Лариса Соболева - Мадемуазель Синяя Борода
Обзор книги Лариса Соболева - Мадемуазель Синяя Борода
Лариса Соболева
Мадемуазель Синяя Борода
1819 год
Уткнув нос в мех, помещица Агриппина Юрьевна пятидесяти пяти лет не отрывала тяжелого взора от окна. Запряженная четверкой карета неслась по разбитой дороге среди невспаханных полей и стен из леса; попадая в лужи, колеса с шумом расплескивали воду. Размеренное покачивание кареты баюкало, поскрипывал фонарь, подвешенный в верхнем углу внутреннего помещения, фитилек дрожал, готовый вот-вот погаснуть. Впору было вздремнуть, как дремлет Наташа – дочь помещицы, как спит Иона – ее управляющий, как спит краснощекая холопка Анисья, раскачиваясь в такт движению кареты. В сумерках виднелись густые белые волосы Ионы до плеч, изредка он подхрапывал да шмыгал носом. Но Агриппине Юрьевне пока не спалось. Вот минуют они кордон, тогда со спокойной душой можно будет отдаться во власть Морфея, а покуда удары сердца, словно набат, били в истерзанную грудь, как бы предрекая беду. Колеса вязли в дорожной грязи, лошади устали, а до границы-то всего ничего осталось… ох, скорей бы…
От того, что тягостные мысли прогоняли желанный сон, Агриппина Юрьевна слушала дружный топот копыт, месивших дорожную жижу, и скрип колес. Порой она забывала вообще обо всем, устремив взгляд на плоский предмет, упакованный в холщовую материю и туго перевязанный веревками. И тогда уголки ее губ растягивались в коварной улыбке. В торжествующей улыбке!
Но вот среди привычных шумов обостренный слух неспящей пассажирки уловил спешное постукивание, будто за ними ехал кто. И притом торопился, да не один. Она живо обернулась и посмотрела в маленькое окошко назад. Сумерки прятали дорогу. Агриппина Юрьевна, слыша топот сзади, но ничего не видя, тронула дочь за плечо:
– Наташа, у тебя глаз острее, погляди: скачут за нами, аль мне показалось?
Наташа сонно потянулась, присмотрелась…
– Будто всадники…
– Разбойники?! – взвизгнула холопка Анисья, испуганно заерзала, крестясь. – Спаси и помилуй нас, грешных…
– Кабы б разбойники… – произнесла Агриппина Юрьевна, открывая оконце кареты. – Кабы б не хуже…
– Что ты, матушка, куда ж хуже-то? – разволновалась и дочь.
– Фомка! Гони! – крикнула кучеру Агриппина Юрьевна.
– Дык лошадей не меняли, загоним, барыня! – отозвался тот.
– Гони, бездельник! Скачут за нами! – рявкнула помещица.
– Слушаюсь, барыня! Эгей!..
Послышался свист кнута, затем щелчок… еще свист и щелчок… Карета прибавила ходу. Иона достал из саквояжа длинный пистолет, сосредоточенно проверил, заряжен ли. Агриппина Юрьевна то назад смотрела, то откидывалась на подушки, держась за грудь. Ничего не видать. Но и постороннего топота как будто теперь не слышалось.
– Недолго осталось, граница вот-вот будет, – пробормотала она.
От нетерпенья ей чудилось, что карета с каждым поворотом колес замедляет ход. От страха дочь жалась к матери, Анисья беспрестанно крестилась, шепча молитвы. Только Иона – могучий старик – с хладнокровным спокойствием готовился встретить врага.
– Наташа, погляди… скачут? – приказала дочери помещица, снова расслышав шум позади.
– Скачут! – вскрикнула та. – Догоняют! Уж совсем близко!
– Фомка! Гони что есть мочи! – закричала барыня кучеру.
– Ох, не убежать нам, бедным, – завыла Анисья. – У нас один Иона полкареты занимат, кабы б без него, дык лошадям легче было б…
– Я скорее тебя выкину, подлая! – оборвала ее барыня. Предчувствуя, что отнюдь не разбойники преследуют карету, она схватила дочь за руку: – Послушай, Наташа, коль так случится, что без меня останешься…
– У нас четыре лошади, убежим! – пролепетала дочь со слезами в голосе.
– Молчи и слушай! – строго оборвала ее мать. Она была женщина строгая, да по-иному ей и нельзя – одна воспитывала детей, управлялась с поместьями. – Поезжай в Неаполь к дяде, на сей случай я заготовила письмо, да и дожидается он. Возьми… Письмо обязательно передай, да спрячь подальше, никто не должен его прочесть. (Наташа, не понимая опасений матери, сунула в муфту письмо.) А это, – дотронулась Агриппина Юрьевна до упакованного плоского предмета, – никому не отдавай, что б тебе ни сулили! При себе держи, куда бы ни забросила тебя судьба. Здесь счастье детей твоих. Иона, веер у тебя?
– У меня, матушка барыня, как ты приказывала, – приложил Иона руку к груди. – И веер, и бумаги. У сердца ношу.
– Веер тонок, много места не займет, береги его. Держите картину и веер в разных местах, покуда время не придет.
– Помню, помню, – заверил Иона. – Да только напрасно ты, матушка, тревожишься. Авось проскочим…
– Наташку береги, – сказала управляющему Агриппина Юрьевна. – Молода она, глупа. Иона, увези Наташу из России, иначе беда и к ней придет. Возьми деньги, на первое время вам хватит. Да убери пистолет, одним дулом всех не распугаешь.
Летучие тени коснулись окошек кареты – всадники обгоняли. Не доезжая нескольких верст до пограничного столба, Фомка натянул поводья, останавливаясь по их приказу. Агриппина Юрьевна выпрямила спину, сведя черные брови к переносице и готовясь встретиться с новым ударом судьбы. Но, каким бы сильным и роковым он ни был, она примет его с честью. Дверца кареты распахнулась…
– Сударыня, вы Агриппина Юрьевна Гордеева? – спросил офицер.
– Она самая, – ответила помещица, приподняв подбородок.
– Вот приказ о вашем аресте. Извольте пересесть в нашу карету.
Дочь ахнула, схватившись ладонями за лицо. Протянутый пакет с приказом Агриппина Юрьевна величественно отвела рукой, мол, не стану читать.
– Храни вас бог, – сказала она Ионе и дочери, затем вышла из кареты, не воспользовавшись рукой, протянутой офицером.
– Матушка! – Наташа кинулась за ней. – Куда вы увезете ее, господин офицер?
– Как приказано – в Москву, барышня.
Мать, поставив ногу на подножку подъехавшей арестантской кареты, бросила последний взгляд дочери и произнесла:
– Ты Гордеева, помни это. Поезжай к дяде!
Словно ветер пролетел – проскакали жандармы, умчалась карета с матушкой. Наташа упала на колени прямо в липкую дорожную грязь, горько плача. Она не заметила, как Иона заботливо укрыл ее плечи тулупом, сетуя:
– Вот беда так беда… Наташа, бедная моя, простынешь… Пойдем в карету, до границы, почитай, пара верст осталось… Слышь, Наталья?
Наташа вдруг разом прекратила рыдания, поднялась.
– Фомка! – крикнула.
– Тута я, барышня, тута, – появился из темноты кучер.
– Поворачивай! Назад едем, за матушкой.
Подняв подол отяжелевшего от грязи и воды платья, она ступила на подножку кареты, а Иона, поддерживая ее за локоть, посмел возразить:
– Помилуй, Наташа, нам в Неаполь…
– Едем за матушкой, – бросила ему через плечо она.
– Экая ты неразумная! – Иона был полон возмущения. – Нельзя нам назад! Матушка твоя что наказывала? А ты ослушаться ее вздумала?
– Отчего ж нам нельзя назад? – стуча зубами то ли от холода, то ли от несчастья, свалившегося на нее, спросила Наташа. – Отвечай, Иона. За что арестовали матушку? Ты ж с нею ежечасно был. Что она совершила? Какой такой грех тяжкий на ней, что за нами послали погоню в эдакую даль? Отвечай!
– Не велено мне сказывать, – нахмурился тот.
– Я нынче хозяйка тебе, иль ты забыл?
– Узнаю род гордеевский… – осуждающе покачал головой Иона. – Покуда Агриппина Юрьевна жива, она хозяйка надо мною, так-то. Уволь, Наташа, не проси, все одно не скажу. До времени не скажу. А коли знать желаешь, едем в Италийскую землю.
– А как продам тебя? – перешла на угрозы Наташа.
– Да кто ж меня, старика, купит? – не испугался Иона.
Наташа уткнулась лбом в стенку кареты и заплакала, ей вторила Анисья, завывала, точно собака на цепи. Иона подсел к барышне, обнял ее за плечи, приговаривая:
– Дитятко неразумное, не горюй. Обещание я дал Агриппине Юрьевне в Неаполе тебе все поведать, как на духу, ежели матушка твоя… не доедет. А ты вона как поступаешь, рассердишь Агриппину Юрьевну.
– Нет, Иона, не поеду в Неаполь. До самого царя дойду…
– Ох, Наташа, не поможешь ты ей, не поможешь, а себя погубишь.
Ему ли не настаивать на продолжении пути, выполняя распоряжение барыни… Его б воля, скрутил бы Наталью и силой заставил ее следовать дальше. Являясь поверенным во всех делах Агриппины Юрьевны, он знал: Наташе грозит смертельная опасность. Иона полагал, что если уж возвращаться, то девушка одумается, едва попадет в Москву, где ни матушкиных связей, ни друзей, способных на бескорыстные услуги, у барышни нет. А более всего он уповал, что произойдет это за короткое время – один-два дня, и Наташа испугается трудностей, отправится-таки к дяде в Италию. Один-два дня… Но ведь и они могут стать для обоих последними! Бежала помещица Гордеева не от одних властей, от смерти своей и дочери тоже. Так что им делать в чужой Москве? Вот что думал старик Иона…
1. Наши дни
Музей наполнила та трепетно-натянутая тишина, что возникает при неординарных событиях. Смотрители встретили следственные органы с траурным выражением лиц, проводили в бальный зал, ступая почему-то на цыпочках, словно здесь царство сна и они боялись разбудить невидимых обитателей. Кто знает, может, в этом старинном особняке по ночам бродят тени прошлого, а днем они спят, как и положено спать теням при дневном свете? Архип Лукич Щукин поддался атмосфере всеобщей таинственности и сам ступал по ковровым дорожкам с осторожностью, стараясь, чтоб шаги его не были слышны. В бальном зале перед камином, тоскливо глядя на стену и схватившись за щеку рукой, замерла заведующая музеем, на лице которой застыло выражение жалости и плаксивости. Молоденькая и хорошенькая сотрудница музея указала на стену:
