Рауль Мир-Хайдаров - Судить буду я
Сразу по три и по пять штук дарили в мечеть ковры, да не какой-нибудь ширпотреб Хивинского коврового завода, а настоящие, ручной работы: афганские, текинские, персидские, а один торговый работник, приехавший издалека, пожертвовал целую дюжину ковров "Русская красавица", наверное, тоже отмаливал какие-то грехи. То вдруг раздавался телефонный звонок и некто участливо спрашивал: как с материалами на строительстве, не нужно ли чем помочь? И при необходимости тут же появлялась машина с цементом, то целые тягачи прямоствольного кедра, то сотни банок отборной масляной краски, которой давно не отыскать ни за какие деньги. А один хозяйственник из Намангана более всего угодил Сабиру-бобо. Узнав, что облицовочная плитка для мечети и сантехника отечественные, поменял их на перуанский кафель сказочных расцветок и финскую сантехнику, предназначенную для областного концертного зала, сказав при этом, что мечеть Сабира-бобо для народа куда важнее, чем искусство. Последнее польстило и обрадовало духовного наставника хана Акмаля куда больше, чем расписной рельефный кафель из Перу и унитазы из Финляндии.
Многим чиновникам, щедро жертвовавшим аксайскому храму, думалось, что старик в белом форсирует строительство, чтобы встретить хана Акмаля новой мечетью, воздвигнутой по проекту известного турецкого архитектора, с которым Сабир-бобо случайно познакомился во время паломничества в святую Мекку. Но Сабир-бобо вкладывал энергию, душу, средства в строительство мечети совсем по иной причине и славой основателя первого святого храма в области не хотел делиться ни с кем, даже с ханом Акмалем. Денно и нощно он молил аллаха о том, чтобы мечеть назвали его именем, оттого ему было по душе любое упоминание храма вместе с ним. Он старался поощрить каждого, кто при встрече спрашивал его - как идет строительство вашей мечети? Изо дня в день, при любой подходящей ситуации Сабир-бобо тонко пытался внедрить в сознание будущих прихожан, что это его мечеть, его дар землякам; его назначение на земле возвести храм.
Но дело это оказывалось непростым. Сабир-бобо понимал, что мечеть должна приобрести имя до возвращения хана Акмаля, ибо тот мог называть мечеть своим именем, поскольку все вокруг, включая и людей, считал собственностью, дарованной ему свыше. Теперь возвращение хана Акмаля зависело вовсе не от того, виноват он или не виноват, и не от показаний потерпевших и свидетелей из шестисоттомного уголовного дела, скрупулезно собранного следователями главной прокуратуры страны. Ныне все решалось в плоскости политики, зависело от политики. И тут намечалось два варианта, при которых хан Акмаль мог выйти на свободу.
Если Горбачеву в новой его подмосковной резиденции Ново-Огарево не удастся сохранить целостность государства, у хана Акмаля появлялся первый шанс. Об этом Сабир-бобо не нагадал на кофейной гуще: даже без хана Акмаля не стал Аксай захолустьем, горным кишлаком, как считали многие недальновидные люди. Зачастил сюда, в Аксай, в последнее время старый приятель хана Акмаля Тулкун Назирович из ЦК, уж он-то, прожженный политикан, знал, откуда ветер дует, чувствовал, наверное, что хозяин Аксая вернется домой на белом коне. Тулкун Назирович, крутившийся в самых верхах, сомневался в итоге новоогаревских встреч, говорил, вряд ли отныне быть единому государству, Горбачев, мол, упустил момент, республики увидели перед собой иную перспективу и не хотят иметь над собой никакой центральной власти, чего явно и тайно добивается президент. Хотя Тулкун Назирович приезжал, как всегда, за деньгами и жаловался на дороговизну жизни - это верный признак того, что Аксай и его хозяин возвращают себе утраченное положение, уж этот никогда не промахнется, ни при каких властях, проверено временем. Старая лиса чует погоду лучше любого барометра.
Но если бы красноречивый президент и уговорил республики подписать соглашение о едином государстве, оставался и другой шанс, о котором весьма тонко намекнул Тулкун Назирович. Суверенитет, независимость, которых добились республики Прибалтики, теперь казались реальными и для других. Москва, судя по всему, смирилась с потерей прибалтов, нет прежней силы и мощи, а значит... Но тут не следовало спешить, как говорят русские: не лезть вперед батьки в пекло, Восток в этом деле собаку съел, не зря же тут в ходу другая поговорка: сиди спокойно, жди, и мимо пронесут труп твоего врага. На амбразуру уже кинулись нетерпеливые: Молдавия, Грузия, Армения... Нужно подождать, как пойдут у них дела, учесть их промахи и ошибки, рассуждал опытный интриган из ЦК, а там, на финише, можно нетерпеливых и обогнать. Вот это был второй шанс свободы хана Акмаля. Отделится ли Узбекистан, останется ли в составе обновленного государства - власть Москвы над республиками потеряна навсегда, это Сабир-бобо ощущал вокруг с каждым днем. Влияние центра таяло на глазах, местные партийные боссы вдруг дружно заговорили на родном языке, а ведь еще вчера кичились знанием русского. Как оказался прав Сухроб Ахмедович Акрамходжаев, Сенатор, увезший из Аксая пять миллионов наличными, когда вразумлял хана Акмаля, что только перестройка ведет к суверенности, независимости республик. Он говорил: доедем на трамвае перестройки до нужной остановки, а там сорвем стоп-кран или соскочим на ходу. Какой прозорливостью обладал Сухроб Ахмедович! Действительно в трамвае, считай, один водитель-Горбачев и остался.
