Агата Кристи - Бремя любви
Несколько успокоившись, он добавил:
– Господь в доброте своей спас меня от этого.
– И после всего, что случилось, ваша вера не уменьшилась?
Ллевеллин засмеялся.
– Вера? Мне это слово кажется странным. Разве мы верим в солнце, луну, стул, на котором сидим, землю, по которой ходим? Если есть знание, зачем еще вера? И выбросьте из головы мысль, что я пережил какую-то трагедию. Нет. Я шел заданным мне курсом – и сейчас иду.
Правильно было то, что я приехал сюда, на остров; правильно будет, что я уеду, когда придет время.
– Вы хотите сказать, что получите… как вы это называете – приказ?
– О нет, не столь определенно. Но понемногу определится дальнейший курс, и он будет не только желательный, но и неизбежный. Тогда я начну действовать. Мне все будет ясно – куда я должен ехать и что делать.
– Так просто?
– Да. Попробую это объяснить. Это вопрос гармонии. Неверный курс – я имею в виду не зло, а ошибку – его сразу чувствуешь, как будто споткнулся во время танца или взял фальшивую ноту. – Поддавшись воспоминанию, он сказал:
– Будь я женщиной, я бы сказал: как будто упустил петлю при вязании.
– Кстати о женщинах. Вы, видимо, вернетесь домой?
Отыщете свою раннюю любовь?
– Сентиментальный конец? Вряд ли. К тому же Кэрол давным-давно замужем, у нее трое детей и преуспевающий муж. Наши с Кэрол отношения никогда не были чем-то серьезным, просто гулял парень с девушкой, вот и все. – - И в вашей жизни другой женщины не было за все эти годы?
– Слава Богу, нет. Если бы я встретил ее…
Он не докончил, оставив Уайлдинга в легком недоумении. Тот не мог знать, какая картина встала перед мысленным взором Ллевеллина: крылья темных волос, изящные височки, трагические глаза.
Ллевеллин знал, что настанет день и он встретит ее.
Она так же реальна, как тот стол в офисе и окно санатория. Она существует. Если бы он встретил ее во время своего проповеднического служения, ему пришлось бы от нее отказаться. Тогда бы от него этого потребовали. Смог ли бы он это выполнить? Он не был уверен. Его темная леди не Кэрол, не легкое весеннее увлечение юноши. Но теперь от него не требовали жертвы. Теперь он свободен.
И когда они встретятся… Он не сомневался, что встретятся. Когда, где, при каких обстоятельствах – неизвестно.
Указаниями ему служили только каменная купель в церкви да языки пламени. Однако у него было ощущение, что он подошел очень близко, что скоро это случится.
Внезапно распахнулась дверь между шкафами, и он вздрогнул. Уайлдинг обернулся и, удивленный поднялся с кресла.
– Дорогая, я не ожидал…
На ней не было ни испанской шали, ни глухого черного платья – что-то прозрачное, струящееся, лилово-розовое, она как будто принесла с собой старомодный запах лаванды. Увидав Ллевеллина, она остановилась и уставилась на него странным, ничего не выражающим взглядом.
– Дорогая, как твоя голова, лучше? Это доктор Нокс.
Знакомьтесь – моя жена.
Ллевеллин вышел вперед, пожал ее вялую руку и церемонно сказал:
– Рад познакомиться с вами, леди Уайлдинг.
В ее глазах появилась жизнь – чуть заметное облегчение. Она села в кресло, которое ей придвинул Уайлдинг, и заговорила в стремительном стаккато.
– Так вы доктор Нокс? Я про вас читала. Как странно, что вы приехали сюда, на остров. Зачем? То есть что вас заставило? Это необычно, правда, Ричард? – Она полуобернулась к нему и торопливо продолжала:
– Правда же, обычно люди тут подолгу не живут. Приплывают – и уплывают. Куда? Не знаю. Покупают фрукты, соломенные шляпы и дурацких кукол, потом возвращаются на корабль, и корабль уходит. Куда они уплыли? В Манчестер? В Ливерпуль? А может, в Чичестер, наденут там плетеную соломенную шляпу и пойдут в церковь. Смешно. Люди вообще смешные. Говорят: «Не знаю, я прихожу или ухожу?»
Моя няня так говорила. Но ведь это правда? Это жизнь.
Приходит человек или уходит? Я не знаю.
Она покачала головой и вдруг засмеялась. Ллевеллин видел, что она покачнулась, когда садилась; он подумал:
«Она вот-вот потеряет сознание. Интересно, муж знает?»
Но быстрый взгляд на Уайлдинга все ему объяснил.
Этот опытный путешественник ничего не понимал. Он наклонился к жене, и лицо его осветилось любовью и тревогой.
– Дорогая, у тебя температура. Тебе нельзя было вставать.
– Мне лучше: я наглоталась таблеток, они снимают боль, но дурманят. Она тихонько засмеялась и откинула со лба светлые, почти белые волосы. – Не хлопочи надо мной, Ричард. Дай лучше доктору Ноксу выпить.
– А тебе? Налить бренди? От него тебе станет лучше.
– Нет, мне лимонад.
Он подал ей стакан, и она с улыбкой поблагодарила.
– От пьянства ты не умрешь, – пошутил он.
Ее улыбка стала напряженной. Она сказала:
– Кто знает?
– Я знаю. Нокс, а вам чего? Виски? Безалкогольное?
– Бренди с содовой, если можно.
Она не сводила глаз с его стакана.
Вдруг она сказала:
– Мы могли бы уехать. Уедем, Ричард?
– С виллы? С острова?
– Ну да.
Уайлдинг налил себе виски и встал позади ее стула.
– Куда хочешь, дорогая. В любое время. Хоть сейчас.
Она вздохнула – долгий, глубокий вздох.
– Ты такой… такой добрый. Конечно, я не хочу уезжать. Да и разве ты можешь? Ты должен управлять имением. Наконец все уладилось!
– Это не имеет значения. На первом месте – ты.
– Я могла бы уехать одна. хотя бы ненадолго.
– Нет, мы поедем вместе. Я хочу, чтобы ты всегда чувствовала, что о тебе заботятся, что всегда есть кто-то рядом.
– Думаешь, мне нужен хранитель? – она неудержимо захохотала и так же внезапно умолкла, зажав рот рукой.
– Я хочу, чтобы ты чувствовала, что я всегда с тобой, – сказал Уайлдинг.
– О, я это чувствую… всегда.
– Поедем в Италию. А хочешь, в Англию. Может, ты тоскуешь по Англии?
– Нет, – сказала она. – Никуда мы не поедем. Останемся здесь. Все будет так же, куда бы мы ни уехали. Везде одно и то же.
Она с мрачным видом поглубже уселась в кресло, потом вдруг взглянула через плечо вверх на Уайлдинга, на его озадаченное, встревоженное лицо.
– Дорогой Ричард. Ты так замечательно ко мне относишься. Ты так терпелив.
Он нежно проговорил:
– Пока ты это понимаешь, для меня нет ничего важнее.
– Я знаю – о, я это знаю.
Он продолжал:
– Я надеялся, что здесь ты будешь счастлива, но теперь вижу, что тебе не удалось отвлечься.
– Здесь доктор Нокс, – напомнила она.
Она повернулась к гостю и одарила его внезапной веселой улыбкой. Он подумал: «Каким чудным созданием она могла бы быть… была».
Она продолжала:
– Что касается острова и виллы – это земной рай. Ты так однажды сказал, и так оно и есть. Земной рай.
– А-а!
– Но я не могу его принять. Доктор Нокс. – В голосе опять послышалось стаккато, – вы не считаете, что надо иметь очень сильный характер, чтобы вынести рай? Как у тех старых благословенных первых христиан, о которых поется в гимне, которые сидели рядком под деревьями с коронами на головах, – я всегда считала, что короны ужасно тяжелые, – и снимали свои золотые короны у моря. Наверное, Бог разрешал снимать короны, потому что они были очень тяжелые, их нельзя носить все время. Некоторым достается слишком много всего, правда? – Она встала и снова покачнулась. – Я, пожалуй, пойду лягу. Ты был прав, Ричард, у меня температура. Но короны ужасно тяжелые. Жизнь здесь похожа на сбывшийся сон, только я больше не хочу снов. Я должна быть в другом месте, не знаю где. Если бы…
Она рухнула, и Ллевеллин, ожидавший этого, подхватил ее и передал Уайлдингу.
– Ее лучше уложить в постель, – отчетливо произнес он.
– Да-да. А потом я вызову врача.
– Ей достаточно поспать, – сказал Ллевеллин.
Ричард Уайлдинг посмотрел на него с недоумением.
Ллевеллин сказал:
– Позвольте, я помогу.
Они вынесли девушку через ту же дверь, в которую она вошла, потом по короткому коридору внесли в открытые двери спальни и бережно опустили ее на широкую резную кровать с дорогим парчовым пологом. Уайлдинг выглянул в коридор и позвал:
– Мария!
Ллевеллин, оглянувшись, прошел в ванную, заглянул в застекленный шкафчик и вернулся в спальню.
Уайлдинг нетерпеливо крикнул еще раз:
– Мария!
Ллевеллин двинулся к туалетному столику.
В это время вошла низенькая смуглая женщина, быстро прошла к кровати, наклонилась над потерявшей сознание девушкой и вскрикнула.
Уайлдинг отрывисто сказал:
– Посмотрите за ней. Я позвоню врачу.
– Не нужно, синьор. Я знаю, что делать. Назавтра она будет в порядке.
Уайлдинг неохотно вышел из комнаты.
Ллевеллин пошел за ним, но в дверях задержался и спросил у Марии:
