Агата Кристи - Бремя любви
Обзор книги Агата Кристи - Бремя любви
Агата Кристи
(под псевдонимом Мэри УЭСТМАКОТТ)
Бремя любви
"Ибо иго мое благо, и бремя мое легко".
Еванг, от Матфея, гл. II, ст.30Господь, ты отобрал утехи тела,
Но указал душе иную даль.
Пока душа не слишком очерствела,
Пошли мне боль, страданье и печаль!
Р. Л. СтивенсонПролог
В церкви было холодно. Стоял октябрь, и топить было рано. На улице солнце еще посылало ненадежное обещание бодрости и тепла, то здесь, среди холодного серого камня, была только сырость и предчувствие зимы.
Лаура стояла между нарядной няней в хрустящих воротничках и манжетах и помощником викария мистером Хенсоном; самого викария свалила жестокая простуда. Мистер Хенсон был худой и юный, с выступающим кадыком и тонким гнусавым голосом.
Миссис Франклин, хрупкая и хорошенькая, опиралась на руку мужа. Сам он стоял важно и прямо. Рождение второй дочери не принесло ему утешения после потери Чарльза. Он хотел сына. Но из того, что сказал врач, стало ясно, что сына уже не будет.
Он перевел взгляд с Лауры на младенца, который лепетал на руках у няни. Две дочери… Конечно, Лаура – очень милая девочка, и новорожденная чудесна, как и все младенцы, но мужчине нужен сын.
Чарльз, Чарльз, золотые кудряшки, как он смеялся, запрокидывая голову… Такой красивый мальчик, такой шустрый и смышленый. Действительно необыкновенный мальчик. Если одному из его детей суждено было умереть, пусть бы уж Лаура…
Он встретился взглядом со старшей дочерью; на маленьком бледном личике глаза казались большими и трагическими, и Франклин, смутившись, покраснел: что он такое думает?! А вдруг ребенок догадается? Конечно, он всей душой любит Лауру, и все-таки, все-таки она – это не Чарльз.
Опершись о руку мужа, полузакрыв глаза, Анджела Франклин думала: «Мой мальчик, мой дорогой красивый мальчик… В голове не укладывается. Ну почему не Лаура?»
Вины за эту мысль она не испытывала. Стоя ближе к первобытным инстинктам, она честнее и безжалостнее, чем муж воспринимала как факт, что ее второй ребенок никогда не станет для нее тем, чем был первый. В сравнении с Чарльзом Лаура проигрывает по всем статьям: тихая, бесцветная. Девочка хорошо воспитана, не доставляет хлопот, но она лишена – как это называется? – индивидуальности.
Она снова подумала: «Чарльз… ничто не возместит мне потерю Чарльза».
Она почувствовала, как муж сжал ей руку: надо было участвовать в службе. Какой же противный голос у бедняги Хенсона!
* * *Анджела удивленно и снисходительно посмотрела на младенца на руках у няни: такие большие, торжественные слова для такой крохи.
Спящая девочка моргнула и открыла глазки. У нее поразительно синие глаза – как у Чарльза; она счастливо гулькнула.
Анджела подумала: «Улыбается, как Чарльз», – и на нее нахлынул прилив материнской любви. Это ее ребенок, ее собственный, чудный ребенок. Впервые смерть Чарльза отодвинулась в прошлое.
Анджела встретила грустный взгляд темных глаз Лауры и с мгновенным любопытством подумала: «Интересно, о чем этот ребенок думает?»
Няня тоже обратила внимание на то, как тихо и прямо стоит рядом с ней Лаура.
«Какая же она тихоня, – подумала няня. – Пожалуй, слишком уж тихая; в ее возрасте ненормально быть такой тихой и воспитанной. Ее почти не замечают. А надо бы… как же так…»
В это время преподобный Юстас Хенсон подошел к критическому моменту, который всегда заставлял его нервничать. Ему редко доводилось крестить. Был бы здесь викарий… Он одобрительно посмотрел на серьезное личико Лауры. Воспитанная девочка. Его вдруг заинтересовало: что у нее сейчас в голове?
Этого не знали ни он, ни няня, ни Артур или Анджела Франклин.
Это несправедливо…
О, это несправедливо.
Ее мама любит малышку-сестру, как любила Чарльза.
Это несправедливо…
Она ненавидит, ненавидит, ненавидит малышку!
Пусть бы она умерла!
Лаура стояла возле купели, в ушах у нее звенели торжественные слова крещения, но гораздо явственнее и реальнее была мысль, облеченная в такие слова:
Пусть бы она умерла…
Легкий толчок. Няня подала ей ребенка и прошептала:
– Возьми ее… осторожно… крепче… и передай священнику.
