Светлана Алешина - Хит сезона (сборник)
Виктор подвез нас с Ромкой до редакции, а сам с Эдиком уехал – наверное, проводить разбор сегодняшних «полетов». Я думаю, им было что обсудить. Особенно затею Эдика с бензином. В сложных боевых условиях никто слова ему не сказал, но я не знаю, как поведут себя его ребята, когда будут обсуждать этот эпизод в спокойной обстановке.
Я просто не могла сейчас отпустить Ромку домой. Слишком я за него переволновалась.
Мы с ним остановились покурить на свежем воздухе у дверей редакции. Спешить все равно было некуда, в редакции, судя по отсутствию света в окнах, было пусто, но я не могла не зайти туда и хоть немного не посидеть в своем редакторском кресле, чтобы восстановить в себе привычное ощущение работы, а не борьбы, которое владело мной в последние дни. Да и Ромке нужно было наконец рассказать о себе все, а это сделать лучше всего было именно в редакции, показав ему номера наших уже вышедших газет и дополнив их материалами, которые не попали на страницы «Свидетеля».
Ромка был возбужден событиями последних дней, голова его шла кругом и была переполнена множеством самых разнообразных вопросов – от самых наивных до таких, ответы на которые я не знала.
Один из таких вопросов он и задал мне еще на улице.
– Оля, – сказал он, – объясни мне, почему Эдик… такой?
– Какой? – спросила я.
– Ну… Ты сама знаешь, – смутился Рома, не сумев сформулировать свой вопрос.
– Знаю, – согласилась я, решив, что нечестно с моей стороны увиливать от ответа на вопрос, смысл которого я понимаю.
Я вздохнула и потрепала его по волосам.
– У него был взвод парней, которые были чуть старше тебя, – сказала я. – Там, в Афганистане. Из всего взвода уцелел только он один. Остальные погибли. Каждая смерть была страшной и настоящей… Может быть, поэтому… А может быть, потому, что, когда он вернулся оттуда, он узнал, что его жену и дочь убили такие же подонки, как этот Рыжий. Их автомобиль остановили за городом, вытащили их из салона, изнасиловали, а потом сожгли вместе с машиной. Его дочери было одиннадцать лет…
– Сожгли?.. – пробормотал он, вспоминая, наверное, сегодняшний костер на Волге. – Но он же больной! Сумасшедший! Это же садизм!
– Наверное, сумасшедший, – вздохнула я. – Но не больше, чем многие другие. Пусть он сумасшедший. Но он справедлив. Просто у него свои представления о справедливости. И он не умеет прощать. А справедливость, возведенная в абстрактный принцип, часто превращается в садизм. Незаметно для самой себя…
– А почему они выбрали его командиром? – спросил Ромка, и я про себя похвалила его: это был хороший вопрос, мужской.
– Наверное, потому, что у него самый большой счет к жизни, – сказала я, подумав. – И поэтому он самый сильный из них. Поэтому он никогда не сомневается в себе. Поэтому его ничто не держит в этой жизни. Он живет прошлым и любит только прошлое. Среди них много таких, похожих на него. Просто он… несчастнее остальных.
Мы помолчали, думая об Эдике.
– Пойдем! – сказала я, шлепнув его ладонью по плечу. – Покажу тебе свою работу.
Едва мы вошли в редакцию, у меня сразу возникло ощущение: что-то здесь не так. Но что? Я не могла понять. Все еще стоя на пороге и прислушиваясь, я вдруг поняла, что меня смутил запах Маринкиных духов.
Она была здесь, в редакции, иначе запах давно бы уже выветрился!
Но что она делает здесь ночью? Одна?
Может быть, ждала меня, или Виктора, или скорее всего нас обоих и заснула.
– Маринка! – закричала я, идя по темному коридору. – Ты где? Соня! Просыпайся, я тебя с Ромкой познакомлю! Марина! Ну где же ты?
Впрочем, что я ору как ненормальная! Конечно же, она в моем кабинете. Где же еще меня ждать? Она знает, что я, если загляну в редакцию, свой кабинет не миную. Только вот почему она сидит без света? Спать он ей, что ли, мешает?
В приемной Маринки не было. Я открыла дверь в свой кабинет, и в то же мгновение вспыхнул свет.
Маринка сидела на моем кресле, связанная по рукам и ногам. Рот у нее был заклеен скотчем.
Она смотрела на меня с ужасом и косила глазами в сторону окна, немного за мою спину.
Я повернулась и тут же закричала:
– Ромка, беги!
И захлопнула за собой дверь.
У окна стояла Митрофанова и самодовольно ухмылялась. В руке у нее был пистолет, нацеленный мне в живот.
– Доброй ночи, госпожа редакторша! – сказала она мне с легкой издевательской улыбкой. – Согласитесь, какая неожиданная встреча! Для вас – неожиданная. Мы-то с этим милым созданием давно уже вас ждем.
