Сергей Черняев - Брат Солнца
- Не возражаешь, я спишу пару фраз?
- Не возражаю.
Бывший следователь списал то, что хотел, в свою записную книжку, закрыл ее, и, убирая в карман, спросил:
- Чувствуешь, Артем – великую вещь ты написал?
- Почему великую?
- Ну как – еще не напечатали, а она уже на цитаты расходится.
- Да уж… - криво улыбнулся Артем, - второй раз за сегодняшний день, - посильнее, как говорится, «Фауста» Гете…
- Во-Во.
- Так что же там такого в рассказе?
- «Неясный свет».
- «Неясный свет»? – сказал Артем и задумался.
- Ну, понимаешь?
- Вроде бы да…
Он прокрутил в голове все свое возвращение домой в тот вечер, но… никакого «неясного света» он не помнил.
- Мда… - протянул Бусыгин, - странно устроен человек, правда, Артем? Не помнит, что видел, но пришел и все записал в своем рассказе. И в суд-то не вызовешь, и к делу не подошьешь…
- Я все-таки не совсем понимаю… А это важно?
- Про «неясный свет»? – Это такой маленький, но очень полезный пазлик. Вот, например, мне бы без этого пазла пришлось бы с бабой Машей разговаривать. А так – не надо. Все зыбко, конечно… Но вот завтра-послезавтра я съезжу кое-куда, - и никаких пазлов нам уже больше совсем не понадобится. А кто это там скребется у тебя?
- Где?
- Да не знаю, на крыльце вроде…
Бусыгин спрятал записную книжку и встал.
- Пойдем-ка, поглядим, - оно там еще и мычит, - кивнул он на дверь Артему, - может, опять корову кто в деревне завел?
Глава 8
Они подошли к двери. Артем толкнул ее, вышел на крыльцо, повернулся к лестнице и дернулся:
- О Боже!
Бусыгин тут же выскочил из коридора. На ступеньках на полусогнутых ногах, уперевшись руками в стену, стоял Куканов. Видимо, она требовала особого внимания, потому что Виктор Сергеевич сосредоточил свой взгляд исключительно на ее поверхности, не переставая поматывать головой. Когда напряженность момента спала, они поняли, что он просто отдыхает после долгой и трудной дороги до Вереницынского дома.
- Куканыч! – позвал его Бусыгин, - ты чего?
- Меня прислали, - сказал Куканыч, - к тебе. К вам обоим… У меня к тебе… к вам… дело… два дела…
- Елки палки! – воскликнул Анатолий Михайлович и осмотрел окрестности, - два дела! Давай-ка, Артем, хватаем его под подмышки, - и на веранду!
Они заволокли Куканова на веранду. Он помогал им, перебирая ногами. Усадить его получилось только на пол, у входа в сени. С табуреток он валился. Он сидел, вытянув левую ногу. Правую поджал, уперев в ее колено локоть правой руки и свесив к этому локтю скручинившуюся голову.
- Ну, Вить, что скажешь? – спросил Бусыгин.
Куканов оторвал голову от локтя и посмотрел на них. Лицо его… Лицо его было похоже неизвестно на что; он был будто спросонья, пьян и затравлен одновременно. Он всхлипнул, утерся рукавом и они оба обратили внимание на две застывшие и перекрестившиеся на правой щеке дороги – от слез и соплей.
- Я двух завалил, - голос его звучал откуда-то изглубока, от желудка. Он поднял кисть правой руки и показал на пальцах – что значит «два», - дву-ух!
Лицо его покраснело, руки дрожали, его всего немного потряхивало. Вдруг глаза его увлажнились. Он еще раз утерся рукой, положив еще один слой выделений поверх старых.
- П…ц мне… - сказал он, - теперь уже трех…
- Погоди, Витя… Кого ты завалил, каких двух?! Каких трех?! – недоумевал Анатолий Михайлович.
Но теперь Куканов только хлюпал носом и сглатывал слюну.
- Давайте его умоем, - предложил вдруг Артем, - не могу на это смотреть.
- Давай, - согласился Бусыгин с этим несоответствующим напряженности момента предложением, - может, он немного успокоится.
Артем сбегал в баню, притащил два полотенца и таз с водой. Одно полотенце он намочил, но не решился сам вытирать Куканова. Бусыгин перехватил у него полотенце и промакнул Вите лицо. Потом намочил его еще раз и стал его просто отмывать. Тот не сопротивлялся, только иногда вздрагивал, мычал, мотал головой и бессмысленно взмахивал руками.
- Не пойму, - сказал Артем, - он пьяный или чокнутый?
- Какая уж теперь разница… - ответил Бусыгин и взял у Артема сухое полотенце, - сейчас, Куканыч, мы тебя доведем до кондиции…
Куканов постепенно, действительно, немного пришел в себя. Бусыгин посмотрел на него и спросил Артема:
- Не возражаешь, курну у тебя на крыльце?
- Курите, - сказал Артем. - А Костя ваш в машине сидит?
