Рауль Мир-Хайдаров - Знакомство по брачному объявлению
И он опять и опять вчитывался в зовы души незнакомых мужчин и женщин.
"Да, уж если такие на что-то рассчитывают, так мне сам Аллах велел,--решил он однажды.-- Со мной любая женщина, даже хрупкая, не пропадет, что-что, а надежная крыша будет ей обеспечена..."
Откуда же было знать провинциальному нотариусу, что объявление "романтического мужчины", так рассердившее и подтолкнувшее его самого обратиться в "Вечерку", вызовет горячий интерес прекрасной половины рода человеческого по всей стране. Предложения станут поступать адресату тысячами, самые невероятные, иные письма будут приходить даже с денежными переводами - видимо, на дорогу. В общем, случится как раз то, на что и рассчитывал стареющий брачный аферист, сочинивший такое томное, романтическое объявление. Уж он-то наверняка знал о жалостливой женской душе не понаслышке.
Решиться-то Акрам-абзы решился, но объявление требовалось составить путное, толковое, чтобы чувствовалось, что не ветрогон какой-нибудь, а человек солидный, самостоятельный стоит за строками и отвечает за свои слова. "Если надо, можно даже заверить текст в сельсовете, мне не откажут",-- думал Акрам-абзы, пытаясь уместить свое служебное положение, портрет, планы и пожелания в несколько газетных строк.
Но ничего не выходило: если выпирало одно, то пропадало другое, и слова казались ему какими-то стертыми, жалкими: "сельский нотариус из Хлебодаровки..." Перечитывая написанное, Акрам-абзы сникал, понимая, что так женщину не взять.
"Ну ладно,-- рассуждал нотариус,-- тому горемыке у разбитого корыта нечего им сказать и дать нечего, одно остается - гитара да какой-то нерусский Верлен с Вознесенским, но мне-то ведь есть что о себе сказать и что предложить!"
Но сказать о себе ладно да толково, да чтоб покороче, никак не получалось, и стал он по вечерам перечитывать мужские объявления, не принимая, конечно, в расчет ни послание винницкого жениха, ни этого, пропади он пропадом, пятидесятилетнего романтика с гитарой.
Мужских объявлений оказалось мало, прямо-таки потонули они в море женских призывов, и Акрам-абзы обвел эти крошечные островки в море-океане красным карандашом. Мужчинам, видимо, нечего было путного сказать о себе, предложения их казались мелковатыми, несущественными,-- в общем, скучно и вяло представлял себя род мужской.
Красные островки не научили Акрама Галиевича ничему толковому, и он вновь пожалел, что у него только один номер газеты -- будь их у него два или три, не говоря уже о годовой подшивке, он наверняка отыскал бы там нечто благородное, возвышенное, ведь обращаются, наверное, в газету и интеллигентные люди: журналисты, артисты, музыканты...
Но чего нет, того нет. "Коль нет цветов среди зимы, так и жалеть о них не надо",-- припомнилась Акраму-абзы давно вычитанная поэтическая строка, и он еще раз порадовался своей памяти: "Это тебе, "романтик", не какой-то Верлен с Вознесенским, а Есенин!"
Этого поэта он уважал больше всех других и знал кое-какие его строки наизусть.
"Эх, описать бы все в стихах,-- мечтал нотариус,-- да ладно вставить и о себе, и о той, которую хочется приветить в своем доме". Но с рифмой не ладилось совсем, белиберда какая-то получалась: "нотариус-пролетариус" -- на большее фантазии и рифмы не хватало, оставалась только суровая проза.
"Конечно, если бы подключить кого-нибудь...--рассуждал он.-- Да того же Жолдаса, он для балансовых комиссий в облпотребсоюз такие доклады пишет... И все, говорят, сам, только сам!"
Верочка все восхищалась, бывало: "Грамотный у нас бухгалтер, ему палец в рот не клади!"
Да об этом Акрам-абзы знал и без нее. "А если бы еще отдать подредактировать Ивану Загорулько,-- развивал он свою мысль, вспомнив про редактора местной газеты,-- да еще зайти к нему с бутылкой трехзвездочного..."
Конечно, тогда можно было бы заранее рассчитывать на успех, ведь как ни крути - одна голова хорошо, а две, а то и три гораздо лучше, надежнее.
Но вся беда заключалась в том, что Акраму Галиевичу не хотелось своими планами-мечтами делиться со всей Хлебодаровкой. Жолдас, тот, может, и промолчит, а Иван Петрович сдержится только до первой пивной бочки, да еще и обсмеять может, журналисты народ такой, с ними нужно быть начеку. "Дружба дружбой, а табачок врозь" -- всплывала в памяти любимая присказка Загорулько. Нет, это был человек ненадежный.
Все эти обстоятельства заставили Сабирова самого всерьез засесть за письменный стол. Если писатели, по слухам, шлифуют иную строку десятки раз, то Акрам-абзы перещеголял самого трудолюбивого, взыскательного литератора --он написал девяносто семь вариантов и только девяносто восьмой решился наконец отправить в "Вечернюю Алма-Ату".
