет.
— И он не вел дневника?
— Нет.
— Вы ездили в его дом вскоре после его смерти?
— Да, взять его адресную книжку. Я поехала за ней — ведь надо было сообщить стольким друзьям.
— А вы не обнаружили там ничего такого, что могло бы указать, куда он поехал?
— Нет, ничего. Похоже, будто он вскочил и уехал.
— Что создало у вас такое впечатление?
— Все было как всегда. Не знаю… в уборной горел свет, он не вымыл посуду после завтрака. Такое было впечатление, точно он просто выбежал за угол. Я все ждала, что он вот-вот вернется…
………………………
— Вы бы не хотели немного передохнуть?
— Нет, я в порядке. Извините.
— А теперь я должен задать вам один вопрос. Когда вы были в доме отца, вы не обнаружили ничего вроде последней записки или какого-то сообщения?
— Если вы имеете в виду записку самоубийцы, — то нет. Мне пришлось долго искать его адресную книжку. Если бы он что-то оставил, я бы это увидела.
— Благодарю вас, мисс Артур, это все, что мне от вас было нужно. Пожалуйста, оставайтесь на месте. Я уверен, у обвинения будут к вам еще вопросы. Мистер Форшо?
(Мистер Форшо встает.)
— Мисс Артур, вы говорите, отец воспитывал вас после того, как ваша мать ушла из дому, когда вам было шесть лет.
— Правильно.
— Довольно необычно, верно, чтобы отцу, который к тому же весь день занят на работе, дали воспитывать ребенка?
— Мне это неизвестно. Во всяком случае, так было с нами.
— По всей вероятности, между ними — вашей матерью и вашим отцом — была своего рода борьба за то, с кем вы останетесь?
— Не думаю, нет. Она ведь просто упаковала чемоданы и исчезла, оставив меня с ним.
— Почему же она так поступила?
— Это вы спросите у нее.
— У нее был кто-то?
— Я, право, не знаю.
— Неужели она никогда не пыталась объясниться?
— Я видела ее в последний раз, когда мне было восемь лет. Я даже не знаю, где она теперь живет.
— Ну хорошо, у нее была депрессия, она была алкоголичкой, в каком-то другом смысле не годилась быть матерью?
— Мистер Форшо, должен сказать, я не понимаю, куда ведут ваши вопросы. Мы говорим о событиях, которые произошли в далеком прошлом. А следствие ведется об отце мисс Артур. Я не уверен, что понимаю, при чем тут недостатки матери или что-либо, связанное с ней.
