Юлий Файбышенко - В осаде
— Пойду, — сказал Клешков.
— Ну, как знаешь…
Семка исчез в снежной круговерти. Тревожно заржала лошадь. Клешков пошел к базу, чтобы задами выйти на улицу. У одного из амбаров в белой тьме кто-то пошевелился.
— Браток, — сказал чей-то голос, — закурить нема?
Клешков подошел. Невысокий мужик в огромной дохе, обхватив руками винтовку, переминался у дверей.
— Нету закурить, — сказал Клешков. — А ты чего здесь?
— Да пленного сторожу, — ответил мужик тонким голосом. — Обрыдло. К ногтю бы его, и все, а тут мерзни.
Клешков подошел еще ближе и без размаха ударил караульного в пах. Бандит ойкнул и согнулся. Клешков изо всей силы рубанул его рукоятью нагана по голове, тот рухнул в снег. Клешков подскочил к амбару, оглянулся. Бушевала метель, изредка где-то вдалеке мелькали темные фигуры. Он вырвал шкворень, державший двери амбара, распахнул обе половины.
— Браток! — позвал он шепотом. В ответ тишина. — Эй, колупаевский! — сказал он в полный голос. Откуда-то из глубины донесся стон. Клешков на ощупь тронулся на голос, споткнулся о какие-то мешки, потом еще обо что-то и понял — перед ним человек.
— Эй, — наклонился он, — ты что, ранен?
— Добивай, гад! — застонал тот. — Кончай. Хватит…
— Вставай! — приказал Клешков и, нагнувшись, ухватил за плечи лежащего. Рывком поставил его на ноги.
— Товарищ, — сказал он, — я свой.
— Какой свой? — спросил пленный.
— Свой я, из города, — торопливо разъяснил Клешков.
— Мы с городскими не вяжемся, — испуганно бормотал пленный.
— Пойми ты, дурень, — Клешков схватил в темноте его за руку и подтащил к себе. Еле брезжило во мраке его лицо с ошарашенными глазами. — Слушай внимательно: ты своих продал, но их на том месте не накрыли.
— Чего ты такое говоришь? — отстранялся от него пленный. — Не при чем я.
— Слушай, шкура! — вскипел Клешков. — От тебя сейчас все зависит. И твой Митька Сотников благодарить тебя будет, если меня послушаешь…
— Митька? — шагнул вперед парень. — Говори!
— Сейчас я тебя отсюда выведу, дам лошадь, сумеешь найти своих?
— Попробую.
— Найдешь, передай: Хрен идет на город. Христя и все барахло остаются здесь. И обоз, и имущество — все. Если на рассвете сделать набег — все ваше. И с Хреном расплатитесь. И красные будут вас за своих считать, понял?
— Не врешь? — спросил парень, глаза его ожили, засверкали в темноте. — Да коли так, мы тут им такую юшку пустим.
— Все точно. Ты Митьке сумеешь доложить?
— Да я Митьку с под земли достану, я же подручный.
— Пошли.
В снежном кружении, в вое ветра они выбрались на двор. Клешков подождал, пока колупаевец заберет лошадь и выедет со двора, и побрел по улице следом. Пропела труба. К штабу начинали стягиваться конные. По дороге Клешкова встретил Князев.
— Готов?
— Готов.
— Пошли.
Батько Хрен, Охрим, командиры сотен и еще с десяток всадников стояли верхами у плетня За повод батькину лошадь держала полураздетая, в наброшенном платке Христя.
— Ой, не уезжай, — причитала она. — Ой, не уезжай, бо я без тебя дня не выживу!
Семка, стоявший рядом с ней, обернулся и подмигнул Клешкову.
— Пора, батько, — сказал Охрим.
Нестройная толпа всадников постепенно вытянулась в колонну.
— Пошли! — махнул Хрен, поцеловал Христю, отвел ее нагайкой с пути и дал коню шпоры. Остальные поскакали за ним.
Подъехал Князев, ведя в поводу лошадей.
— Садись, — кинул он Клешкову, — вот выклянчил у союзничков.
Князев и Клешков пристроились к хвосту колонны. Ветер и снежная крупа били в лицо, всадники кутались в башлыки, на самое переносье сдвигали папахи и малахаи. Сзади слышен бы нестройный шум. Клешков оглянулся. Изо всех дворов выезжали подводы, сани, мажары — вытягивались за колонной.
— Чего это они? — спросил он Князева.
Тот обернулся, долго глядел на пристроившийся позади обоз, зло засмеялся.
— Матерь Росеюшка, — доходило до Клешкова в гудении ветра, — она все та же, что и при татарах была. Не понял? — Князев за повод притянул лошадь Клешкова, пояснил. — Как при набеге, грабить едут! Возьмет Хрен город, а они за ним. Союзнички, помилуй нас, господи, за такую дружбу.
Тяжело и размеренно месили снежную хлябь сотни копыт.
По избитой мостовой Гуляев доскакал до исполкома. У входа стояло несколько оседланных лошадей. Часовой, не сказав ни слова, пропустил его внутрь. Пробежав по коридору, он остановился у двери председателя. За дверью сшибались голоса. Он вошел.
Три человека враз повернули к нему бледные лица.
В кресле усталым коршуном сутулился Куценко. Он смотрел мрачно. У окна на стуле пыжился в своей неизменной коже Иншаков, он даже привстал. Военком Бражной, крупный, круглобородый, смотрел хмуро, но спокойно.
— Что? — вырвалось у Куценко.
— Разгром полный, — сказал Гуляев.
Иншаков ахнул и упал на стул. Куценко закрыл лицо рукой.
— Без паники, — пробасил Бражной и встал.
Тут только до Гуляева дошло, как они восприняли его сообщение.
— Разгром противника полный! — повторил он, исправляясь. — Взят единственный пулемет банды. Тридцать пленных. Порублено и постреляно человек сто. Остальные рассеялись.
Иншаков вскочил и вдруг захохотал. Бражкой зажмурился, и улыбка усталого блаженства на секунду распахнула и высветила его хмурое лицо. Куценко выпрямился в своем кресле.
— Бубнич жив? — спросил Куценко, и тут Гуляева закидали вопросами.
— Как вел себя Сякин?
— Какие у нас потери?
— Настроение у эскадронцев?
После подробных ответов Гуляеву велели остаться и приступили к совещанию.
— Продолжай, Иншаков, — сказал Куценко, — надо решать.
— Надо Хрена напугать, — сказал Иншаков, — вот мое предложение. Подтянется Сякин, надо двух-трех пленных послать к Хрену, чтоб он знал, что мы готовы и ждем. Хрен не попрет на рожон, а тогда и возьмемся за подполье в городе. Выловим, а тут и Хрена можно прижать.
Куценко и Бражной молчали. Потом Бражной поднял голову.
— Предложение, пожалуй, верное. У нас, считая с ЧОНом и милицией, пехоты — одна полнокровная рота, а конница теперь имеет состав меньше эскадрона. Пулеметы есть, но ночной уличный бой — вещь капризная. Самое же опасное — неизвестность сил и места нахождения белых подпольщиков. Повальные обыски ничего не дали. Притаились гады. Какой момент они изберут для удара — невозможно определить, — он пожевал клок бороды, закончил: — Я за предложение Иншакова. Надо доказать Хрену опасность штурма города, и он уйдет.
Куценко помолчал, потом поразмыслил вслух:
— Уйти он, может, и уйдет. Да ведь опять придет, сукин он сын! По сведениям, которые поступают, Хрен усиливается каждую минуту. В связи с разверсткой настроение в деревне против нас. Значит, через неделю Хрен может вернуться с такими силами, что неизвестно, как мы его тогда отразим.
— Ничего, — сказал Иншаков, — в Таврии наши жмут. Губерния о нас вспомнит…
Открылась дверь, вошел захлюстанный грязью Бубнич, улыбнулся всем и рухнул на стул.
— Дорожка! — сказал он. — Врагу такой не пожелаю.
Сразу же его ввели в суть спора. Он посидел, подумал и высказался:
— Я за первоначальный план. Штурм мы отразим. Надо только подготовиться… Я опросил пленных. Обходным отрядом командовал Кикоть, но он заболел и руководил с тачанки. Его мы не взяли, Кикоть у них — один из самых способных. Отряд его считался лучшим. Лучшие силы Хрена мы, значит, разбили. Теперь вопрос идет о малодисциплинированных частях, фактически это шайка, а не армия. Боя они не выдержат. У нас караульная рота теперь укомплектована чоновцами и коммунистами, у нас пулеметы, мы придадим каждой группе пулемет, разместимся, так, чтобы противнику пришлось, нападая на одну, иметь с тыла вторую группу, и встретим Хрена, как надо. В резерве у нас Сякин. Эскадрон доказал в бою, что он революционная, преданная, высоко маневренная часть. При этих условиях Хрен будет разбит. Теперь насчет подполья. Пугая Хрена и удаляя его от города, мы вредим себе. Хрен уходит в села и пополняется. Подполье как было, так и остается для нас иксом. Если же мы правильно разместим наши пулеметные группы и резерв, одним ударом можно кончить всю игру. Подпольщики вылезут — им надо захватить наши пулеметы. Хрен с его конницей на свою погибель влезет в уличную тесноту. Здесь мы сильнее, и мы победим. — Бубнич обвел глазами присутствующих. На лицах всех лежало тяжкое раздумье. — Вопрос в том, посмеем ли мы рискнуть? — сказал он. — А рисковать в данном случае мы обязаны.
Иншаков пробормотал:
— Лихо!
Куценко сказал:
— Похоже на авантюру.
Бражной потер лоб, всмотрелся куда-то перед собой прищуренными усталыми глазами.
— Пожалуй, если хорошо приготовиться, это выход.
И неожиданно все согласились с ним. Вошел красноармеец. Подал Бражному записку. Тот разрешил ему идти, прочитал, сообщил:
