Буби Сурандер - Время действовать
Теперь засмеялась и она. Не громко, не облегченно, но по крайней мере засмеялась.
— Знаешь, как я хочу умереть? — спросил я. И быстро добавил, прежде чем она успела что-либо сказать: — Хочу, чтобы меня застрелил обманутый муж.
Она просто зашлась от смеха. Настоящего звонкого смеха. А я думал: спасибо тебе, Боб Хоуп![4]Надеюсь, не упрекнешь меня, когда встретимся в раю.
— Ты звонишь среди ночи в самую крупную утреннюю газету Швеции. Мы отвечаем вежливо, мы не имеем права бросить трубку. Так приказано. Но мы не занимаемся душеспасением. Мы Богу не конкуренты. Если это Он тебе нужен, так у его генерального агента есть дежурная станция. Номер — в телефонном справочнике, на третьей странице. А хочешь беседовать с нами, так нас интересует только одно: конкретные факты.
Я замолчал, выжидая. В трубке было слышно, как она хихикала и сморкалась. Потом вроде прикурила сигарету.
Тарн говорил по другому телефону. Выглядел он, по обыкновению, неряшливо. Уже две недели как ему надо было бы постричься, и два дня — как помыть голову. Мятый костюм он, похоже, купил лет десять назад на распродаже в ПУБе.[5]Галстук в пятнах.
Словом, Тарн вышел из тех далеких времен, когда журналисты стреляли деньги за неделю до очередной получки.
— О'кей? — сказал я с раздражением.
— О'кей, — ответила она.
— Это был десерт. Перейдем к горячему?
— Можешь выдрючиваться как тебе угодно. — Ее голос звучал спокойно и жестко. — Мне это ни капли не поможет.
— Но тогда скажи, чем мы можем помочь! У тебя же, наверное, была какая-то идея, когда ты набирала наш номер.
Юлле положил передо мной листок бумаги, на котором Тарн написал: АДР & НРТЕЛ?
— Кстати, где ты находишься и какой у тебя номер телефона?
Я не сразу разобрал, что было написано на листке строчкой ниже. Ага: «Телефонная станция пытается установить ее номер».
— Это не твое дело. И вот еще что: вам не удастся проследить, откуда я звоню. Это я выяснила. Но помочь мне вы можете.
— Как?
Теперь ей придется что-то предложить.
— Напишите о... ну, о всяких безобразиях.
— А что это за безобразия?
— Ну, напишите, например, о... — Она больше не колебалась, голос опять стал энергичным. — Напишите о частных фирмах по охране имущества. Там столько дерьма, надо бы присмотреться.
Охранные фирмы! На лице у Тарна проступило изумление. Он пожал плечами и сделал мне знак: давай, мол, говори дальше.
— Охранные фирмы? — сказал я. — Вот на днях мы выезжали в Бромму,[6]в тамошний супермаркет. Я был на репортажной машине, вместе с журналистом, словом, все на полную катушку. Нам сообщили, что какой-то охранник, сволочь и фашист, надругался над ребенком. Оказалось, что этот охранник — пожилая тетка и что она хлопнула по руке четырнадцатилетнего озорника, который стащил шоколадку.
Она не отвечала.
— За все лето это было самое страшное дело, связанное с охранными фирмами. Послушай, за этими компаниями наблюдают и полиция, и специальное подразделение при губернском управлении. Я уж не говорю о таком страшном чудовище, как общественность... Так что ничего эти фирмы натворить не могут, поверь мне.
Когда я замолчал, она подождала немного. А потом сказала:
— Это бы мне помогло. Я бы протянула еще несколько дней.
Тарн покачал головой и изобразил пальцами, как крякающая утка смыкает и размыкает клюв. Приказ был ясен: давай трепись дальше. По-видимому, ее номер еще не выяснили.
— Ладно, — сказал я, — сделаем пару репортажей об охранных фирмах. А потом позвонит Ингвар Карлссон и сообщит, что стоит на мосту, на Вестербрун. И желает, чтобы мы сделали серию сочных хвалебных материалов о социал-демократической партии. Иначе прыгнет через перила.
Она долго не откликалась. Но потом просопела:
— Понимаю. — И добавила: — Ты когда-нибудь бывал на Сульвалла?[7]
Ну как же, и не раз. Какая-нибудь тощая кляча приходит первой и выигрывает для хозяина массу капусты. Значит, в газете должно быть фото. Слева направо: владелец, лошадь и наездник. Из них троих только лошадь имеет достаточно достоверную биографию.
— М-гм, — промычал я.
— Ты видел, что происходит после последнего заезда, когда все ушли и стоянка для машин уже пустая?
— Гм-гм.
— Тогда отворяют большие ворота и выпускают один из бронированных автомобилей компании «Секуритас».[8]Он двигается прямо от касс, что под дальней трибуной. Потом спокойненько едет по темным дорожкам к площади Фридхемсплан... Знаешь, сколько в этой машине денег?
— Ну?
— При самом плохом раскладе — не меньше миллиона крон, а то и двух. Если же была серия заездов — так и пять миллионов. Все ассигнации старые, так что идентифицировать их невозможно. Мелочь!
Ну и ну. Пять миллионов — мелочь!
— Скажи, что ж тогда не мелочь, а по-крупному?
Пауза. Потом она ответила:
— По меньшей мере двадцать миллионов. В одной-единственной машине. А если охранная фирма осмелится наплевать на страховые условия, так и еще больше.
Двадцать миллионов крон. Сто тридцать моих годовых заработков.
— Когда, где, как? — спросил я.
— Это все я, конечно, знаю, — отозвался молодой голос. — Но как ты думаешь, что станет со мной, если я разболтаю?
— Ты все знаешь?
— Все до точки. А про самую последнюю, изощренную деталь узнала как раз сегодня.
Я взглянул на Тарна. На его лице было напряженное внимание, а пальцы щелкали: говори, говори.
Но она сама продолжала:
— Будет целая серия ограблений, все в течение нескольких дней. Они рассчитывают загрести по меньшей мере сотню миллионов. А потом исчезнут из страны.
Она вроде сделала последнюю длинную затяжку сигаретой.
— Если сейчас разболтаю, так умру, — спокойно сказала она. — А разболтаю потом, так тоже умру.
И в трубке стало совсем тихо.
— Ну что ты, — произнес я, пытаясь ее приободрить.
Тогда голос послышался снова:
— А знаешь, что это за самая последняя изощренная деталь? Про которую мне стало известно сегодня?
— Ну-у , — протянул я.
Она громко вздохнула.
— Да, впрочем, если я и не скажу, то все равно умру. Ведь... смыться-то нельзя, когда сидишь в каталке.
— Ну и... — подталкивал я.
— Вот ведь как. Нет у меня никакого выбора. Самое хитрое, что я могу сделать, это покончить с собой сейчас, именно сейчас. Тогда они, быть может, подумают, что я все разболтала. Тогда они, может, смоются, ничего не предприняв.
Я ошеломленно поднял голову. Тарн махал рукой, дескать, давай трепись дальше, давай, давай. Юлле слушал все, открыв рот.
И тут я снова услышал молодой энергичный голос:
— Боже, какие же вы бездарные идиоты!
Щелчок. Гудки. Она положила трубку.
2
Тот день в «Утренней газете» начался как обычный рабочий день и таким бы остался, если бы не пришел красный конверт.
Красный конверт — это такая штука, которая переворачивает всю нашу жизнь. Он лежал в моей ячейке, когда я объявился в комнате фотографов.
Тридцать фотографов в самой крупной утренней газете Швеции. И на всех одна комната, комнатенка. У директора, который занимается распределением служебных автомашин, и то кабинет побольше, причем на одного. А фотографы делят свою комнатушку с секретарями и служащими отдела кадров, да еще с вахтерами и водителями репортажных машин, плюс со всеми бездельниками, коим захочется посмотреть программы «Sky» или «Screen Sport»,[9]а то и видео.
Это демократия на предприятии.
Моя ячейка — пластиковая коробка размером с машинописный лист, на общей шаткой подставке среди тридцати других — все, чем я владел. А комната фотографов была мне домом в «Утренней газете». Если я чувствовал вялость и хотелось чуток подремать, то именно там я мог прикорнуть. А позвонят и сообщат, что в семье кто-то помер, — наверное, там мне суждено и плакать.
Вообще-то ячейка всегда была чем-нибудь набита. Всякими дурацкими памятками от руководства редакции, и от инструкторов зала физподготовки, и от клуба деятелей искусства, и от отдела кадров. Все на том неудобоваримом шведском языке, который употребляется для разного рода сообщений. Если и доводилось копаться в ячейке с интересом, так это лишь тогда, когда должно было прийти извещение о зарплате.
Но теперь сверху лежал красный конверт. Он просто кричал, что произошло что-то необычное. Я проверил адрес — ясное дело, на мое имя — и выпотрошил конверт.
Внутри лежала компьютерная дискета и записочка: «Моему ночному другу».
Я осторожно положил дискету в ячейку. Хотя, конечно, на ней не было никаких отпечатков пальцев. И никаких опознавательных знаков. Но я на всякий случай извлек конверт из корзины для бумаг и подошел к Беате, секретарше.
