Хелле Стангеруп - Эпитафия Красной Шапочке
Кок ответил не сразу. Пожав плечами, с трудом подбирая слова, он сказал:
— На это действительно трудно что-либо возразить. Видите ли, нелегко способствовать тому, чтобы другой человек был наказан. Ведь это выглядит как донос. Поэтому я только сейчас и решил рассказать вам всю правду.
— Правду — да, согласен, но всю ли?
— Не понимаю, что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, что вы ничего не сказали о своих личных отношениях с Гуниллой. Ведь она не всегда была для вас всего лишь коллегой?
Вопрос, казалось, ничуть не удивил Кока. — Я так и думал, что кто-нибудь расскажет вам об этом. Но вся эта история не имеет ни малейшего отношения к убийству, да и, кроме того, все давно уже кончено.
— Тем не менее, а может быть, именно потому, мне хотелось бы, чтобы вы рассказали поподробнее.
— Здесь и рассказывать-то, по сути дела, нечего — мы были вместе всего несколько месяцев. Все началось с того, что в один прекрасный день мы шли по аэропорту с Анной — мы с ней были тогда помолвлены — и вдруг столкнулись нос к носу с Гуниллой. Я видел ее впервые, она только что поступила к нам на работу, и тем не менее она сразу же подошла ко мне и улыбнулась как старому знакомому. С этого момента несколько месяцев мы были неразлучны, пока однажды, сам не знаю почему, я не взглянул на нее по-иному. Я как будто очнулся ото сна — ее образ в моих глазах как-то сразу потускнел, и я понял, что она за человек на самом деле. Все это произошло, как я уже сказал, как-то странно, внезапно.
— И вы порвали с ней?
— Да.
— А Анна? Как она это восприняла? Думаю, для нее ваши отношения с Гуниллой были тяжким ударом?
Кок помолчал.
— Не знаю, трудно сказать; Анна всегда была очень скрытной, однако, откровенно говоря, я думаю, она не простила этого Гунилле. Меня она просто перестала воспринимать всерьез, но Гуниллу — возненавидела, причем по-настоящему. Много раз Анна говорила, что отомстит, и, не сомневаюсь, была абсолютно искренна, однако я не думаю, чтобы она стала мстить подобным образом — убивать. Нет, наоборот, убийство Гуниллы перечеркнуло бы все надежды Анны на реванш. Ведь мертвого не оскорбишь.
— Что ж, пока что мне не остается ничего другого, как поблагодарить за ваш рассказ. Я бы только попросил вас немного задержаться здесь, в управлении.
— Следует ли понимать это таким образом, что я арестован?
— Нет-нет, об этом не может быть и речи. Официально я не могу заставить вас остаться, но мне хотелось бы надеяться, что вы выполните мою просьбу.
Кок понимающе кивнул и поднялся со стула.
Когда он вышел из кабинета, Йеппсен распахнул окно, облокотился на подоконник, высунулся наружу и несколько раз с удовольствием глубоко вдохнул прохладный ночной воздух. Он взглянул на город. Вдалеке на ратуше часы пробили половину первого; под окнами управления проехало одинокое такси. Вокруг было темно и тихо. Да, вероятно, домой он попадет еще не скоро.
Этой ночью он во что бы то ни стало должен добиться результата. Да, решено, сегодня ночью.
Глава 20
— Вы ничего не имеете против, если я попрошу рассказать, чем вы занимались после полудня в тот день, когда был убит Матиессен?
Взгляд норвежки беспокойно блуждал по кабинету. Смотреть Йеппсену в глаза она избегала; казалось, ей хотелось найти какой-нибудь предмет, который бы подействовал на нее успокаивающе. На этот раз ее ногти не были накрашены, однако, как и на первом допросе, длинные пальцы нервно играли ремнями сумочни.
— Я пообедала в городе одна и вернулась в отель; было около часа. Я сразу же пошла в номер и сложила вещи — это заняло не больше пяти минут; затем какое-то время я просматривала модные журналы. Чуть позже — точно не скажу когда — позвонил Матиессен и спросил, не зайду ли я к нему выпить бокал вина на прощанье.
— И вы приняли приглашение? Она кивнула.
— Как вы все-таки думаете, во сколько это могло быть, ну хотя бы примерно?
— Приблизительно между двумя и тремя часами. Точнее, к сожалению, не могу сказать.
— Когда вы вошли к Матиессену, что было у него на столе?
— Там… погодите-ка… ну да, там стояли бокалы, несколько бокалов.
— Сколько?
— Кажется, пять-шесть штук, может быть, семь.
— А что-нибудь еще было?
— Да, нескольно небольших пакетиков, уложенных в ряд, знаете, как экзаменационные билеты.
— Сколько их было?
— Когда я пришла, их было четыре. Один он дал мне, так что после этого осталось всего три.
Йеппсен что-то пометил у себя в блокноте и вновь взглянул на девушку:
— К сожалению, мне придется задать вам еще несколько вопросов относительно гибели Гуниллы Янсон. Постарайтесь хорошенько подумать и вспомните все, что происходило с того момента, когда ваш самолет приземлился в Стокгольме.
Она стиснула ремень сумочки так, что костяшки на пальцах побелели, и начала:
— Мы все вместе вышли из самолета и пошли к зданию аэропорта. Все молчали, вероятно, из-за того, что Гунилла слегка отстала и шла позади, как будто следила за нами. Думаю, она вышла на охоту и подкарауливала добычу. Может быть, это выражение покажется вам странным, но мы всегда чувствовали, когда она намечала себе очередную жертву. Лицо у нее в такие моменты становилось неприятное, хитрое какое-то. Когда мы пришли в административный корпус, Нильсен направился к представителю компании и о чем-то поговорил с ним; все остальные стояли и ждали. Это заняло всего несколько минут, потом мы вышли к такси. Здесь Гунилла вновь повела себя довольно странно — что-то сказала, что именно — я не расслышала, и засмеялась. Она всегда смеялась, когда ей удавалось что-нибудь о ком-то разнюхать. И смех этот у нее был такой мерзкий, отвратительный. Мы приехали в отель, пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись каждый к себе. С тех пор я Гуниплу больше не видела. Как я уже говорила вам, около часа я читала, а потом уснула.
— Ну, последнее, положим, не совсем правда, не так ли?
Она смертельно побледнела.
— Не понимаю, о чем это вы?
— Я имею в виду ваши слова насчет того, что вы больше не видели Гуниллу. Ведь чуть позже вы с ней поругались, верно?
— Нет-нет, это ложь, уверяю вас, вас кто-то обманул! С чего бы нам ссориться, ведь я ничего такого не сделала?
— А не могла она, к примеру, обвинить вас в контрабанде героина?
— Что вы, я никогда этим не занималась. Честное слово, поверьте!
— Так почему же у вас возник этот скандал? Что она раскопала? Ведь она что-то такое узнала о вас. Что же?
— Неправда, неправда, не…
— Может быть, она узнала, что в Норвегии вы уже были под следствием и получили условный срок? Она знала, что вы, как любят красиво выражаться, больны клептоманией, или, попросту говоря, склонны красть, поскольку не можете от этого удержаться?
Дыхание девушки стало тяжелым, прерывистым, углы губ задрожали, и в конце концов oна разрыдалась. Тушь с ресниц, смешиваясь со слезами, стекала по щекам, оставляя на них длинные черные полосы. Раскачиваясь из стороны в сторону, она плакала все сильнее и сильнее.
— Так она это узнала о вас? Отвечайте!
Но Кари лишь зарыдала еще громче. Все тело ее сотрясалось; было ясно, что в таком состоянии от нее не удастся добиться ни слова. Какое-то время Йеплсен спокойно ждал, давая девушке выплакаться, но вскоре терпение его истощилось:
— А ну-ка возьмите себя в руки, успокойтесь и отвечайте. Это в ваших же собственных интересах. Так что, вы поругались, поскольку она узнала о вашей прежней судимости и сказала вам об этом?
Она нерешительно кивнула.
— Что же произошло между вами в гостинице той ночью?
— Я уже разделась, легла в постель и читала, когда она постучалась ко мне и…
Кари замолчала, но потом снова овладела собой и продолжала:
— Она постучала и вошла. По ее виду я сразу же заметила, что что-то произошло. Она была очень возбуждена, улыбалась и, казалось, вот-вот рассмеется. А я хорошо знала, что это значит, когда она смеется. Она присела ко мне на край кровати и спросила, как дела. Я еще не успела ответить, а она уже начала говорить о том, что мне здорово повезло тогда, поскольку срок был условным и в тюрьме, по ее словам, мне пришлось бы не слишком-то сладко. А потом она действительно засмеялась — закудахтала, как обычно. Не могу понять, откуда она про это узнала. Она явно наслаждалась моим отчаянием и продолжала издеваться, рассуждая, какая я везучая, что, несмотря на это, мне все же удалось получить работу в нашей авиакомпании — ведь она надеется, я рассказала обо всем в отделе кадров. Она прямо-таки корчилась от смеха, говоря, как же, должно быть, я пришлась по вкусу начальнику отдела кадров и как он вместе со мной порадовался моему бешеному везению. Однако, все с тем же смехом заметила она, если я по той или иной причине поскромничала и не рассказала ему ничего, то она может с радостью мне помочь. Говорила она все это тихо, как будто опасаясь, что кто-нибудь нас услышит. Смех у нее был резкий, пронзительный, и она все время пыталась его приглушить. Под конец голос ее стал совсем тихим и каким-то вкрадчивым. Я же просто не могла больше сдерживаться. До этого я молчала и ничего не говорила в ответ, но теперь вскочила и схватила ее за руку, собираясь вышвырнуть из комнаты. Однако Гунилла стала сопротивляться, я кричала на нее довольно громко, но она сохраняла хладнокровие и заметила только, что мне не мешало бы поберечь нервы. В конце концов мне все же удалось вытолкать ее из номера и запереть дверь. Она не возвращалась, и больше я ее не видела.
