Питер Ловси - Смерть за кулисами (в сокращении)
— Помнится, во время работы в той школе вы поддерживали связь с местным театральным кружком. Мы с Майком Глейзбруком даже сыграли в одном из спектаклей — о Ричарде III.
Уайт вскинул обе руки.
— А-а-а, так это вы были принцами в Тауэре! — Вспомнив давнее прошлое, он явно испытал удовольствие. — Сорок лет прошло, если не больше! Теперь-то я вас вспомнил.
Да уж, не сомневаюсь, старый ты извращенец, мысленно усмехнулся Даймонд.
— А вот у меня приятных воспоминаний не осталось. С тех пор я избегаю театров.
— Вот оно как, — с искренним сочувствием произнес Уайт. — Если вдуматься, сюжет и вправду трагический.
— Нет, пьеса тут ни при чем.
— Значит, всему виной боязнь сцены?
— Бросьте, мы же оба знаем, что боязнь сцены тут ни при чем.
— Будьте добры, просветите меня.
— Нет, мистер Уайт, я хочу, чтобы меня просветили вы. Хочу знать, что произошло между вами и мной.
Старик заморгал.
— Прошу меня простить, я в растерянности. Насколько я помню, между нами ничего не «происходило», как выразились вы.
— Почему вы дали роль именно мне?
— Видимо, потому, что вы были бойким ребенком. Извините за прямоту, но вы и теперь, став взрослым, держитесь на редкость внушительно.
— Я офицер полиции.
Это признание произвело колоссальный эффект. От лица Уайта мгновенно отхлынула кровь.
— Мне известно о вашей судимости, — добавил Даймонд.
— Это было давным-давно, — прошептал Уайт. — Я отбыл наказание.
— Вас выпустили досрочно через три года.
— Три года — тоже немало. Это не пикник на опушке. За что сидят такие, как я, оповещают всех и каждого, нам приходится тяжелее, чем кому бы то ни было.
— Жалобить меня бесполезно.
— Я и не пытаюсь. Я получил по заслугам. Но свой срок я отбыл, других судимостей у меня нет. Можете убедиться сами.
— Это означает лишь одно: больше вы не попадались. Склонность к извращениям — это навсегда.
Уайт кивнул.
— Да, я растлитель малолетних, другого отношения я не заслуживаю. Значит, вы имеете в виду ту давнюю судимость?
— Нет. То, что произошло между мной и вами.
Словно не слыша, Уайт продолжал:
— С тех пор я больше никогда не работал в школе. Долгое время мыкался без работы. Моим спасением оказались способности к рисованию. Я мог бы иллюстрировать детские книги, но намеренно воздерживался. В конце концов я нашел свою нишу — графические новеллы для взрослых, — помолчав, он спросил: — Зачем вы приехали сюда, мистер Даймонд?
Его собеседник с трудом сдержал гнев.
— Говорите, вы сменили работу и образ жизни? Думаете, вашим жертвам было так же легко?
Уайт понурил голову.
— Да я понимаю… В детстве я сам натерпелся всякого. Прошу вас, поверьте: с тех пор как я вышел из тюрьмы, я не совершил ничего предосудительного.
Даймонда по-прежнему наполняло презрение.
— Мистер Уайт, я приехал сюда из-за того, что произошло между мной, в то время ребенком, и учителем, которому я доверял.
Уайт вскинул голову и широко раскрыл глаза.
— Вам я не сделал ничего плохого!
У грязного мерзавца язык повернулся все отрицать. Даймонд, перед глазами которого сгустился красный туман, схватил старика за плечи.
— Хотите сказать, вы меня облагодетельствовали?
— Богом клянусь, я не сделал вам ровным счетом ничего.
— Хватит врать. — Даймонд придвинул его к себе, приподняв над полом. Теперь они смотрели друг другу в глаза. — Всякий раз, стоит мне войти в театр, у меня что-то замыкает в мозгу, да так, что меня чуть наизнанку не выворачивает. Не знаю, что именно. Эти воспоминания от меня скрыты. Зато я точно помню, когда все началось: в день моего участия в том спектакле.
Лицо Уайта исказилось от ужаса.
Даймонд встряхнул его, и старик вскрикнул. В углу его рта показалась струйка крови. А когда Уайт открыл рот, стало ясно, что он прикусил себе язык.
Эта кровь спасла Уайта, ее вид отрезвил Даймонда.
— Признайтесь, — тяжело дыша, потребовал Даймонд, — вы помните, что сделали со мной. Мне необходимо услышать это.
Уайт только покачал головой.
Даймонд сжал пальцы в кулак, но заставил себя разжать его. Держать себя в руках ему стоило огромных усилий. Он отступил на шаг.
— Вы должны сказать мне правду.
