Ольга Баскова - Вуаль темнее ночи
Доктор чуть не задохнулся от негодования:
– Вы просто сошли с ума.
– Не волнуйтесь, мы уже отпустили ее, – успокоил его Петя. – И в связи с этим мне нужно у вас проконсультироваться. Дело в том, что мы ее арестовали не просто так. Она призналась во всех убийствах и только благодаря нашему эксперту, доказавшему обратное, вышла на свободу. Причем Анна Григорьевна настаивала на своей виновности.
– Чертовщина какая-то, – процедил Половцев.
– И тем не менее это так, – бросил Петя. – Поэтому я и хочу побеседовать с вами. Как вы думаете, почему она это сделала?
– То есть взяла на себя чужую вину? – уточнил Артем Михайлович. – Да я понятия не имею, зачем это ей нужно.
– Мог ли кто-нибудь внушить ей подобную мысль? – спросил старший лейтенант.
Доктор подумал:
– Вообще-то мог бы. Сейчас Захарова большую часть времени проводит в своем мире, однако она не опасна, просто кажется странной. Дети следят за ее состоянием, и когда их мать переходит допустимые границы и воображает себя то птицей, то белкой, то рыбой или упорно настаивает на убийствах мужей, они срочно звонят мне, и мы ее забираем. Разумеется, мы лечим ее и гипнозом, и он плодотворно влияет на пациентку. Она довольно внушаема. Думаю, ваша мысль имеет право на существование.
– Она утверждает, что многого не помнит, – вставил Петя.
– Правильно, – согласился врач.
– А нам как раз нужно, чтобы она кое-что вспомнила, – сказал Прохоров. – Как вы поняли, мы считаем: ей кто-то внушил эту мысль. Нам очень важно знать, кто. Разве не странно, что Анна Григорьевна совершенно не помнит, с кем общается?
Артем Михайлович вздохнул:
– Это говорит о том, что ее скоро придется забирать к нам. Видите ли, из-за болезни она часто слышит голоса, много голосов, причем, естественно, не видит никаких лиц. Поэтому образ человека не воспринимается ею в целом, только голос. Правда, могу вас обрадовать. Во время ремиссии, пусть даже кратковременной, ее память начинает нормально работать. Возможно, вам повезет, но придется подождать. А я со своей стороны обещаю вам, что наведаюсь к Захаровой самое позднее послезавтра, если ее дети не позвонят раньше.
– Большое спасибо, – поблагодарил его Петя.
– Это вам спасибо, – усмехнулся врач.
Закончив разговор, старший лейтенант повернулся к коллегам:
– Вы все слышали? Я поставил на громкую связь.
– Паршиво, – отозвался Скворцов. – Ждать ее ремиссии у нас нет времени. В любую минуту может появиться новый труп.
– Если уже не появился, – вставила Зорина.
Все повернулись к ней:
– Что ты сказала?
– Я сказала: если уже не появился, – повторила журналистка. – Неужели вы еще не поняли, зачем преступница подсунула нам несчастную Захарову? Разве она не знала, что мы в конце концов отпустим ее? Нет, ей было важно выиграть время. И я не удивлюсь, если вскоре нам сообщат о новом трупе.
Павел махнул рукой:
– Замолчи, Катерина. Мы еще не разобрались с этими двумя. Зачем нам третий?
– Если бы нас об этом спрашивали, – вздохнула Зорина.
– А что вы думаете по поводу Захаровой? – поинтересовался Прохоров.
– Да что тут думать, все и так ясно, – процедил Киселев. – Наша дамочка гуляла в парке, к ней подсела преступница и начала внушать мысли о черной вдове и убийствах.
– Чтобы подсесть к женщине и начать ей внушать какие-либо мысли, нужно знать, кому и что говорить, – вставила журналистка. – Ребята, настоящая черная вдова прекрасно знала, к кому подсаживается. Нам необходимо выяснить, где она могла получить информацию о Захаровой. Разумеется, это возможно только в психиатрической больнице. Петя, как ни крути, а одним разговором с главврачом ты не отделаешься. Придется туда ехать и беседовать с персоналом. Кто-то снабдил нашу преступницу подробными сведениями об Анне Григорьевне.
– А если она сама когда-то слышала о Скобиной и теперь скопировала ее? – спросил Петя.
Зорина покачала головой:
– Но Скобина не одевалась в черное. Поэтому для того, чтобы ей просто подражать, достаточно было парочки убийств. Нет, наша преступница создала этот образ и, как кукловод, дергала за ниточки Захарову.
– Но Захарова ненормальная, – возразил Костя. – В ее больной голове мог сложиться подобный образ.
– Значит, Пете придется узнавать, когда Анна Григорьевна начала одеваться в черное, – кивнула журналистка. – У меня вырисовывается такая картина. Убийца задумывает свое преступление и начинает подбирать жертв, причем не только для убийства. Каким-то образом он узнает, что в психиатрической больнице лечится подходящая для его замысла женщина. Он начинает собирать о ней информацию, следить и готовить для своего дьявольского спектакля. На его счастье, больную иногда выпускают. На его счастье, Захарова, как и все люди, одержимые этой болезнью, сторонится общества и гуляет в одиночестве. Видимо, наша настоящая черная вдова – женщина неглупая, потому что она наверняка изучила специальную литературу и поняла: Анна Григорьевна слышит голоса. Вот она и становится одним из голосов Захаровой, внушавшим ей нужные мысли.
