Екатерина Островская - Не расстанусь с Ван Гогом
– Хм, теперь на том месте копия картины Гогена…
– Ван Гога, – поправила Надя.
– Ну да, я оговорился. Конечно же, Ван Гога. «Любители картошки», кажется. Мрачная вещь, но все равно моя рожа так эту стену не украшала.
Холмогоров ушел. Надя решила помыть чашки и вдруг поняла: Саше вовсе не хотелось уходить отсюда. Он намекал, практически открыто признался в совершенной когда-то глупости. А она сделала вид, будто не поняла, чего бывший муж хочет. Хотя стоп, ведь и в самом деле не поняла. Только хочется ли ей, чтобы Саша вернулся? Слов о том, что тот невольно всех сравнивает с ней, явно недостаточно… Но недостаточно не только этих слов.
Кстати! Между прочим, теперь и у нее есть с кем сравнивать. Тогда стоит ли ждать сейчас каких-то особенных слов или действий от Холмогорова? Вообще-то она готова поверить в его искренность. Да, готова. Если только его искренность нужна ей. А нужна ли?
Саша сел в такси, назвал адрес, потрогал скулу – когда же пройдет наконец?
Надя не прогнала его, и это радовало: даже не потому, что он кому-то пообещал встретиться с ней. Бывшая жена нисколько не изменилась за прошедшее время. Разве что улыбается реже, чем когда-то. А с чего ей быть веселой? «Значит, у нее точно никого нет, – догадался Холмогоров. – Если бы кто-то появился, то остался бы рядом. От таких девушек не уходят просто так. Только по глупости».
Кто знал, что Надя тогда не вовремя вернется с работы? Они просто разговаривали с Татьяной, потом Саша зачем-то предложил выпить немного мартини, и Бровкина вроде бы сразу запьянела, стала вешаться ему на шею, шептать, как хочет его. Но он-то не сопротивлялся особенно. Сказал, правда, что подруги Нади для него табу. И как оказались вместе в постели?
Раздался звонок мобильника. Номер был скрыт.
– Я знаю, вы только что с ней встречались, – произнес голос, который Александр уже не раз слышал. – Что можешь сообщить по этому факту?
– Все нормально, – ответил Холмогоров. – Сразу остаться не получилось, но дело сдвинулось. Хочу сгонять на день в Москву за вещами и рассчитываю, что вернусь уже к ней.
– Лады, – произнес голос, – на один день можно. Но не тяни больше.
В Москве Саша заскочил в банк, оплатил проценты по кредиту за три месяца вперед, сказав, что уезжает на съемки нового фильма. Зашел к соседям попросить присматривать за квартирой. Отдал комплект ключей, вернулся к себе, начал собирать вещи. Вскоре в дверь позвонил сосед. Заскочил в квартиру и сразу перешел на шепот.
– Ты на сколько уезжаешь?
Холмогоров пожал плечами:
– Не знаю, но может получиться, что надолго.
Сосед помялся и спросил:
– Не хочешь сдать квартиру на это время? Не для постоянного проживания, а так, на время, если понадобится. Платить я… то есть не я, а мой хороший приятель будет как за постоянное жилье. Он человек женатый, но у него есть девушка. По гостиницам мыкаться, сам понимаешь, рискованно, рано или поздно все раскроется, а так пришли, посидели, навели порядок и ушли. Они тихо будут тут сидеть, никакой музыки или компаний.
– Если только посидеть, то я готов помочь.
– Спасибо огромное! – обрадовался сосед. – Приятель в долгу не останется. Будет платить, сколько скажешь. Кроме того, ежели что, сможет в суде помочь, он же адвокат известный.
– Хотелось бы, чтобы не было нужды в его помощи, – отмахнулся Саша.
Но сердце его сдавило – а вдруг придется обратиться?
Перед дорогой он выспался, чтобы выехать сразу после полуночи. Багажное отделение «Ренджровера» и заднее сиденье были забиты чемоданами и сумками. Может, поэтому Саше на мгновенье почудилось, что он уезжает из Москвы навсегда, но это уже не представлялось ему трагедией. А то, что его вещи не уместятся в шестиметровой комнатенке, предоставленной ему Гореловым, и вовсе вызвало улыбку.
