Наталья Солнцева - Джоконда и паяц
«Чужие люди ей дороже, чем я, – накручивал себя Лавров. – Она печется о них, а на меня ей плевать!»
– Ты несправедлив ко мне, – сказала она.
Начальник охраны спохватился. Черт! Он вился ужом на раскаленной сковороде. И с какой стати, спрашивается? Их с Глорией связывает работа и… взаимная симпатия. А от симпатии до любви – пропасть.
– Ты прав, – кивнула она. – Почувствовал разницу?
– Послушай, – не выдержал он. – Я перед тобой ни в чем не виноват.
– А кто тебя винит?
Лавров хлебнул чаю, обжегся и побагровел.
– Алина может погибнуть, – как ни в чем не бывало заявила Глория. – Она водит машину?
– Водит.
– Ты предупредил ее об опасности?
Лавров все-таки вышел из себя. Она его допекла.
– Как я должен это сделать? Подойти и сказать: «Милая барышня, вам лучше не садиться за руль! Потому что вы разобьетесь!»
– Примерно так.
– Она решит, что я чокнутый, только и всего.
Глория задумалась. Галерея Паяца не шла у нее из головы. К чему бы это?
– Алина позирует какому-то художнику? – догадалась она. – Кто-то пишет ее портрет?
Лавров чуть со стула не свалился.
– Откуда ты знаешь? Павел выболтал? – и тут же осекся. Вряд ли Алина поделилась с братом, что ходит на сеансы к Артынову. Она скрытная, вся в себе. Улитка, которая забилась в раковину и даже рожек не высовывает.
Глория ждала ответа, глядя на него из-под пушистых ресниц. По сравнению с Эми она почти не красится. И гораздо стройнее, и…
– Я краснею, – засмеялась она.
– Допустим, Алина позирует, – поспешно выпалил Лавров. – И что?
– Это смертельно опасно.
– Предлагаешь запереть ее в квартире и не выпускать? До скончания века?
Глория понимала, что все усилия тщетны. Никто не спасет Алину, кроме ее самой. Но та уже сделала выбор, ступила на мостик, ведущий в бездну.
– Ладно, убедила, – буркнул начальник охраны. – Я попробую. Ума не приложу, как это сделать… но попытаюсь хотя бы.
– Все серьезно. – Глория стерла с лица улыбку. – Ты знаешь художника?
– Получается, знаю.
– Вот и хорошо, – кивнула она. – Постарайся, Рома. Жаль девушку. Красивая?
– Очень.
– Верю, – вздохнула Глория. – В том-то и суть. Красота не хочет умирать. Уродству в этом смысле проще. Красота – великий соблазн и подвох. Спаси ее!
– Не проси невозможного.
– Ты тоже провидец, Рома? Это бремя. Чувствуешь, как оно ложится на тебя тяжким грузом и давит к земле? Алине осталось жить совсем мало…
– И как мне быть? Ходить за ней по пятам? Поломать ее салатовый «пежо»? Тогда она сядет в такси. Может, это выход?
– Решать тебе, – сказала Глория, вставая. – Жизнь Алины висит на волоске. Скоро этот волосок оборвется…
Глава 18
Вечер той пятницы выдался пасмурный, промозглый. Стемнело рано. Лавров поджидал Алину, как и в первый раз, во дворе дома, где располагались мастерские художников. Сегодня вечером – ее последний сеанс у Артынова. Раньше, чем тот закончит «Обнаженную Джоконду», модель не умрет.
«Я становлюсь мистиком, – констатировал начальник охраны. – Иду на поводу у Глории. Зачем Артынову убивать Алину? Он не станет этого делать. На взлете карьеры никому не хочется портить себе репутацию».
«А если его заставят? – возражал внутренний голос. – Тот же Паяц! Придет и потребует платы за флакончик с чудо-каплями».
«Паяц – порождение подсознания Артынова», – не сдавался Роман.
«Это как сказать!»
Из парадного вышел Рафик и прервал этот немой диалог.
– Замерз?
– Скоро они закончат? – сердито спросил Лавров. Он продрог и проголодался. Собачья у него работа, и жизнь не лучше. Вечный мальчик на побегушках. Каждый норовит его припахать. Даже бывший одноклассник.
– Осталось минут пятнадцать. Хочешь конфетку? – Рафик вытащил из оттопыренного бездонного кармана карамельку и протянул товарищу.
– Мог бы и трюфель предложить, – насупился тот. – Или «Белочку».
– У меня на шоколадные конфеты денег нет, – без смущения ответил художник. – Я представитель нищей богемы. Не взыщи!
– Иди к себе, Рафик. Надеюсь, наедине со мной Алина окажется сговорчивее.
– А если нет?
– Это последний шанс, – вздохнул Лавров. – Нет, значит, нет.
– Она… умрет? Выпадет из окна, как Слободянская?
Мнимый журналист пожал плечами и поднял воротник куртки.
– Почему непременно из окна? Может, вскроет себе вены… или врежется на машине в бетонный столб. Откуда мне знать?
– Ты циник, Рома, – ахнул художник. – Ты еще больший циник, чем Артынов. Вы чем-то похожи.