- Не, по деревне пошел поболтать, - что-то у нас с ним… конфликт, что ли... Не пойму…
- А-а… А я думал, ему там скучно в машине сидеть…
- Нет, ему не скучно, - он сказал – пойдет работу поищет, - сказал Анатолий Михайлович уже на крыльце, закуривая, - хотя у нас, конечно, гораздо веселее…
Артем вытер полотенцами пол вокруг Куканова, бросил их в таз и отнес в баню.
- Ну, Куканыч, как ты? – спросил Бусыгин, сделав с десяток затяжек.
- Пьяный я, - пробормотал тот.
- А-а! Это хорошо, что сознаешь, а то ведь не все понимают…
- Я… двоих… насмерть… троих…
- Да погоди ты… Дай докурю…
- Двои-их!
- Ах ты, Господи ж ты Боже ж мой! Только опять не начинай!
Анатолий Михайлович затушил окурок, примерился и щелчком выбросил его через кусты за ограду. Потом зашел внутрь и сел рядом с Кукановым, привалившись спиной к стене; достал ручку, записную книжку и вздохнул.
- Ну, что случилось?
- Что случилось… - Куканов сморщился, как будто его укололи иголкой, и уперся лицом в задрожавшую снова руку, - они шли мимо, двое. Оба пьяные. Я им говорю: Стойте, нельзя здесь. А они мне : «Чё? Какого х…! Ты кому нельзя сказал!» И ко мне, - У Куканова снова навернулись слезы и его затрясло, - А у меня… а у меня… - стал он всхлипывать.
- Ничего не понимаю, - пробормотал Бусыгин, - о чем это он?
- А у меня – приказ!
- Приказ? – недоуменно осматривал Куканова Анатолий Михайлович. - Ничего не понимаю…
- Он говорил тогда, помните? – сообразил Артем, - при следователях? Что убил двоих?
- А… точно-точно… Так что там у тебя за приказ?
- Первый – предупредительный, второй - на поражение… А главное – чтоб никто не прошел. Так и сказали – лучше убить, чем пропустить! А они поперли… Я не успевал предупредительный… Обоих положил…
- Это правда, Вить?
- Они дергались! Дергались, понимаешь?! – срываясь на крик, спрашивал Куканов неизвестно кого, - не мог я, не мог!
- Чего не мог?
- Не мог, чтоб опять!
Бусыгин закрыл записную книжку, откинул голову к стене и задумался. Все молчали.
- Тебя Глухов прислал?
- Ага. – Куканов будто бы успокоился, сгорбился, сунул руки под подмышки и уставился в одну точку.
- То есть все это было еще в армии?
- Да.
Бусыгин знал Куканова недолго, - всего несколько лет, - да и то, - в друзьях у него не ходил. Но Витькин характер – вздорный и балаболистый поневоле был известен всей округе. И вдруг весь он рассыпался, как шелуха, и из-под этой шелухи показался обиженный жизнью восемнадцатилетний парнишка, послушный мамин и папин сын, делавший все, что они говорили… Потом настал момент, когда надо было выполнить приказ – и он его выполнил… И сломался. А дальше… дальше надо было чтоб никто ни о чем не догадался и при этом - быть как все – крутым, языкастым, задиристым. И Куканов старался как мог, не понимая, что делал это совсем не «как все»…
- А психологи с тобой работали?
- Работали… - усмехнулся Куканов и щелкнул ногтем по горлу, - вот он, психолог-то мой!
- А что ж ты сейчас-то сорвался? Со своим психологом? До соплей?
- Стрелял я в него…
- В кого?
- В депутата.
- Ты?!
- А кто? – Я – больше некому.
- Ну и как ты в него стрелял?
- Х-хрен знает… не помню ничего.
- Ну а что помнишь?
- Помню, пили со Славкой на старице. Потом выстрелы какие-то. Дальше – как во сне, - темнота, гроза, стрелять хочу.
- А ты говорил, что Ворошиловский стрелок был – правда?
- Правда. Норматив на районных соревнованиях выполнил, только значка не дали.
- Ну а потом что помнишь?
- Утром проснулся, - помню, вроде стрелял, - а куда – не помню. Пошел по деревне, - смотрю – менты. Я баб поспрашивал, - ну, думаю, - все – убил. Рассказал им, ментам, в смысле, как смог, а они меня – на смех. Хрен их поймешь, ментов. Сдаваться им пришел, а они – на х… посылают.
- Ох, Витя-Витя… Да ведь ты там выше крыши наплел, как обычно… И никто тебя не посылал никуда.
- Ну, присочинил маленько, - я ж не помнил ничего.
Он на мгновение задумался, а потом сказал:
- Один хрен, я стрелял.
- Почему?
Куканов посмотрел исподлобья.
- Дяди Матвея карабин… У меня был. Я его потом на сеннике нашел. Из него и палил…
И вдруг его сильно тряхнуло, он задрожал и сквозь зубы выдавил:
