Лариса Соболева - Мадемуазель Синяя Борода
– Слезами горю не поможешь.
Очнулась Агриппина Юрьевна, поднялась с коленей:
– Прикажи подать экипаж, домой едем.
– С Владимиром Ивановичем не простишься?
– Не хочу его видеть.
Однако, думал Иона, не мешало бы поговорить с ним, поставить в известность, что подлость его обнаружена, иначе дорожка от одной подлости протянется к другой, а там и к третьей. Человека держит страх возмездия, а убежав от него, не познав страха перед наказанием, он с легкостью идет на следующую подлость, думая: сойдет и на этот раз. Но Иона советы давал, лишь когда в хозяйстве требовалось перемены сделать, а в житье-бытье он барам не указ.
Не было сил смотреть на горе еще одной женщины – матери Лизы. Агриппина Юрьевна и перед ней чувствовала вину свою. Не попрощавшись, она села в карету и… домой, домой! Она сжимала в руках злосчастную подкову, часто опуская на нее глаза, и вслушивалась в слова, звучавшие у нее в мозгу: убил, Владимир убил. Кроткую, добрую, милую Лизу убил сын, который был воспитан ею в любви… А сердце стучало: нет, нет. Но несчастную женщину преследовал образ Лизы, не отпускала она свекровь, ее легкая тень как бы летела рядом с каретой, догонял и голос невестки:
– Бежите, матушка? Не от себя ли? Я-то в чем провинилась? За что со мной так обошлись? И вы, матушка, убили меня. Своим молчанием, своей любовью безмерной к сыну убили меня… убили… убили…
Иль голос погибшей чудился Агриппине Юрьевне в завываниях ветра? Помещице тоже хотелось бы знать: за что? Только правда страшна, уж лучше так: догадываться.
Радостно встретила ее Наташа, повисла на шее, смеялась до слез от счастья. Вот кто остался помещице в утешение – Наташа, единственная добрая душа. О гибели Лизы Агриппина Юрьевна не рассказала дочери, не желая расстраивать девушку. Она вошла в дом, с облегчением упала в глубокое кресло, и ей показалось: невзгоды закончились. А Наташа так и вилась вокруг, ластилась…
– Тебя, матушка, приказной человек дожидается, – вспомнила дочь. – Приехал день тому назад, смешной. Беспрестанно варенье требует и чай пьет из самой большой чашки. Ждет тебя, а чего ему надо – не сказал.
– Что ж, до ужина потолкуем с ним.
– Успеешь, матушка. Ты, поди, устала с дороги…
– В доме родном только силы прибавилось, – сказала помещица. – Прикажи позвать его ко мне, а после распорядись, чтоб комнату мою протопили. Тепла хочется.
В гостиную вошел вкрадчивой походкой худой незнакомец лет сорока, с жидкими волосенками, бакенбардами до плеч, с морозным взором светлых глаз и неестественной улыбкой на тонких губах. Он подошел вплотную к креслу помещицы, слегка поклонился:
– Разрешите представиться: управляющий делами его сиятельства князя Лежнева Герберт Францевич Кауфман.
– Очень приятно, – произнесла Агриппина Юрьевна, подавая руку для поцелуя, хотя этот человек стал крайне неприятен ей с момента появления. – Чем обязана?
Он еще ниже склонился, приложил влажные губы к руке помещицы, отчего та поморщилась, и, не распрямляясь, заглянул ей в лицо, улыбнулся:
– Видите ли, сударыня… – Во время паузы он выпрямился. – Я прислан сообщить вам, что теперь имение Вороново со всеми угодьями и душами принадлежит его сиятельству князю Лежневу. Мне неловко говорить, но князь дает вам неделю времени, чтобы собраться и выехать из поместья.
По мере того как Кауфман говорил, на лице Агриппины Юрьевны отчетливее проявлялась улыбка презрения. Он закончил, она тоже выдержала паузу, и даже мускул не дрогнул на ее лице – пусть знает пришелец, с кем имеет дело. Потом улыбнулась:
– Вы изволите шутить? Очень неудачно. Только мое великодушие не позволяет кликнуть людей и вышвырнуть вас вон.
– Покорнейше благодарю, – чуть склонился Кауфман. – И тем не менее, я привез подтверждение, что Вороново, а также имения в Рязанской, Тверской и Тамбовской губерниях проданы его сиятельству князю Лежневу.
О, есть людские натуры препоганые! Им доставляет удовольствие даже минутная и кажущаяся власть над более сильными. Эти натуры ненавидят все, что не по их мировоззрению создано. Они не подтягиваются к высоким умам, а стараются унизить достойных людей, опустить их до своего низкого уровня, хотя бы таким гнусным способом, как указать на дверь собственного дома, опираясь на покровителя или на закон.
– И кем же проданы мои имения? – фыркнула помещица.
– Его сиятельство князь не уполномочил меня называть имя бывшего владельца.