Петя присвистнул:
– Все равно какая-то чертовщица. Ну скажите на милость, зачем нужен весь цирк с черной вдовой?
– Если это маньяк женского рода, то тоже ненормальный человек, – пояснила журналистка. – Маньяки любят разные переодевания и дорожат атрибутикой. Пять кинжалов как раз в их стиле. А если кто-то косит под маньяка, то, признаюсь, идея оригинальная. Вероятно, вариант просто пырнуть ножом из-за угла или отравить, что более характерно для женщин, нашу преступницу не устраивает. Ей нужны эффекты.
– Думаешь, это Николаева? – поинтересовался Костя.
– Возможно, – пожала плечами женщина.
– Из ваших разговоров я вынес только одно, – встрял Павел. – Нам предстоит много работы. Откуда наша преступница знает о Скобиной? Это дело большой давности. Такое владение информацией говорит о возможном знакомстве ее с подсудимой или о родственных связях, – он посмотрел на часы. – Что-то наш Леонид запаздывает. Он должен был, как птица в клюве, принести нам вести.
– А вот и я, – в двери показалась белобрысая голова Сомова. – Слышу, что уже заждались меня, и, представьте себе, рад этому. Наконец отдел соскучился и по бедному лейтенанту.
– Ладно, не прибедняйся, – осадил его Костя. – Выкладывай, что принес.
– А как насчет напоить-накормить? – обиделся Леонид. – Полдня на ногах. Машину-то мне не даете.
– В твоем возрасте мы сами пешком ходили, – бросил ему Павел. – А чаю нам не жалко. Сам наливай.
Сомов не заставил себя ждать.
– Как наша задержанная? – поинтересовался он, наливая кипяток.
– Она уже не задержанная, – усмехнулся Киселев. – Мы отпустили ее за недостатком улик.
– Уверены на все сто? – спросил Леня.
– На двести, – процедил Киселев. – Ты давай ешь и пей, но о деле не забывай. Итак, что нарыл? Где был?
– Лучше спросите, где не был, – парировал Сомов. – Чтобы собрать нужную информацию, разыскал даже деток этой нашей Захаровой. Подумал: если от нее будет мало толку, может, пригодятся и они.
– И пригодились? – подался вперед Скворцов.
– А это уж вам судить, вы с ней беседовали, – улыбнулся Леонид. – В общем, картина вырисовывается такая. Как сказал ее сын, очень уважаемый человек, декан факультета одного из вузов, мать давно казалась ему странной. Ее странность усилилась, когда она похоронила второго мужа. Причем сын подчеркнул мне: и его отец, и отчим очень любили мать и заботились о ней. Так что ни о каких издевательствах над бедняжкой не было и речи.
– А в чем заключались ее странности? – поинтересовался Костя.
– Во многом. Захарова жаловалась то на неуправляемый поток мыслей, то на их закупорку. Ей стало трудно постичь смысл прочитанного текста, а ведь она была умной и образованной женщиной. В ее высказываниях происходило как бы соскальзывание с одной темы на другую без видимой логической связи. В общем, он ничего не понимал из разговора с родной матерью. Кроме того, у Анны Григорьевны пропал интерес к любимому делу, она стала неряшливой, что раньше за ней не наблюдалось, и стремилась к уединению. Декан позвонил своей сестре, и та повезла мать в клинику. Их приняла усталая докторша, которая равнодушно выслушала больную и ее дочь и прописала какие-то лекарства, а Захарова нуждалась в госпитализации. Ну, вы же сами знаете, какие у нас врачи. Правильный диагноз редко кто поставит сразу. Врач решила: это невроз, а на шизофрению не проверила. Разумеется, лекарства не помогли. Захарова стала заговариваться, ей мерещились какие-то люди, которых на самом деле не было, потом она стала перевоплощаться в животных, и дети вызвали «Скорую». Только в психдиспансере ей поставили правильный диагноз. Кстати, изначально она не одевалась в черное. Ее подлечили и отправили домой, не видя угрозы для окружающих. Сын говорил: жить с ней было просто невозможно, а они люди работающие, кстати, еще и для того, чтобы иметь деньги на ее лечение. Вот они и решили разменять ее квартиру и поселить мать в однокомнатной. Я, конечно, спросил, как они могли бросить одну больную женщину, на что мужчина возразил: ее никто не бросал, можно спросить у соседки, которой они приплачивали для того, чтобы та наблюдала за матерью и каждый день ее навещала. Я отправился к этой соседке. Женщина изменилась в лице, когда услышала, что я из полиции и что приехал по поводу Захаровой, но сразу призналась: дескать, да, господин Захаров попросил за деньги присмотреть за матерью, однако у нее самой двое внуков, дочь растит их одна и часто обращается к ней за помощью, а Анна Григорьевна казалась ей нормальной, ну, с небольшими странностями, посторонних в квартиру не пускала, поэтому она и следила за ней через пень-колоду, однако деньги брала. Иногда соседка собирала ее для гуляния в парке, но, естественно, за ней не приглядывала. Когда я поинтересовался, почему вдруг Захарова стала одеваться в черное, да еще такое старомодное, соседка пожала плечами:
