Екатерина Лесина - Ошейник Жеводанского зверя
– Не ходи, – сказал он. – Там с утра орут. Мрак кромешный. Лучше у меня пережди, а я тебе расскажу. Такая жесть! Просто улет! Я не думал, что возможно... короче, слушай, начал я пробивать Шастелева, но не Тимура Маратовича, а Марата. Марата Тимуровича.
– Наоборот? – Ирочка разулась, кинув сапоги в угол. Лешкина прихожая была полна хлама и пыли, совсем не похожа на мертвые просторы Тимуровой квартиры. Тимур бы такого беспорядка не вынес. Тимуру бы в голову не пришло беспорядок устраивать.
И тапочками, серыми, стоптанными, с продранными носами, он бы точно побрезговал.
– Наоборот, наоборот. Пошли в комнату. Короче, с Маратом Тимуровичем Шастелевым дело обстоит с точностью до наоборот. Биография такая – закачаешься!
– А если это не он? – Переступить через свернутый рулоном ковер, который Лешка третью неделю кряду собирается выбить, перескочить через порожек с предательски торчащим гвоздем. Не наступить на половицу – отходит, а у Лешки нет времени и желания прибить.
Не квартира, а полоса препятствий. Стоп. Почему она злится? Лешка ведь свой, друг, он помочь пытается.
– Ну, фамилия и год рождения совпадают. Да и на фото он похож.
– А ты его видел? Ты... ты что, следил за ним? Ты ненормальный!
– Я-то как раз нормальный, а ты – дура. Втюрилась в красавчика и теперь ни видеть, ни слышать ничего не желаешь. Садись. – Лешка подвинул стул, чего прежде за ним не водилось. – Садись и слушай. Итак, в первый раз о Марате Тимуровиче газеты упомянули, когда ему было семь лет от роду. Ребенок-маугли, воспитанник собачьей стаи, жертва родительского алкоголизма... ну, как я понял, лет до пяти все было о’кей, а потом папаша помер, мамаша забухала, а дите, пытаясь выжить, прибилось к стае бродячих собак.
Тимур и собаки? Улица? Грязь? Ночевки в подвалах, вши да блохи? Невозможно.
– Слушай, слушай, родимая моя. Потом мамаша окочурилась, а на похороны явилась тетка, и естественно, все вскрылось. Был шум, история попала в газеты, а газеты легли в архивы. А я их оттуда и выцарапал по ссылочке одной, про нее позже расскажу.
– Это не Тимур! Ты ошибся, Лешка. Это не может быть он. Он ведь нормальный!
– Он выглядит нормальным, – возразил Лешка, усаживаясь на край стола. – А выглядеть и быть – разные вещи. Я тут проконсультировался кое с кем, серьезный товарищ, так он говорит, что если в стае недолго, что если лет до пяти жил нормально, и только потом случилось, то изменения не глобальны. Но они есть! Зверодети – штука известная. Погугли как-нибудь на темку, прикольно.
Все-то для него, гения доморощенного, прикольно. А для Тимура, если все-таки это он, каково?
– Пойми, Ирунчик, он не может быть нормальным. Образованным, выученным, соблюдающим правила приличия – это да. Но не нормальным!
Не ему судить. Никому не судить, потому как что можно ждать от ребенка, с которым обошлись подобным образом? И от взрослого, которого только на основании той старой истории обвиняют во всех грехах? В том числе и убийстве. Хотя Лешка, слава богу, об убийстве не знает.
– Его тетушка оформила опеку. Полагаю, пришлось ей несладко, видимо, святой женщиной была.
Уж не о той ли склочной безумной старухе из «Последней осени» он говорит? В той святости ни на грамм, в той одна бесконечная злоба, возведенная в абсолют.
– Но незадолго до выпускного, а Марат-таки доучился до выпускного, даже на медаль шел, серебряную, но для собачьего выкормыша...
– Прекрати! – Ирочка вскочила и залепила пощечину. Господи, она никогда никого не била, даже в детстве не била, тем паче Лешку. Ее хорошего, нет, ее единственного друга. А тут вдруг... у него щека покраснела. – И-извини.
– Проехали. – Лешка поскреб щетину. – Ты права, я перегнул палку. Короче, до выпускного умерла тетушка – по официальной версии имело место ограбление, но нападавшего так и не нашли. И нет, я не думаю, что это он, я думаю, что событие ударило по психике, с которой у твоего дружка и без того проблемы серьезные. А вот дальше... ты мне рассказала про Цилю, про то, что она мать его друга. Не соврал. Мать. Друга. Только вот не сказал, что этот друг до сих пор в розыске числится. За убийство.
Убийство-убийство, куда ни повернись, одни убийства. Тимура окружает смерть, и это судьба, а не статистика. Ну не способен он убить! Нахамить – да, убить – нет.
А с другой стороны, кто такая Ирочка, чтобы решать.
– У этого его друга была девушка, первая красавица района, в нее все влюблены были. Думаю, что Марат тоже. А она выбрала ничем не примечательного еврейчика. И вот кто бы мог сказать, что Ромео убьет Джульетту, а потом сбежит? Да так сбежит, что всероссийский розыск не даст результатов. А знаешь почему?
