Наталья Солнцева - Шулер с бубновым тузом
Следующей ночью она опять являлась ко мне – бледная и дрожащая от страсти, жаждущая моих поцелуев. Но едва мы сливались в объятиях, из ее груди вырывался душераздирающий стон, она отталкивала меня и убегала прочь. Напрасно я звал ее и умолял вернуться. Анна исчезала вдали, в тумане буковой аллеи, под стук колес и лошадиных копыт. Мой мощный «мерс» не мог догнать ее карету. Я прибавлял скорость, но расстояние между нами не уменьшалось…
На третью ночь она вдруг начинала рыдать и показывать мне следы побоев. Ее кожа кровоточила, волосы слиплись, а под левой ключицей багровел свежий ожог. Я клялся отомстить ее обидчикам, но Анна отказывалась называть их имена.
«Меня предали, – в слезах повторяла она. – Меня все предали. И ты тоже…»
Я не высыпался и ходил в офисе как сомнамбула, действуя почти бессознательно и разговаривая невпопад. Первой мое странное состояние заметила матушка.
– Ты ужасно выглядишь, Нико, – испугалась она. – Как с креста снятый. Тебе необходимо отдохнуть. Съезди куда-нибудь на неделю. Хоть на дачу. Тишина, воздух, речка, лес. В детстве ты обожал гулять по лесу…
– В загородном доме ремонт, ма! – оборвал я ее.
– Первый этаж почти готов. Тебе одной комнаты хватит. Я отпущу с тобой Лизу, она там все приберет, будет тебе готовить.
Матушка согласна была ради меня лишиться домработницы. Я оценил ее жертву, но вежливо отказался.
– У меня куча дел. Я не могу отлучиться.
– Твой отец в последние годы тоже не мог никуда отлучиться – работал, работал! И где он теперь? Всех денег не заработаешь, Нико.
– Не волнуйся, ма, разгребу немного дела и будем отдыхать. Потерпи.
Она, неудовлетворенная, удалилась в свою спальню и закрылась там, а я, предоставленный сам себе, вернулся мыслями к Анне. Картина, которую она привезла с собой из дому как память, была написана пару лет назад! Эта открывшаяся бессмысленная ложь вызвала у меня новую волну подозрений. Что-то в этой картине есть. Но что?
Я разглядывал полотно в лупу с лица и с изнанки. Потом извлек его из рамы. Ничего особенного ни рама, ни полотно в себе не заключали. Никаких условных обозначений, никакого тайника… никакой зацепки!
Нехитрый сюжет картины, изображающий игру в карты между дамой и двумя кавалерами, один из которых плутовал, не наводил меня ни на какую догадку. Разве что напоминал об убийстве Джо. Судя по происшедшему, плут выбыл из игры.
Проведя собственноручную «экспертизу» копии «Шулера», я постарался придать картине тот же вид, который она имела до этого. Анна не должна ничего заметить. Иначе…
– А что будет? – вслух пробурчал я. – Скажу, что ничего не трогал. Пусть докажет.
С этим я улегся спать. И опять передо мной явилась Анна: в руках она держала синюю шкатулку и жаловалась на государя императора. Он-де посягнул на самое сокровенное.
«Какой император? – пытался объяснить я. – Царя скинули еще в тысяча девятьсот семнадцатом. Нынче у нас президент, Анюта».
«Не называй меня так! – взбеленилась она. – Я тебе не Анюта!»
«А кто же ты?»
Но она меня не слушала и все сокрушалась, что из столицы послали за шкатулкой самого генерала Дибича. И что Таврический губернатор приказал своему чиновнику для верности изъять все ее шкатулки.
«Напрасно я рассчитывала на благородство барона Боде! – негодовала сестрица. – Он спасовал и тотчас предъявил требуемое нарочному губернатора!»
«Раз тебя так волнует шкатулка, держала бы ее при себе», – ввернул я.
Из прелестных голубых глаз Анны хлынули слезы.
«Вся беда в том, что к тому времени я… умерла!»
Я успокаивал ее, как мог, и в какой-то момент заметил, что мы говорим по-французски: и я, и она. Я привлек ее к себе и поцеловал в висок. Прядь ее душистых волос щекотала мне щеку.
«Je t’adore… – охваченный нежностью, прошептал я. – Je t’adore[6]…»
Кто-то тряхнул меня за плечо, и я очнулся. Это была моя мать, Берта Евгеньевна Крапивина.
– Нико-о!.. Нико!.. – взывала она, нависая надо мной. – Проснись!..
– Что? – вскинулся я.
– Ты говорил во сне.
Я приподнялся и сел, медленно приходя в себя. Говорить во сне не входило в мои привычки.
– Правда? И что же я выболтал? Военную тайну?
Я отшучивался, но мой кислый юмор только встревожил матушку. Неужели я проговорился о сестре? Не может быть. Внутренний запрет, который я наложил на эту опасную тему, должен был сработать.