Независимость, суверенитет... Еще вчера это казалось несбыточным, невероятным, а теперь с каждым днем все четче обозначались черты новой реальности. Готовы ли мы к ней? Как это будет выглядеть на самом деле? Об этом задумывался все чаще Сабир-бобо, не в пример иным государственным мужам, понимал, как вросли мы в друг друга, как нелегко будет рвать связи, отлаженные десятилетиями. А сама государственность Узбекистана - в каких формах, каких границах будет существовать? Хороши ли, плохи коммунисты, хороша ли идея социализма, но только в рамках этой системы, идеологии появились государственность, границы республики. Не раздробится ли, как прежде, на Хивинское, Бухарское, Кокандское и прочие карликовые ханства Узбекистан, скроенный большевиками при личном участии Ленина. Желающих стать удельными князьками хоть отбавляй, а выиграет ли от этого нация, найдет ли свое место в новом мировом порядке? Вот о чем все чаще и чаще сокрушался Сабир-бобо, уж он-то знал, что сегодня нет такого сильного, дальновидного и авторитетного политика, как Рашидов. Он бы лучше всех воспользовался историческим моментом, о котором и мечтать не смел, нашел бы для узбекского народа достойную нишу в мировом сообществе. В свое время, если уж объективно, Узбекистан и был витриной советской Средней Азии, и сам лидер не последним человеком в руководстве страны. Возможно, чтобы сдерживать его влияние, столько лет и держали его в предбаннике Политбюро. Как нужен был бы сегодня человек подобного масштаба!
Но из всех тех, кого он знал, никто не тянул на лидера, больше того, в первые годы перестройки, когда следственные органы страны взяли Узбекистан под микроскоп, многие руководители республики повели себя недостойно, спасали свое кресло. Мало кто выдержал испытание, многим нынче стыдно смотреть людям в глаза. Тут хану Акмалю нет равных, ему не откажешь в мужестве, хотя на его долю выпали самые трудные испытания, им персонально занимались опытнейшие следователи КГБ, на него пытались свалить все свои грехи секретари ЦК и обкомов, признавшие свою вину и покаявшиеся. А хан Акмаль - следствие по его делу велось почти семь лет - все обвинения отвергал, говоря на блатном жаргоне, никого не "сдал" и своим многомиллионным состоянием с государством не поделился.
Вот почему, наверное, прожженный политикан Тулкун Назирович вновь зачастил в опальный Аксай, чувствовал, что хан Акмаль, и раньше смотревший на других свысока, теперь по возвращении станет чуть ли не героем. Но, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай, и Сабир-бобо не сидел сложа руки, готовил час освобождения хозяина Аксая. Это по его настоянию трижды меняли адвокатов, пока не вышли на тех, кто согласился, что отныне защита хана Акмаля станет для них единственным делом, чтобы не распылялись силы, и они были обязаны раз в месяц посещать Аксай, чтобы с документами на руках отчитываться перед Сабиром-бобо. А тот, в свою очередь, имел не менее ушлого юрисконсульта из местных, чтобы адвокаты из белокаменной не создавали видимость активности, а работали на совесть. За те деньги, что платили им в Аксае, можно было защищать обладателя двух Гертруд, не щадя живота своего, такому заработку позавидовал бы и сам президент страны. А чтобы ежемесячная командировка из столицы в горный Аксай сделалась необходимой, Сабир-бобо выплачивал содержание только на месте, он любил пословицу: хлеб за брюхом не ходит.
Прокуратура страны, чувствуя развал государства, неожиданно решила ускорить суд над Ариповым и стала спешно выделять завершенные материалы в отдельное производство. Такой поворот событий грозил обвиняемому суровым приговором, вплоть до высшей меры. И тут в Аксае адвокаты выработали тактику сорвать процесс во что бы то ни стало. А для этого годился только скандал, самый что ни есть базарный, вульгарный, не исключающий оскорбления самого суда и государства, хану Акмалю терять было нечего. Но Сабир-бобо не был бы духовным наставником хана Акмаля, если бы не попытался использовать ситуацию. Это он подал идею выступить на суде с резкой критикой Сухроба Ахмедовича, Сенатора, адвокаты зацепились за нее сразу и довели ее до совершенства. Как и рассчитывали, судебный процесс был сорван на неопределенное время, увенчалась успехом и коварная задумка Сабира-бобо. Освобождение Сенатора из "Матросской Тишины", как уверяли столичные адвокаты, теперь дело трех-четырех недель.
