Буби Сурандер - Время действовать
— Как это к нам попало?
Я помахал красным конвертом. Беата раздраженно подняла голову от графиков дежурств:
— Дорогой, откуда мне знать? Спроси у вахтеров или в экспедиции.
Надо было так и сделать. Впрочем, нет. Мне надо было сделать нечто совсем другое. Порвать красный конверт и все его содержимое на мелкие клочки — пальцами и зубами, швырнуть на пол и попрыгать на нем, кинуться в подвал и бросить все в какую-нибудь горящую топку, бежать из «Утренней газеты», из Стокгольма, из Швеции. Смыться домой и спрятаться под кроватью.
Но я положил конверт в ячейку и задумчиво повертел дискету в руках. В компьютерах девчонка разбиралась. Даже адрес на конверте не написан от руки, а напечатан.
Иллюстрациями у нас ведал Вилле. Он сидел над списком заданий. Один из пресловутых ромбовидных столов был у него в единоличном владении — с компьютером, пятью телефонами (двумя для связи с радиофицированными машинами) и аппаратом, который автоматически набирал сотню телефонных номеров. Кое-кто поговаривал, что для выпуска «Утренней газеты» достаточно этого аппарата и подключенной к нему копировальной машины.
А кроме того, прямо перед Вилле лежал только что отточенный карандаш. По-видимому, им-то он и пользовался, когда впрягался в работу и трудился в поте лица, принося пользу.
Первое, что в тот день Вилле заставил меня делать, — это слушать его брюзжание.
— Доброе утро, доброе утро. Вижу, спалось хорошо, — сказал он, зная при этом, что у меня вечерняя смена и выходить мне надо только в три. — Везет некоторым, а другим вот приходится вкалывать спозаранку.
Эта среда началась для меня с того, что я работал до двух часов ночи. Лег спать не раньше трех. Но работающим по временному найму о таких вещах лучше не поминать.
— Здоровому телу — здоровый труд, — отозвался я автоматически.
— Конечно, конечно, но ему еще надо много каши. — Вилле пролистал заявки на день. — Так, посмотрим... Сегодня есть жирные кусочки. Займись-ка к вечеру, вместе с Гуллан, этим боссом, которого выгнали, ну, тем, что съездил в Португалию, чтобы проконтролировать свою секретаршу, о-ля-ля... Гуллан хочет написать, каково этому дяде сейчас, когда его измордовали на радио и телевидении... а скандальная пресса обмазала черной краской...
Ну да, вместе с Гуллан. Ясное дело. «Афтонбладет» и «Экспрессен» разоблачают и смещают боссов. А «Утренняя газета» все опровергает, понимает их мотивы.
Зазвонил телефон.
— Хотя постой, это мне Хенрик звонит. — Вилле стал рыться в заявках, а другой рукой взялся за трубку. — Они с Гуллан много работали вместе. Может, ты лучше возьмешь вечерний матч?
Хенрик состоял в штате, а выгнанный босс — это наверняка материал на первую полосу. Фото на пять колонок, первая полоса — это всегда приятно. А с меня хватит и футбольной встречи на стадионе Росунда.
— Конечно, о чем речь.
Вилле приложил трубку к уху. Мне он протянул листок, проглядывая его на ходу.
— Секунду, — сказал он в трубку. — Успеешь еще до этого заскочить на Шеппсхольмен. — Это он уже мне. — Там выступает финская любительская труппа. Сделаешь для «Театра». Тут на листке все написано... Алло, да, это отдел иллюстраций.
— Спасибо, — сказал я, взяв бумажку. — Большое, пребольшое спасибо!
Он уставился на меня. Я радостно осклабился в ответ. Говорят, у Вилле память как у слона. Или это про его нос говорили?
Успею, пожалуй, перекусить. Но я остановился у ячейки и снова вытащил дискету. Фабричная этикетка, черная с серебряными буквами: 3М Double Side Double Density 96 tpi 747-0 soft sector.
Засовываешь это в щель компьютера и читаешь текст на экране. Больше я в компьютерных делах ничего не понимал.
Беата вздохнула, когда я склонился над ее письменным столом. Беата была для меня и «воля твоя, и царствие твое». Это она разрешала мне не приходить на работу и регистрировала мои сверхурочные. Я улыбнулся ей, чуть ли не уподобляясь собачке на задних лапках. Если б мог, и хвостом бы завилял.
— Послушай, — сказал я кротко, — кто у нас разбирается в компьютерах?
Беата подняла на меня глаза и неожиданно улыбнулась.
— И ничего больше? — сказала она. — А я была уверена, что ты попросишь отгул на завтра.
— Нет-нет, я человек бедный и охотно тружусь, чтоб заработать деньги. Если бы я был в штате, да еще богат и ленив, то давным-давно пригласил бы тебя поужинать.
Это она пропустила мимо ушей.
— Юлле, — сказала она. — Юлле просиживает тут ночи напролет у разных компьютеров.