Уверенность ответа, уверенность на грани наглости внесла смятение в душу Агриппины Юрьевны, несмотря на то, что поверить немцу способен был лишь слабоумный человек. Позвонив в колокольчик, помещица приказала позвать Иону, а когда тот незамедлительно явился, попросила Кауфмана повторить его заявление слово в слово. Иона выслушал с почтением, попросил:
– Извольте показать подтверждение.
– Пожалте, – ухмыльнулся Кауфман. – Сия копия списана из книги подлинников в палате Гражданского суда, куда записана под номером сто сорок восемь. Также списаны пошлины с суммы, что была уплачена его сиятельством князем Лежневым за данное имение. Сама же купчая крепость находится у его сиятельства князя, равно как и купчие на остальные ваши имения.
Он достал из папки лист, протянул его Ионе, держа в костлявых пальцах. По мере того как управляющий помещицы изучал бумагу до мельчайших подробностей, он менялся в лице – становился серым. Кауфман все больше выпрямлялся, а помещица тревожилась. Отдав бумагу немцу, Иона ненадолго задумался, затем нашелся:
– Прошу прощения, господин Кауфман, ваше известие слишком неожиданно. Мы должны уединиться с Агриппиной Юрьевной для обсуждения. Ведь князь все равно дал ее милости барыне неделю…
– Понимаю, – улыбнулся немец. – И не возражаю-с.
Помещица была вне себя от гнева, когда шла к себе:
– Что за церемонии, Иона? Князь изволил подшутить надо мной! Я это так не оставлю. Взашей надо было гнать немчуру, взашей!
– Тише, барыня, – шагая в ногу, бормотал Иона. – Проданы ваши имения…
– Этого не может быть!
– Но это так, Агриппина Юрьевна. Идемте в кабинет, там никто нас не услышит, заодно наши бумаги посмотрим.
Помещица влетела в кабинет, где все дышало прошлым веком, наверное, потому здесь и было уютно. Старина не устаревает, как полагают щеголи и модники, а придает очарование месту, где хранят традиции, а с традициями и вещи, напоминающие о предках. Кресла и бюро, шкаф со множеством ящичков для хранения бумаг, гобелены на стенах, изображающие сцены охоты и прочие немодные ныне мелочи являлись ровесниками хозяйки, были любимы ею. Она узнала бы их на ощупь, оттого среди этих вещей помещица чувствовала себя защищенной. Возмечтав поставить на место Кауфмана, и не только его, предвкушая наслаждение, когда немца вышвырнут вон слуги, Агриппина Юрьевна кинулась к бюро, где под замком хранились ключи. Достав их, она метнулась к шкафу, лихорадочно вставила один ключ из связки и… тщетно пыталась открыть. Иона заинтересовался, почему хозяйка возится так долго, подошел к ней и, увидев бесплодные попытки повернуть ключ в замке, отстранил помещицу, а потом… без труда открыл ящик, всего лишь взявшись за ручку и потянув на себя.
Агриппина Юрьевна испытала ужас, Иона тоже. Практически во всех ящиках, за редким исключением, кто-то взломал замки. Вскоре обнаружилась и пропажа – воры не оставили ни клочка, подтверждающего, что Агриппина Юрьевна Гордеева когда-либо владела землями. Перерыв все ящики не только в шкафчике, но и в бюро, помещица без сил рухнула в кресло, прикрыв веки, будто отгородившись от мрачной действительности.
– Иона, кто же их украл? – прошептала.
– Не ведаю, матушка! – И в сердцах ударил себя по коленям. – Полагаю, тот, кто продал имения. Ключи у тебя и у меня, потому взломаны замки. Последний раз я сюда входил, когда ты положила в ящик мою папку с предложениями и подсчетами средств на новые орудия вспашки. Было это в день, когда приехала Лизавета Петровна. Ты заперла ящик, бумаги были на месте. На следующий день мы уехали. Помнишь?
– Все в точности, – кивнула Агриппина Юрьевна. – Но как, как проданы имения без моего ведома? Я хозяйка всех пяти имений, в приданое Наташе три полагалось, но только когда она выйдет замуж. Об этом есть соответствующие записи, и только я имею право продать их! Так как их продали князю?!
– Сей феномен мне неизвестен! – сердясь, бросил Иона. Видя, что от потрясения Агриппина Юрьевна едва не падает в обморок, он налил ей воды из графина и подал стакан. – Перво-наперво следует узнать, кто приезжал в имение, когда нас не было.
– Но это же… – разволновалась Агриппина Юрьевна, – это же мошенничество! За такое каторга полагается! Каторга! Кто посмел?
– Где хранятся бумаги, знали вы, я, Наташа, ваш сын… Кажись, все.
– Довольно! – взмахнула рукой помещица. – Ты намекаешь, что мой сын способен мать с сестрой ограбить?