– Ты бормотал по-французски, – сообщила она, округлив глаза. – Я ничего не поняла.
– Слава богу…
Глава 16
За завтраком мне кусок не лез в горло.
– Почему ты не ешь? – пристала ко мне родительница. – С тобой что-то творится, Нико. Уж не влюбился ли ты?
Я вскочил из-за стола, как ошпаренный, и перевернул чашку с кофе.
– Ой! – вскрикнула матушка, всплескивая руками. – Моя любимая скатерть!
– Я куплю тебе новую…
С этими словами я отправился одеваться. У меня в груди все горело. Я нервничал и не попадал в рукава рубашки. Уходя, я забыл попрощаться с матерью.
Звонок Гены Приходько застал меня на полдороге к паркингу. Было прохладно, в воздухе висел утренний туман.
– Привет…
– Хочу тебя обрадовать. С твоей протеже все хорошо, – бодро отрапортовал доктор. – Думаю, мы выпишем ее раньше, чем рассчитывали.
Я слушал и не понимал, о чем он. Ах, да! Анна поправляется… вернее, ее швы заживают, отеки рассасываются, и скоро я смогу ее увидеть.
– Кстати, ее шрам исчез, – добавил Гена. – Теперь совершенно ясно, что мы имеем дело со стигматом.
– У тебя были сомнения?
– Врач обязан сомневаться. Пока точно не поставит диагноз. Впрочем, стигматы – это не болезнь. Их появление тесно связано с психикой человека. Пациентка получила правильное лечение, и все уладилось.
– Чем вы ее лечили?
– Успокоительными препаратами, мой друг. Образование язвочек или красных пятен на коже – один из симптомов истерии.
– Выходит, Анна – истеричка?
– Я бы сказал, она склонна к истерии, – мягко ответил Приходько. – Тебе следует обращаться с ней бережно.
– Куда уж бережнее?
– Учись терпению, Коля.
– Когда ты ее выпишешь? – спросил я, усаживаясь в машину.
– Надеюсь, через неделю.
– Она все еще не принимает посетителей?
– Она чрезвычайно ранима и застенчива. Надо дать ей время привыкнуть к новому облику.
«Видел бы ты ее над трупом любовника! – мысленно воскликнул я. – Нашел застенчивую!»
По пути в офис я застрял в пробке и проторчал в ней около сорока минут. За это время я успел перебрать множество вариантов дальнейшего развития событий. Когда Анна выйдет из клиники…
Я зазевался, и мне злобно посигналили водители, которым я мешал двигаться вперед. Я тронулся, продолжая размышлять. Вереница автомобилей медленно ползла по мокрому от поливальных машин проспекту. Я вспомнил, что начал разбирать личные бумаги отца, но потом забросил. Покопаться в них опять? Может, там отыщется какой-нибудь намек на его связь с Вероникой Ремизовой?
«Ты до сих пор не удосужился досконально изучить содержимое домашнего сейфа? – возмутился второй Нико. – Руки не дошли? Или ума не хватило?»
Я позвонил секретарше, предупредил, чтобы меня не ждали, и решительно повернул домой.
– Что случилось, Николай Андреич? – ахнула Лиза, открывая мне дверь. – Вы что-то забыли?
– Да, забыл, – кивнул я, на ходу сбрасывая туфли.
– Вы потише, Берта Евгеньевна отдыхают.
Она скрылась в кухне, а я поспешил в комнату, которая служила библиотекой. Там стоял письменный стол отца, шкафы с его любимыми книгами. Добравшись до сейфа, я выгреб оттуда все бумаги и уселся просматривать их. Кое-какие документы, договора, письма, не представляющие для меня интереса. В деревянном ларчике – военные награды моего покойного деда. В отдельном ящичке – золотые украшения матери…
Ничего, проливающего свет на загадку Анны. Может, и нет никакой загадки?
Внезапно в памяти всплыла «синяя шкатулка» из моего нынешнего сна. Я схватил ларчик с наградами и внимательно осмотрел его – обычный кипарис, покрытый лаком. Из наград – орден Красной Звезды, медаль «За отвагу»… Я выложил все на стол, обнажив дно, оклеенное зеленым сукном. Под сукном прощупывалось что-то плотное. Рука не поднималась оторвать этот лоскут ткани. Кипарисовый ларчик наверняка принадлежал деду, как и награды.
– Ладно, потом приклею…
Я рванул суконце, и увидел под ним лежащую рубашкой вверх игральную карту, пожелтевшую от времени…
* * *Из дома я помчался в клинику пластической хирургии, но по дороге остыл и передумал во что бы то ни стало добиваться встречи с Анной. Насильно мил не будешь.
Припарковавшись чуть поодаль, я сидел в машине и ломал голову, что бы все это значило: объявившаяся вдруг сестра, нож в груди Ковбоя Джо, картина Жоржа де Латура, карта, обнаруженная на дне кипарисового ларца. Чертовщина, да и только.
– Поглядим, кто кого, – процедил я сквозь зубы.
