Елена Арсеньева - На все четыре стороны
Наверное — нет, конечно! — Алене следовало бы оставаться за оградой и продолжать играть роль засадного полка. Но она была любопытна, как сорока, и столь же труслива, между нами говоря, однако любопытство сплошь и рядом пересиливало трусость. Пересилило и сейчас. В одно мгновение Алена оказалась в саду, пробежала по дорожке, взлетела по лестнице — и чуть не упала, потому что на верхней ступеньке ей попалось под ногу что-то скользкое.
С трудом удержавшись, посмотрела, на что наступила: там оказался белый прямоугольничек совсем простой визитной карточки с оборванным уголком. Схватила его, машинально прочла надпись черным тонким курсивом:
Marie Ursula Vite, professeur…
(здесь как раз было оборвано)
01 47 45 12 14
И хотела отбросить карточку, но в это мгновение из окна высунулся Габриэль и ка-ак рявкнет:
— Что вы здесь делаете, мадам?!
— Стою, — вызывающе ответила Алена, машинально сжав карточку в кулаке. — Да, пришла и стою. Вы не кричали, вообще ничего экстраординарного не происходило, вот я и решила посмотреть…
— Ну ладно, посмотрите. К окну подойдите. Только ничего не трогайте. На подоконник не облокачивайтесь! Ясно вам?
— Ясно, — буркнула Алена, сунув карточку в карман брюк: Габриэль не сводил с нее глаз, и неудобно было на его глазах бросать на землю бумажку, хоть она тут уже лежала, когда он прошел. Или, что вовсе не исключено, карточка выпала из его кармана? Ну и ладно, невелика ценность.
Этими незначащими размышлениями Алена пыталась отвлечь себя от смутного страха, который клубился почему-то в желудке, поднимаясь к горлу. Она заранее знала, что увидит какую-то ужасную вещь, но даже она не ожидала, что это будет человек, с головой накрытый тонким синим одеялом, которое сбилось на груди и пропиталось чем-то темным, сырым… Бледная голая рука человека была высунута из-под одеяла и закинута за голову, а кисть согнута странной судорогой и напоминала гусиную голову.
Алена пошатнулась и всей тяжестью навалилась на подоконник, до которого ей было запрещено дотрагиваться…
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЗОИ КОЛЧИНСКОЙРазговор наш с Малгожатой происходил около полуночи, то есть нам оставалось более двух часов ожидания. Конечно, я была вне себя от страха и волнения, меня так трясло, что я принуждена была стиснуть зубами краешек воротника своего платья, чтобы зубы не стучали. Однако дыхание Малгожаты было таким ровным, что казалось — она крепко спала. К своему изумлению, я ощутила, что и меня начало клонить в сон. Я вспомнила, что точно так же было в предыдущей камере, где я маялась от бессонницы, пока не появилась Малгожата. И вспомнила, как крепко я спала. А что, если и сейчас будет то же самое? Она спит, усну и я… Мы проспим! Мы упустим время! Мы не сможем убежать, и завтра настанет мой последний час!
Вот с этой ужасной мыслью я.., провалилась в сон, точно в обморок. Мне снилось лицо Левушки. Отчего-то он привиделся мне в образе египетского жреца — в белых одеждах, увенчанный венцом из нестерпимо блестящих драгоценных каменьев. Потом на месте его появился седой историк, с которым мы сидели в прошлой камере, ну, тот самый, который разливал баланду… Историк строго посмотрел на меня и сказал: «Она носит свою погибель с собою, и погибель эта заразна, словно дурная болезнь!»
При последних словах я проснулась в ужасном страхе. Я вспомнила, как женщины наши возвращались в камеру после допросов, на которых их насиловали. Они все были богобоязненные христианки и руки наложить на себя боялись так же, как и я, но ходили упорные слухи, будто красная матросня — почти поголовно сифилитики, и не раз я слышала, как женщины обсуждали между собой: ладно еще жить опозоренной — это их крест, но если насильники заразили их дурной болезнью, то тут уж сомневаться нечего — придется руки на себя наложить. Лучше в адовом огне гореть, чем гнить заживо!
Словом, я проснулась с ужасным настроем и услышала отдаленный удар часов. Он-то меня и разбудил, но я не могла понять, сколько раз до этого отбили часы. Еще рано? Уже поздно?
— Два пробило, — раздался рядом едва слышный шепот. — Пора.
Я почувствовала, как Малгожата соскользнула с нар. В сонной тишине, прерываемой только тягостными вздохами наших сокамерниц, звонко клацнул по полу каблучок ее ночной туфли, и Малгожата, прошипев сквозь зубы свое любимое:
— Пся крев! — нагнулась и подхватила туфельки одной рукой. — Придется идти босиком, — прошептала она. — Ботинки возьми.
Я их уже подобрала, стояла наготове в одних чулках.
Малгожата коснулась меня, ощупала надетую на меня камизэльку, хмыкнула, подхватила с нар мой пыльник, лежавший у меня в головах вместо подушки, кое-как накинула его на себя свободной рукой и прокралась к двери, которая отчетливо выступала посреди стены, обведенная светящимся прямоугольником: в коридоре горел яркий свет.
Это меня обескуражило, напугало. Я думала, что в соседнюю камеру нам придется красться под покровом темноты, а не идти по свету…
— Ничего, — прошептала Малгожата, словно прочитав мои мысли, — делать нечего, надо ухитряться. Стой, немного подождем.
Мы замерли, вслушиваясь в тишину. Судя по словам Малгожаты, за стеной сейчас офицеры, пробираясь через подкоп, покидали свою камеру, но ни звука Не было слышно. Впрочем, кто ж ударяется в бега с посвистом и гомоном? Кабы они уходили нашумев, коридор был бы уже полон красных, уже всех беглецов положили бы.
Тишина… Тишина… Почудилось мне или впрямь слышны по коридору крадущиеся шаги?
В ночи раздался удар часов. Один раз…
Если предыдущие удары означали два часа, значит, сейчас половина третьего! И в эту самую минуту — сердце мое чуть не выскочило! — Малгожата протянула мимо меня руку и тихо-тихо толкнула дверь. Я поразилась — она была не заперта! Кто мог открыть ее бесшумно? Ведь обычно ключ громко и противно скрежетал в замке… И я вспомнила коридорного надзирателя, который нынче приносил нам ужин. Забрав бачок, он долго ковырял ключом в скважине. Вот именно — ковырял, но не запер дверь, а только сделал вид, будто запирает ее! И весь вечер она была отворена, любая из наших сокамерниц могла это заметить и если не выйти, так выглянуть в коридор, но никому такая вызывающая наглость и в голову прийти не могла…
Только сейчас, только в эту минуту я вспомнила о наших подругах по несчастью, которых мы оставляли на милость палачей. Вспомнила — и невольно вцепилась в плечо Малгожаты.
Почувствовала в темноте, как она обернулась, увидела совсем рядом тревожный блеск ее глаз и шепнула:
— А другие?!
Ее волосы зашелестели по грубой ткани пыльника — я поняла, что Малгожата покачала головой. Ее шепот был почти неслышен, но я поняла каждое слово:
— Ничего не выйдет! Столько женщин — незаметно? Невозможно! Поднимется шум. А Тимофеева? Да она нарочно станет кричать, звать охрану. Она нас выдаст и погубит всех! И офицеров тоже. Ты этого хочешь? Нет? Тогда идем! Пора! Или остаешься?
Я тоже молча покачала головой в темноте и увидела, что дверная щель сделалась чуть шире — Малгожата сильнее толкнула толстую, тяжелую створку.
«Не отворяй больше — их разбудит свет!» — чуть не крикнула я, но в это время Малгожата, которая, конечно, обладала даром читать чужие мысли, перестала толкать дверь и ужом выскользнула в узехонькую щель.
— Швыдче! — донесся до меня ее шепот.
И я тоже ввинтилась в щель, которая была даже для меня, очень худой и плоской, тесновата, а уж как в нее умудрилась проскользнуть фигуристая Малгожата, я до сих пор понять не могу. Ну что ж, не зря говорят французы: «Le diable aide!» [11].
Дверь за моей спиной бесшумно затворилась, но я какое-то мгновение стояла зажмурясь — так внезапен оказался выход из кромешной тьмы на свет. Малгожата схватила меня за руку и потянула, я открыла глаза и увидела рядом коридорного надзирателя — того самого, который приносил ужин. Это был низкорослый и необычайно широкоплечий человек с яркими голубыми глазами, но, поскольку у него были низкий лоб и не правильные черты, глаза еще больше усугубляли его уродство. Он взглянул на меня только мельком, досадливо, будто на помеху, которую принужден терпеть, и на бегу схватил руку Малгожаты, поднес к губам… Каждое движение его выражало обожание и покорность, и даже я, невинная девица, которая была влюблена впервые в жизни, да и то — в человека, который находился далеко от меня, надежд на встречу с которым было мало, а точнее, никаких (к тому же он никогда не делал мне никаких авансов, между нами было только несколько слов и взглядов да тот час, который мы провели бок о бок, трясясь от холода и страха в склепе семьи Муратовых, молча, боясь лишнего молвить и почти не веря в удачу), словом, даже я, мало что понимающая в любви физической, ощутила жар желания, который исходил от этого невзрачного человека и был направлен на Малгожату. Он еле сдерживался, чтобы не схватить ее в объятия, однако она бросила строгий взгляд, качнула головой — и обуянный страстью поклонник вмиг превратился в безропотного раба.