Юлле. Прекрасно.
— А сегодня вечером он работает?
Она пробежала кончиком ручки по списку дежурств.
— Придет в шестнадцать, через час.
Превосходно. Еще один день моей жизни начал приобретать четкие контуры. Теперь можно и кофе попить.
Стокгольм. Мокрый, дождливый конец лета. Он пришел неожиданно, словно налетевший ливень.
Хотя вообще-то в Стокгольме именно в дождливую погоду люди на улицах выглядят веселее всего. Хорошенькие девушки, напряженно улыбаясь от страха промокнуть до нитки, бегут, лавируя между лужами, по мостовой. Нахальные парни с густым коричневым загаром смеются громко и смущенно, когда наконец попадают под крышу и могут стряхнуть капли с пиджаков. Люди улыбаются друг другу и дружелюбно кивают, сталкиваясь зонтиками.
Тепло здоровое, влага сочная, и ничто так не красит щеку, как слезы из облака.
Стокгольм — это город, который улыбается под дождем.
Мы летели по магистрали Кларабергследен в большом репортажном автомобиле. Шины шипели на блестящем асфальте. Правил Янне, он ехал, по привычке, быстро и нахально. Поисковая стрелка на шкале полицейского радио остановилась, чей-то голос, хриплый от атмосферных помех, начал зачитывать длинный список украденных машин. А Вилле в это время вякал что-то по радио из отдела иллюстраций.
Янне вздохнул и приглушил сводку новостей на третьей программе.
— Говорит пятьдесят шестой, Янне, прием, — сказал он в трубку.
Мы мчались по Хамнгатан. Люди стояли тесными группами повсюду, где находили укрытие — под маркизами или в подъездах. Те, что пересекали Королевский парк, бежали, прикрывая головы колышущимися газетами и пластиковыми пакетами.
— Вот увидишь, всю ночь будет лить, — мрачно сказал Янне.
Небо между каменными фасадами было темное. Я кивнул.
— Как ты сказал, Торпедные мастерские?
— Езжай через весь Шеппсхольмен, вниз к стоянке...
— А, знаю.
Финские актеры-любители не годились ни к черту. Зал был совершенно пустой. Вся труппа расположилась на сцене кружком. Артисты сидели на полу, подогнув под себя ноги, размахивали руками и монотонно что-то напевали. Это напоминало занятия йогой а-ля «Калевала», а слуховое впечатление было таким, будто собрались совы-алкоголички и устроили концерт.
Кроме того, режиссер точно знал, как именно их надо снимать. Мне пришлось просто сражаться за то, чтобы самому определять диафрагму.
Янне стоял в сторонке и забавлялся вовсю. Это было видно по тому, как он старался не двинуть ни единым мускулом лица. Мне предстояло выслушать все комментарии на обратной дороге в редакцию.
Я потратил целый час, чтобы отщелкать две катушки, а пойдут ли они в дело, еще неизвестно. Уже по пути к машине Янне подкалывал:
— Вот увидишь! Дадут целый разворот в воскресном приложении. Заголовок на шестнадцать колонок: «Любительство как откровение». Тебе бы надо было снимать аж прямо снизу!
— Садись в машину и газуй, — сказал я.
Вонючая это оказалась работенка. В газету ей не попасть, это уж точно.
Когда Янне продрался сквозь автомобильные пробки и подъехал к редакции, столовая была открыта. Брюквенное пюре оказалось хоть и водянистое, но все равно лучше, чем оценка финского любительского театра, которую выдавал Янне. На душе и совсем полегчало, когда он перешел к курсам акций.
— «Утренняя газета» котируется по сто восемьдесят крон, — сказал он, довольный. — Знаешь... я заплатил по сто тридцать за конвертируемые.
Ох уж эта акционерная идиллия — Швеция.
— «Вольво» идет по триста шестьдесят девять! — Янне колотил пальцем по столу. — А ведь некоторые, подумать только, покупали в январе по двести шестьдесят. Знаешь... деньги иметь теперь просто бессмысленно.
Короче говоря, светлое будущее нам гарантировано. Скоро никому не надо будет работать. Кроме, конечно, тех, что по временному найму.
Я так и не успел сказать ни слова про компьютерную дискету. Как только я появился в главной редакции, Юлле махнул мне рукой, подзывая к себе.
— Можешь не ездить на Росунду, — сказал он. — Нам сообщили о другом событии, и тебе надо прямо рвануть туда. Поговори с Бронко.
Бронко Билл был этим летом звездой среди репортеров-внештатников. Прозвище свое он получил после громогласных рассказов о своих ковбойских приключениях в Америке. Он сидел за стеклянной перегородкой, где обосновалась служба новостей, и говорил по телефону, продолжая в то же время печатать на компьютере. Небольшого роста, с квадратной фигурой, загорелый, в одежде пастельных тонов и спортивной обуви, какую носят яхтсмены. Энергия из него так и била.