Уайт стер с подбородка кровь и выговорил отчетливо, разделяя слова паузами:
— Я никогда не совершал никаких предосудительных действий по отношению к вам. К мальчикам меня никогда не тянуло. Под суд я попал, когда работал в частной школе для девочек, «Академии Маннингэм». Я соблазнял девочек лет четырнадцати или пятнадцати.
Даймонд в два счета осмыслил услышанное: по словам Майка, его мать где-то прочитала, что Уайта обвинили в непристойных действиях по отношению к несовершеннолетним в частной школе в Гемпшире. Видимо, миссис Глейзбрук сама сделала вывод, что жертвами Уайта были мальчики.
Истина стала известна Даймонду, но ничего не изменила. Оставалось лишь одно: выяснить, что произошло после спектакля о Ричарде III, и в первую очередь — в эпизодах, связанных с театром.
— Я твердо убежден: в те выходные, когда прошел спектакль, случилось нечто глубоко потрясшее меня, — сказал он Уайту. — В театре не было никого, кто мог бы пристать к восьмилетнему мальчишке?
— Думаю, нет, — ответил Уайт. — А если бы и нашелся кто-нибудь, ему не представилось бы шанса. Спектакль давали в церковном помещении, там всегда многолюдно.
То же самое вспоминалось и Даймонду.
— Как вы намерены поступить? — спросил Уайт. — Если в округе обо всем узнают, среди местных жителей начнется паника. Такое уже случалось. И мне каждый раз приходилось переезжать.
— Почему же вы просто не поменяли имя?
— Потому что человек, поменявший имя, выглядит более зловещей фигурой, когда другие наконец узнают, что он не тот, за кого себя выдает. К извращенцам, притворяющимся нормальными, относятся еще хуже.
Объяснение убедило Даймонда.
— Мой приезд к вам не имеет никакого отношения к моей работе. Никто в полиции не спросит меня, где я был и с кем беседовал. Глейзбрук и близко к вам не подойдет.
На обратном пути в больницу Даймонд напряженно думал о своем фиаско. Он лопухнулся, причем по-крупному. Он мог бы даже пристукнуть старика из-за ошибочных выводов. Даймонда сжигал стыд. Но он по-прежнему не знал, как побороть свою фобию.
8
Лью Роджерс ждал его у дверей реанимации.
— Что нового? — спросил Даймонд.
— На всякий случай Кейт оставили в больнице до завтрашнего утра, но похоже, она легко отделалась. Ее перевели в другую палату, там мы можем с ней поговорить. Два местных инспектора дорожной службы тоже ждут возможности допросить Кейт, а тем временем пьют кофе.
— Значит, попробуем их опередить.
В отдельной палате они застали Кейт в кресле возле кровати. На лбу у бывшей костюмерши красовалась ссадина, рука была загипсована. Посетителей Кейт встретила улыбкой.
— Приветик, милые мои!
— Вам повезло, — заметил Даймонд. — Чего не скажешь о вашей машине — мы видели, что ремонту она не подлежит. Вы знаете, чем была вызвана авария?
— Меня резко занесло на повороте, и я врезалась в дерево.
— Вы пытались избежать столкновения с другой машиной?
Она хихикнула: расспросы не испортили ей странно-игривого настроения.
— Подсказываете мне алиби? Вот спасибо! Но нет, в аварии виновата только я: неслась слишком быстро, а думала своим крохотным умишком совсем о другом.
— Об увольнении из театра «Ройял»?
— Да нет, что вы, с тех пор столько воды утекло! Просто грезила наяву, мечтала о роскошных самцах, с которыми я была бы не прочь переспать.
— Ее проверяли на алкоголь? — вполголоса спросил Даймонд у Роджерса.
Тот кивнул.
— Еще на месте аварии. Результат отрицательный.
Легкомысленную болтливость Кейт оставалось приписать только шоку или побочному действию лекарств.
Кейт объяснила Даймонду:
— Я не сажусь за руль, когда выпью. Но вместе со мной спасли и мою сумочку, а я держу в ней безотказное тонизирующее на случай стресса. Да не смотрите вы так укоризненно, дорогуша! Это коньяк. Лечебный.
Хорошо было уже то, что спиртное развязало ей язык, но не повергло в сон. Кейт изъяснялась вполне связно.
— Значит, вы ехали домой?
— Да. Сегодня отработала в театре последний день. Собрала свои пожитки и ушла.
— В подавленном настроении?
— Наоборот — в кровожадном! Черта с два в наших краях найдешь вакансию костюмера.
— Почему же вы тогда пренебрегали своими обязанностями?
— Только в последнее время. Два года я вылизывала ее, как Букингемский дворец. Ни единой жалобы, зато море похвал, а я в то время одевала актеров, занятых в больших постановках, — да, мальчики, можете мне поверить. Представляете, сколько раз меняют костюмы в мюзикле? И не жалкая горстка актеров, а больше двадцати танцовщиков, по девять костюмов на каждого! Костюмерная должна работать, как центр управления полетом.