– Н-нет.
– А потому, что он сам труп. Если посмотреть так, то сходится. Во-первых, Марат был влюблен. Во-вторых, ревновал. В-третьих, от ревности убил обоих, только, хитрая сволочь, девушку оставил, а друга своего спрятал. Думаешь, домыслы? Нет, Ирунь, не домыслы. Сходится. И то, что он мамашу содержит, и то, что терпит от нее тычки, ты же сама рассказывала. Совесть это. Ведь не чужого человека убил, а друга.
Лешка раскраснелся, Лешке нравится его теория и его история, и Лешке очень хочется, чтобы Ирочка в нее поверила, потому что это будет доказательством его, Лешкиной, правоты. А Ирочка уже не знает, во что верить. Страшно. И стыдно. И много еще как, с ходу и не разобраться в буре, зародившейся в ее душе.
– Потом он вроде бы как исчезает... аж до самых последних лет. А объявляется во Франции. Уже состоявшийся, заматеревший, можно сказать, только чур не драться! Короче, весь из себя молод, богат и прекрасен. И хобби у него необычное, занятное, надо сказать, хобби. Твой Марат...
– Он не мой. И не Марат.
– Твой Марат, – Лешка был упрям в мелочах, – заявил себя наследником Шастелей. Не слышала? И я не слышал. Была такая семейка, крепко связанная с историей о Жеводанском Звере. Тоже не слышала?
Лешка разволновался, принялся расхаживать по комнате, размахивать руками, дирижируя речью.
– Провинция Жеводан, 1764—1767 годы, гигантский волк-людоед, сто двадцать три трупа, по официальной версии. По неофициальной – вдвое больше. Еще раненых добавь.
Наверное, стоит все-таки пойти домой, потому что мир вокруг Ирочки стремительно сходит с ума, раз уж благоразумный и спокойный Лешка вдруг перестал быть и благоразумным, и спокойным.
– В шестьдесят седьмом Жан Шастель убил Зверя, ко всеобщей радости. А заодно исчез и сынок его, Антуан, который объявился в этих краях незадолго до первых нападений. Из Африки вернулся... видно, с сувенирами. – Лешка остановился, едва не столкнувшись с сервантом, стеклянные дверцы которого слабо звякнули и отразили перекошенную Лешкину физиономию.
– Я, наверное, пойду...
– Нет, Ирка, ты дослушай. Марат заявляет, что он потомок Шастелей, что у него есть доказательства родства. И заодно виновности. Но не Антуана, а Жана Шастеля.
– Да какая разница?
– Он фанат Зверя. Он выкладывал снимки ошейника, вещи, которая якобы подчиняла животное. И которая доказывает его бредовые теории. Чушь полная, но Марат верит. Верит, Ирочка, и носит. Ты не замечала? На руке носит, на правой. Такой шелковый шнурочек. Я вот разглядел. Я сразу, когда в Инете увидел, подумал, что знакомое что-то, что видел где-то, а потом и вспомнил, где именно. На руке у дружка твоего. И это уже доказательство. Это факт, Ирунь! Я не про то, что он взаправду родич Шастелю, но про то, что твой Тимур лжец и скотина. И никакой он не Тимур. Права была старуха!
Город встречал Тимура звуками и запахами. Гудели машины на перекрестке, матерился в трубку мужик с раскрасневшимся от гнева и плохого сердца лицом, томно мурлыкала девица в коротком, распахнутом на груди полушубке, слишком жарком для весны, но слишком красивом, чтобы запереть его в шкафу. С визгом носилась детвора за сеткой детского сада, и сонная воспитательница лишь морщилась да встряхивала головой, как пловец, пытающийся выбить воду из ушей.
– Интересно, как они пахнут? – Марат остановился в трех шагах от сетки, полускрытый тенью старого тополя. – Ты никогда не думал о том, как пахнут дети?
– Этого я тебе не позволю сделать!
– Неужели?
Воспитательница вдруг отложила газету, выпрямилась настороженно – самка, почуявшая близость хищника, – огляделась, ощупывая взглядом каждый сантиметр пространства. Марат любезно поклонился и двинулся прочь.
– Не дергайся, я еще не настолько любопытен... знаешь, я думал, почему оно помогать перестало? – Он потер красный след на руке. – Выдохлось? Или никогда не работало? Но ты в другой раз не слишком-то затягивай.
– Не буду. Что мы делаем?
– Гуляем. Мы давно с тобой не гуляли, правда?
Правда. Не дышали серединной городской весной, когда почти ушла сырость и слякоть, разведенная плачущим снегом, когда газоны проклюнулись свежей травой, приняли первых скворцов и далеко не первых, но враз посерьезневших грачей.
– С девчонкой надо что-то решать. – Марат кинул птицам кусок французского батона, купленного в пекарне и еще горячего. Второй сунул в рот, зачавкав. – Девчонка для нас опасна.