– Спасибо!
Слово «похожи» вызвало у Лаврова неожиданную ассоциацию. В своем пестром шутовском наряде Рафик вполне мог сойти за Паяца. Остается раскрасить лицо и…
Скрипнула дверь, из парадного медленно вышла Алина. Казалось, она ничего не видит перед собой. Рафик юркнул в тень, чтобы не попасться ей на глаза, но в этом не было необходимости.
– Алина? – Лавров крепко взял ее под руку и не почувствовал сопротивления. – Это опять я. Вы обещали дать интервью. Эксклюзив для нашего издания.
– Я… я… передумала…
– Невозможно! – с комичным отчаянием воскликнул «журналист». – Я уже здесь. Редактор ждет мой материал.
Она послушно шла рядом. Молчала. Как будто Лавров обращался не к ней, а к кому-то другому. Он внимательно посмотрел ей в лицо. Оно было белым и безжизненным, словно маска, снятая с покойника.
– Алина! – повысил он голос. – Вы меня слышите? Вам нельзя садиться за руль. Ни сегодня, ни завтра. Никогда! – добавил он, понимая, что несет полную ахинею.
«Миссия невыполнима, – гундосил внутренний оппонент. – Закругляйся, Рома. Не делай из себя посмешище».
Алина остановилась и опустила голову. У нее были потрясающе красивые ноги в тонких чулках и коротких сапожках на каблучке. Интересно, она чувствует холод или уже нет? Скорее нет, чем да. Во всяком случае, она не спешит к своему гламурному «пежо».
– Вы пьяны? – брякнул Лавров, ощущая себя идиотом.
– Может быть…
Она действительно выглядела странно. Что еще он мог предпринять в этой безнадежной ситуации? Настаивать на своем? Требовать? Размахивать руками? Бесполезно. Глупо. У него нет рычагов воздействия на Алину, кроме силы убеждения. Однако он сам не был до конца убежден в том, что говорил.
– Что вы пили? – спросил он, чтобы просто продолжать разговор.
– Кофе…
– Алина, – снова приступил он к главному. – Я провел собственное расследование смерти Ольги Слободянской. Там есть… настораживающие вещи. Вы тоже рискуете. Как журналист, я не могу оставаться безучастным…
– Я не собираюсь выбрасываться из окна, – перебила она. – Я… у меня… будет ребенок…
Она сообщила этот глубоко личный факт совершенно будничным тоном. Лавров принял к сведению: Алина беременна. И пустил в ход этот весомый аргумент.
– Теперь вы рискуете не только собой, но и жизнью ребенка.
Она, кажется, начала просыпаться, выплывать из того тумана, которым окутал ее Артынов. Как ему это удается, черт возьми? Он подсыпает что-то в кофе, которым угощает натурщиц?
– Я не расслышала, – пролепетала Алина. – Что вы сказали о ребенке? Вы меня пугаете… Мне нельзя нервничать! – вспылила она. – Нельзя, понимаете? Я легко срываюсь… это все гормоны…
Ее охватывала паника, которую Лавров обязан был погасить. Он схватил ее руки, обтянутые перчатками, и сжал.
– Я забочусь о вас. А вы злитесь.
– Вы сказали… сказали, что я потеряю ребенка, – забормотала Алина, вырываясь. – Вы… можете накаркать. Зачем я призналась вам? Теперь вы напишете об этом в своей дурацкой статье. Что вы всюду лезете?
– Вообще-то статья не о вас, а о художнике Артынове, – напомнил он, отпуская ее. – Модель, с которой он писал Венеру, погибла. Вы уверены, что вам это не грозит?
При упоминании о Венере ревность застлала ту бодрствующую часть рассудка Алины, которая связывала ее с внешним миром и позволяла более-менее адекватно реагировать на слова Лаврова. Она опять погрузилась в гипнотический сон, где не было места реальности и где существовали и действовали иные правила и законы.
– Замолчите, – прошептала она, кусая губы. – Вы все помешались на этой Венере! Все, все! Журналисты, критики, публика, даже мой муж. Что вы в ней находите? Вульгарная голая баба с похотливым взглядом и плоскими сиськами! Она готова запрыгнуть на первого попавшегося мужика, и если бы не рама и холст, то так бы и случилось.
– Али-и-ина, – изумленно протянул Роман. – Вы ли это? Насколько мне известно, вы слагаете стихи…
Но Кольцова его не слышала. Она поносила Венеру на чем свет стоит, забыв о приличиях и культуре речи. Жаргонные словечки и пошлые ругательства обильно сыпались из ее прелестных уст. Она ничего не замечала – ни удивленного лица «журналиста», ни застывшего в тени неподалеку Рафика, который не узнавал свою даму сердца.
Лавров же в очередной раз удостоверился, что мнение о людях, внушенное ему Глорией, верно отражает их многоликую суть. В одном человеке поразительным образом сочетаются, казалось бы, взаимоисключающие качества. В каждом сидит пара-тройка чертей, которые до поры до времени не высовываются. Но стоит потревожить их, и бесы тут как тут. Резвятся и щекочут вам нервы, опрокидывают ваши представления о ближних и развенчивают ваших кумиров.