Этот девяносто восьмой вариант он написал после того, как провел вечер за бешбармаком у Жолдаса-ага, где, как водится, пропустил для аппетита рюмочку-другую. Написав, он тут же, несмотря на поздний час, пошел на почту и опустил письмо в ящик. Знал: не решись он сделать это сейчас -- будет мучить себя долго и сотым и сто пятидесятым вариантом.
Наутро, проснувшись, Акрам-абзы хотел перечитать, что же он все-таки отправил в газету, но не тут-то было: девяносто восьмой вариант был написан сразу набело, на одном дыхании, и он так никогда и не увидел, как выглядело его объявление, заставившее поспешно телеграфировать и сорваться с места неизвестную Наталью Сергеевну Болдыреву.
А объявление его, отредактированное ушлым, поднаторевшим в таких делах собратом Загорулько, было напечатано в следующем виде: "Юрист на пороге пенсии желал бы пригласить в скромный райцентр Оренбуржья женщину, не идеализирующую жизнь в городе. Сила, здоровье, безупречная репутация, общественное и материальное положение гарантируют тихую, надежную гавань. Дом, отлаженное хозяйство позволят познать, не обременяя себя особыми хлопотами, на склоне лет покой, почувствовать себя хозяйкой и поверить, что жизнь все-таки удалась".
Попадись на глаза Акраму Галиевичу эта газета, он бы никаких претензий к редакции не имел -- все солидно, пристойно. Особенно, наверное, ему понравилось бы: "безупречная репутация, общественное положение"...
Отправив письмо в Алма-Ату, нотариус как-то сник, потерял интерес к газете, убрал ее подальше. "Зачем я все это затеял?" -- думал он в послеобеденные спокойные часы на службе, аккуратно укладывая в сейф потерявшие блеск черные саржевые нарукавники, служившие ему чуть ли не с первых дней работы в этой должности.
"Мне что, в Хлебодаровке невест мало?" -- иногда говорил он себе, и тут же вставали перед глазами наиболее вероятные кандидатуры: Мария Петровна --товаровед по галантерейным товарам из райпотребсоюза, давняя подруга Веры Федоровны, или Светлана Трофимовна, заведующая почтой. Светлану, помнится, в давние холостые годы он даже как-то несколько раз провожал с гуляний в городском саду. Какая была девушка -- загляденье!
Или начальник райгаза, женщина, появившаяся в Хлебодаровке недавно, вместе с оренбургским газом, в последнее время тоже посматривала на него с интересом.
А кого он только не встречал у Жолдаса! И Раису Ахметовну, учительницу русского языка в казахской школе,-- уж ее-то Беркутбаевы наверняка хотели бы видеть женой соседа, хотя учительница и была намного моложе Сабирова. И Флюру Исламовну, местного педиатра, подругу и коллегу жены Жолдаса-ага, женщину строгую, властную, которую Акрам-абзы почему-то побаивался. Да мало ли кого он встречал в хлебосольном доме Жолдаса!
Запомнилось ему и предложение старой уборщицы сельсовета, аккуратной и педантичной немки Фриды Яновны Грабовской, которая совсем недавно остановила его по-свойски во дворе сельсовета и на правах старой знакомой, вроде шутя, сказала:
-- Акрам Галиевич, не забывайте, что у меня в доме две дочки. Хоть и говорят люди, что не первой молодости невесты, для вас, думаю, будет в самый раз. -- И, вздохнув, добавила: -- Конечно, засиделись девочки, крепко засиделись -- и Марте, и Магде уже за сорок. Долго учились, сами понимаете -- медицина: медучилище, мединститут, потом долго выбирали, капризничали: то шофер не устраивал, то слесарь, а время бежит, не мне вам рассказывать. А в Хлебодаровке женихи на дороге не валяются, вот и остались дочки с носом, готовы нынче снизить требования, да не к кому. А они у меня хорошие, хозяйственные, плохого о них, думаю, никто не скажет. Так что примите к сведению...
Акрам-абзы, конечно, отшутился, но ведь и впрямь невест в поселке хватало.
В иные дни, по настроению, список подходящих кандидатур из Хлебодаровки изрядно корректировался, и в него попадали совсем другие женщины. В сладкие минуты, строя самозабвенно планы своей будущей жизни, Акрам-абзы вспоминал вдруг о письме в газету, и настроение пропадало. "Зряшная затея, пустое дело",-- корил он себя, и успокаивался лишь вспомнив, что письмо может и затеряться по дороге.
"А если не затеряется, так не дадут даже хода, в редакции печатают в первую очередь своих да по блату",-- думал он, наслушавшись всякого про городскую жизнь. Окончательно успокаивала лишь мысль: "Да кто же к нам, в Хлебодаровку, добровольно решится ехать? Грязь полгода месить в резиновых сапогах да зимой неделями день и ночь печь топить?"