– Я знаю, – шепнула в ответ Лаура.
Вот малышка у нее на руках. Лаура посмотрела на нее.
Подумала: «Что, если я разожму руки, и она упадет на камень. Она умрет?»
Камни серые и твердые – но детей очень сильно укутывают, прямо кокон. Сделать? Решиться?
Она помедлила, и момент был упущен. Ребенок оказался в нервных руках преподобного Юстаса Хенсона, которому явно не хватало умения викария. Он спрашивал у Лауры имена и повторял их: Ширли, Маргарет, Эвелин… Вода стекала со лба малышки. Она не заплакала, только снова довольно гулькнула, будто ей доставили огромное удовольствие. Осторожно, внутренне съежившись, помощник викария поцеловал ребенка в лоб. Он знал, что викарий так делает. И с облегчением вернул ребенка няне.
Обряд крещения закончился.
Часть первая
Лаура – 1929
Глава 1
За внешним спокойствием девочки, стоявшей возле купели, скрывалось разрастающееся чувство негодования и обиды.
С самой смерти Чарльза она надеялась… Хотя она горевала о нем (она его обожала), надежда и страстное желание затмевали горе. Когда Чарльз был жив, такой красивый, обаятельный, веселый и беспечный, вся любовь доставалась ему. Лаура чувствовала, что это правильно, справедливо. Она всегда была тихой, вялой, как это часто бывает с нежеланными детьми, родившимися слишком скоро после первенца. Отец и мать были к ней добры, но любили они Чарльза.
Однажды она подслушала, как мать говорила гостье:
– Лаура, конечно, милый ребенок, но она такая скучная.
И она честно и безнадежно признала справедливость этой оценки. Она скучная. Она маленькая, бледная, волосы у нее не вьются, она никогда не скажет такого, чтобы все засмеялись, – не то что Чарльз. Да, она хорошая, послушная, никому не доставляет хлопот, но и ничего ни для кого не значит и никогда не будет значить.
Как-то она пожаловалась няне:
– Мама любит Чарльза больше, чем меня.
Няня немедленно отбила удар:
– Глупости и не правда! Мама одинаково любит обоих своих детей. По справедливости. Все мамы поровну любят своих детей.
– А кошки нет, – сказала Лаура, мысленно пересмотрев недавнее рождение котят.
– Кошки – животные, – сказала няня. – В любом случае помни, что тебя любит Бог, – добавила няня, слегка ослабив блистательную убедительность предыдущего довода.
Лаура согласилась. Бог любит ее – ему так положено.
Но даже Бог, наверное больше всех любил Чарльза. Потому что создать Чарльза, конечно гораздо приятнее, чем такую вот Лауру.
«Но я сама могу любить себя больше всех, – утешала себя Лаура. Больше, чем Чарльза, или маму, папу или еще кого-нибудь».
И Лаура стала еще более бледной, тихой и ненавязчивой, чем раньше; няня даже забеспокоилась. Она поделилась с горничной неясными страхами, что Лауру «Бог приберет» молодой.
Но умер Чарльз, а не Лаура.
* * *– Почему ты не купишь своему ребенку собаку? – требовательно спросил мистер Болдок, старый друг Лауриного отца.
Артур Франклин слегка опешил: вопрос прозвучал в разгар жаркого спора об итогах Реформации.
– Какому ребенку?
Болдок мотнул большой головой в сторону Лауры, которая ездила на велосипеде по газону, петляя среди деревьев. Спокойное развлечение, без всякой опасности повредить себе: Лаура была осторожной девочкой.
– С какой стати? – возразил Артур Франклин. – За собаками нужен уход, они вечно прибегают с грязными лапами и рвут ковры.
– Собаки, – сказал Болдок лекторским тоном, которым хоть кого можно вывести из себя, – имеют замечательную способность поднимать в человеке дух. Для собаки хозяин – это бог, которому она не только поклоняется, но еще и любит – это в нашей-то угасающей цивилизации.
Люди сейчас охотно заводят собак. Это придает им ощущение силы и собственной значимости.
– Хм-м. И по-твоему, это правильно?
– Чаще всего нет, – ответил Болдок. – Но у меня есть застарелая слабость: я хочу видеть людей счастливыми. Я хотел бы видеть Лауру счастливой.
– Лаура совершенно счастлива, – сказал ее отец. – К тому же у нее есть котенок.
– Пф. Это не одно и то же. Подумай, и сам поймешь. Но твоя беда в том, что ты не хочешь думать. Вспомни, что ты сейчас говорил об экономических условиях времен Реформации. Ты хоть на минуту задумался, что…
И они опять с наслаждением заспорили, молоток и клещи, и Болдок высказывал самые фантастичные и провокационные мысли.