Она кивнула на Маринку, дергающуюся в кресле, пытаясь хоть чуть-чуть ослабить веревки, которыми она была к нему привязана.
Встреча была и в самом деле для меня очень неожиданной, и я никак не могла сообразить, что же мне ей ответить, чтобы потянуть время и дать возможность Ромке позвать кого-нибудь на помощь.
– Не пытайтесь зря напрягать свои мозговые извилины, – сказала Митрофанова. – Все равно достойного ответа вам найти не удастся.
В этом она была, пожалуй, права, и я промолчала.
– Возможно, сейчас у вас внутри и шевельнулось запоздалое сожаление, что вы отказались тогда от моего предложения, – продолжала она. – Но, к сожалению, уже поздно… Да и не верю я в то, что вы могли согласиться, не надеясь втайне, что вам удастся меня обмануть.
– И вы пришли, чтобы высказать мне все это? – спросила я ее.
– И за этим тоже, представьте себе! – воскликнула она. – Вы меня оскорбили тем, что переиграли, и я пришла сказать вам, что не прощаю оскорблений.
«Беги, Ромка! – стучало у меня в голове. – В ментовку беги! Пусть срочно присылают опергруппу!»
Митрофанова посмотрела на меня очень внимательно.
– Напрасно вы надеетесь на помощь своего недоросля, – сказала она вдруг. – Мальчишки всегда принимают самые героические, но в силу этого – самые идиотские решения. Уверена, что он стоит сейчас за дверью и поджидает меня с какой-нибудь кочергой в руках. Чтобы проломить мне голову, когда я буду выходить. Похвальное намерение для юного героя, но, уверяю вас, из этого ничего не выйдет. Он просто не сможет меня ударить. Стоит мне посмотреть ему в глаза, и у него опустятся руки. Ну ладно, с юным героем мы разберемся потом. Сначала мне придется разобраться с вами, госпожа Бойкова.
Я молчала. Я не верила ни одному ее слову. Ромка сейчас уже полдороги до отделения милиции пробежал. Скоро опергруппа будет здесь.
– Я, как мне кажется, предупреждала вас, чтобы вы не предпринимали против меня никаких действий, – сказала она. – Да нет, не кажется, это и в самом деле было так. Но вы женщина слишком самостоятельная, заметьте, я сознательно избегаю слова «самонадеянная», поскольку вовсе вас такой не считаю… Беда только в том, что ваша самостоятельность застилает вам глаза каким-то розовым туманом и делает вас слепой, как новорожденный котенок. Вам начинает казаться, что вы – хозяйка своей судьбы, что вольны поступать, как вам хочется, а не так, как того требуют обстоятельства. И это ваша роковая ошибка. Поверьте мне, если бы вы подчинились воле обстоятельств и моей воле, вам не пришлось бы сегодня… сейчас, через несколько минут… умирать мучительной смертью. Прихватив за компанию и свою подружку, которая – уж такая у нее судьба – просто случайно набрела на свою смерть. Да! Я забыла еще вашего юного поклонника, который наверняка ждет меня в коридоре с ножкой от стула и намеревается этим оружием размозжить мне голову.
Я уже начала прислушиваться к ночным звукам на улице – не слышится ли среди них милицейская сирена. Но все было тихо, и никакая опергруппа вовсе не мчалась спасать нас с Маринкой.
«Неужели Ромка и правда торчит в коридоре и собирается вступить с ней в драку?» – ужаснулась я посетившему меня сомнению.
– Если ты сейчас заорешь, я выстрелю прямо тебе в лоб, – вдруг сказала Митрофанова. – Я не люблю криков. И вообще мне надоела эта комедия. Переходим к заключительному акту. Так сказать, па-де-де со взрывной волной.
Она взяла стоящий у стены стул и поставила его ближе к столу.
– Садись! – сказала она мне.
– Что вы хотите делать? – спросила я.
– Садись! – приказала она более резким тоном.
Мне пришлось подчиниться. Пуля, которая летит в тебя из пистолета, уже не оставляет никаких надежд на спасение, во всех остальных случаях надежда остается.
Она взяла со стола скотч и принялась приматывать меня к спинке стула.
– Зачем вы это делаете? – спросила я. – Я не собираюсь никуда бежать.
Она продолжала молча приклеивать меня к стулу.
Затем она примотала к передним ножкам стула мои ноги, и я почувствовала себя абсолютно беспомощной. Как в детстве, когда я стягивала платье через голову, а оно застревало у меня на голове, и я не могла вытащить из него руки. Я начинала просто беситься, сходить с ума, рвалась, и часто заканчивалось тем, что я раздирала платье по шву, а потом со слезами садилась его зашивать. Теперь я вспомнила то детское ощущение, и волна бешенства накатила на меня. Я задергалась на стуле, пытаясь освободиться от скотча, но он держал намертво.