В последний раз он оглядел двор, не предполагая даже, на какое время прощается с ним. Хотел уже тронуться с места и тут увидел в зеркале въезжающий во двор «Бентли», прикрываемый с тыла «Геленвагеном». Что-то екнуло внутри, потому что ошибки быть не могло. И возможности исчезнуть тоже.
Обе машины остановились, из «Геленвагена» выскочил накачанный парень, подошел к окошку, за которым, положив голову на руль, ждал своей участи Холмогоров, и постучал по стеклу. После чего дернул за ручку двери и, просунувшись в салон, сказал:
– Вылезай, киллер! С тобой поговорить хотят.
В салоне «Бентли» висел полумрак. Если бы не фонари за тонированными стеклами, было бы не разглядеть, с кем Саше придется разговаривать. Хотя он и без того не сомневался, что приехал сам Багров.
– Что у тебя нового? – спросил банкир, после того как его водитель вышел.
– Был у Нади.
– Мне об этом уже доложили. А дальше-то что? Сколько раз ты ей позвонил из Москвы?
Холмогоров лишь пожал плечами.
– Ни разу, – констатировал Багров. И повторил: – Ни разу! Чего ты тянешь?
– Я не тяну. Просто нельзя нахрапом действовать, можно все испортить. И потом, я же не знаю, что вам нужно.
– Мне? – переспросил банкир.
– Просто если бы я знал конечную цель…
– Значит, так, – произнес банкир, – ты должен забрать у нее одну вещь. А если твоя жена не хранит ее у себя дома, то должен разузнать, где она.
– О какой вещи речь?
– Меня интересует одна картинка.
– У Нади нет никаких картин… Есть только копия Гогена… простите, Ван Гога.
– Копия, – подтвердил Багров, – ну да, именно копия. Она-то мне и нужна.
– Тогда я без труда смогу принести ее вам в ближайшее время.
– Без труда любой дурак может, а ты должен потрудиться. Нужно, чтобы она сама подарила ее тебе и документ дала, то есть обязательно у нотариуса заверила дарственную.
– Так это настоящий Ван Гог? – не поверил Холмогоров.
– Настоящий, не настоящий! – разозлился банкир. – Гог-Магог! Плевать мне на них всех вместе взятых! У меня есть покупатель на эту мазню, который готов платить, но только не за ворованную вещь. Потому что он солидный человек и не хочет, чтобы его считали барыгой, скупающим краденое. Теперь понял, кому ты обязан жизнью?
– Ван Гогу? – растерялся Саша.
– Дурак же ты, артист…
Даже в сумраке было видно, с какой брезгливостью скривился Багров.
– Мне ты жизнью обязан, урод!
Банкир даже ладони о брюки вытер, словно только что ему подсунули в руки червяка или жабу.
– Я понял, – послушно кивнул Холмогоров.
– Ну а если понял, то кати, куда намылился. Только не забудь: картину ты должен мне принести как можно скорее. Я обычно никогда никого не прошу и тебя умолять не собираюсь. Сделаешь – получишь мое прощение. Нет – тогда уж не взыщи. А если при этом пострадает твоя бывшая жена, весь грех на тебе будет.
– Я понял, – повторил Александр.
– Тогда все. Езжай осторожно, не гони и правила не нарушай.
Глава 8
Радецкая умерла через неделю.
Каждый вечер до печального события Павел с Надей бывали у Елены Юрьевны. Художник ожидал Черкашину возле офиса редакции, и они вдвоем ехали в больницу. Пожилой даме становилось все хуже, больная даже говорила с трудом. Но однажды посетители застали ее на ногах – старушка шутила, что-то рассказывала о своей молодости.
Наде даже показалось, что бывшая преподавательница поправляется. Поэтому, увидев на лестничной площадке возле дверей отделения врача, вышедшего сюда покурить, спросила:
– Возможно, вы ошиблись и Елена Юрьевна проживет еще долго?
Доктор пожал плечами, посмотрел на Павла, словно искал поддержки именно у него, и еще раз пожал плечами.
– Возможно все. Только чудес в этой жизни не бывает.
Но все равно Надя возвращалась домой, чувствуя, что с души свалился тяжелый груз. Вспомнилось, как старушка провожала их с Павлом, как обняла ее и шепнула на ухо:
– Будьте счастливы оба.
Надя ощутила даже пожатие ее ладони на своем плече. От Радецкой пахло духами, а на лице был легкий, молодящий макияж. «Раз у нее появились желание и силы следить за своей внешностью, значит, смерть отступила, видя такое желание жить», – подумала Надя.
Она вышла у подъезда своего дома, увидела поджидающего ее Холмогорова и попрощалась с Павлом:
– Завтра подъезжай пораньше, я постараюсь освободиться.
Когда поднимались по лестнице, Саша поинтересовался здоровьем Радецкой, и Надя подробно рассказала ему обо всем. Войдя в квартиру, Холмогоров вдруг предложил:
– Возьмите меня завтра с собой.
– Зачем тебе? Ведь ты даже не был знаком с Еленой Юрьевной.
– Как это? – удивился Холмогоров. – Я ей экзамен с третьего раза сдал. Она меня так гоняла! Мне попался вопрос о Шекспире, и я заявил, что наш уважаемый драматург писал не сам. «Ну-ка, ну-ка…» – сказала мне Радецкая. И тогда я стал перечислять: предполагаемых авторов много – Френсис Бэкон, граф Оксфорд Кристофер Марло, Бен Джонсон, однако настоящим автором точно является граф Роджер Мэннерс, пятый граф Рэтленд. Я был так доволен своими познаниями! Но Елена Юрьевна тут же добавила: «Еще называются Генри Ризли, граф Дерби, лорд Хандсон, граф Саутгемптон, графиня Мэри Пембрук и ее сыновья». А затем спросила: «Почему вы считаете автором именно графа Рэтленда?» Я начал объяснять и сбился. А Елена Юрьевна сама подсказала: «Вероятно, оттого, что граф Рэтленд был ярым театралом своего времени, учеником Френсиса Бэкона и самым образованным человеком Англии, например, в совершенстве знал французский, испанский, итальянский, древнегреческий языки и латынь. К тому же тщательно изучил военное дело, судовождение, юриспруденцию и философию. А Шекспир, настоящая фамилия которого неизвестна, потому что в родном городе драматурга, Стратфорде-на-Эйвоне, не было ни одной семьи с такой фамилией, был третьеразрядным актером и едва ли грамотным. Зато ссужал деньги под проценты своим знакомым и преследовал их за просрочку платежей. Кстати, заявление в суд на должников за Шекспира писали другие люди. Граф Рэтленд бывал в Европе, посетил замок Эльсинор, где происходит действие трагедии «Гамлет», жил в Вероне, где разворачивается трагедия Ромео и Джульетты. Он учился в Падуанском университете, и его сокурсниками были два датчанина, Розенкранц и Гильдестерн, и эти имена драматург дал потом друзьям Гамлета. Кроме того, фамилия «Шекспир» обозначает «потрясающий копьем», а на гербе Рэтлендов изображен лев, потрясающий копьем. И когда еще совсем молоденький граф учился в колледже, его ученическое прозвище было именно «Шекспир». А настоящая фамилия актера из Стратфорда-на-Эйвоне была Шакспер, с ударением на первый слог…» Кстати, Радецкая мне тогда «отлично» поставила, – закончил рассказ Холмогоров, – так что должна меня хорошо помнить. Она только добавила, что ее личное и, может быть, ошибочное мнение, что авторами были двое – Френсис Бэкон, как наставник, и граф Рэтленд, продолживший его дело. Елена Юрьевна так думает потому, что в 1624 году вышла книга Густавуса Селенуса «Криптография», в которой была помещена гравюра, изображающая Френсиса Бэкона, держащего венок над графом Рэтлендом, передающим свиток актеру Шаксперу, а тот скачет на лошади к театру.
