Екатерина Островская - Не расстанусь с Ван Гогом
– Люди, то есть мужики, собираются на голых девиц посмотреть, деньги за это платят, причем не маленькие, я полагаю. Явно они больные. Какой здоровый ночью от семьи, от жены и детей помчится на посторонних баб глазеть? А мы, стало быть, пропагандируем гадость. Так ведь?
Не дождавшись ответа, пенсионер продолжил:
– Ну, скажем, девочки зарабатывают своим телом, потому что головой не могут. И уж побольше нашего, вероятно, получают. Но почему так сложилось, что умные и порядочные живут в нищете, а те, у кого из всех достоинств только титьки большие, в шоколаде? Ты-то ладно, ты еще устроишь свою жизнь, у тебя временные трудности…
– У меня нет никаких трудностей, – возразила Надя, – я своей жизнью довольна.
Ключников посмотрел на нее и не стал спорить. Развернул пакет, в котором и в самом деле оказались бутерброды с маслом и тонко нарезанной докторской колбасой.
– Ты, может, и довольна, а вот я… Мне шестьдесят два, и что я в жизни видел? Закончил Литературный институт, и когда поступал, самым счастливым на свете человеком был. Там ведь такие люди учились! Поэт Николай Рубцов, например. Он карандашом в институтском мужском туалете написал на стене стихотворение, и годы шли, а надпись оставалась – ее студенты сохраняли, обводили постоянно. Почерк, правда, менялся, хотя строки были четкими.
– Что хоть за стихотворение? – усмехнулась Надя.
– Сейчас, – махнул рукой Ключников, – прожую только.
Он запил бутерброд чаем и продекламировал:
Когда я буду умирать,
А умирать я точно буду,
Ты загляни мне под кровать
И сдай порожнюю посуду.
– И в самом деле Рубцов написал? – не поверила Надежда.
– А то! Мы же все тогда веселыми были, счастливыми, знали, что каждого ждет слава, изданные книги, поклонники с цветами. Когда у меня вышла первая тоненькая книжечка тиражом в три тысячи экземпляров, я не ходил – летал. Думал – вот оно, признание. Появления второй ждал десять лет. Все писал, писал, сочинял стихи, работал завлитом в театре, в котором никогда не было полного зала. А зал-то был маленький, и театр был маленький, и мечты у меня тоже были маленькими – как бы на квартиру денег накопить, как бы дочку приодеть, чтобы не хуже других выглядела. А теперь вот жизнь прошла, словно и не было ее вовсе. Жена пилит постоянно, дочка истеричка, чуть что – сразу в крик, зять бездельник, внук в компьютер уткнулся в свои стрелялки. Хоть домой не возвращайся! Вот и делаю вид, что работаю.
– Но вы же работаете.
– Работаю, – согласился Ключников, – а работодатели делают вид, будто платят мне. Мой приятель по институту был поэтом, как и я, но потом в прозаики подался. Одну или две книжки издал, а после не принимают у него рукописи, и все. Так он в литературные негры подался – сочиняет теперь за одного раскрученного детективиста и живет очень неплохо. Тот даже не читает, что за него создает мой приятель. Сам писать не умеет, читать, вероятно, тоже, но богатый и популярный – как телик ни включишь, он с экрана учит всех, как жить. А приятель говорит, что сочиняет за этого, мягко говоря, писателя, не включая голову вообще: стакан примет – и за компьютер, строчить. Так в месяц по роману у него получается. Машину купил недавно иностранную, женился на женщине, которая младше моей дочки, и счастлив. Ребенок родился у него. Первый, кстати. Конечно, счастлив: ему же на вахте, как мне, не стоять, пропуска не проверять, и он не бегает в поисках рекламы для дохлого журнала…
Хлопнула входная дверь, шаги вошедшего были неторопливы, звучали уверенно.
– Главный пришел, – догадался Ключников и начал прятать бутерброды. Сам удивился своей поспешности и шепнул Наде: – Рабская привычка, словно у кого-то украл… Теперь-то уж что, раньше надо было раба по капле из себя выдавливать…
Отворилась дверь, вошел главный редактор. Обвел помещение взглядом. Наде показалось, что мужчина принюхивается.
– Зайдите ко мне, Черкашина, – произнес шеф, – обсудим, что давать в следующий номер.
Надя кивнула было и тут же сообщила:
– Я хочу уволиться, нашла себе другую работу.
Сказала и подумала, что, вероятно, зря поторопилась. Ведь Холмогоров не предложил ничего определенного. К тому же после собеседования, которое наверняка будет, ей могут отказать.
– А я заказ на размещение рекламы принес, – доложил Ключников.
Но главный даже головы не повернул в его сторону, по-прежнему обращался к Наде:
– Тогда ко мне не заходите, но две положенных недели отработайте.
Вечером Надя ждала звонка Холмогорова. Но позвонил Павел:
– Бабушку обследовали еще раз… Увы, все плохо. Как-то уж внезапно она сдала. Но держится, вида не показывает, шутила даже. Но мне сказали, что и встает она с трудом. Очень жалко, если…
– Поедем к ней прямо сейчас, – предложила Надя.
– Пусть она отдохнет: я только что оттуда. Но если хотите встретиться….
– Очень хочу! Только сейчас жду одного звонка. Дело в том, что я ухожу из журнала. То есть мне кажется, что ухожу. Предложили работу, то есть не совсем еще предложили…
Она поняла, что запуталась. К тому же, зачем много говорить о себе, когда с Еленой Юрьевной такое.
Тут раздался звонок в дверь.
– Ко мне пришли, – сообщила Надя Павлу, – я перезвоню.
Открыв дверь, она увидела Холмогорова с букетом и почему-то в солнцезащитных очках. Саша протянул ей цветы.
– Прости, что не предупредил о визите, трубка разрядилась. Я постараюсь не задержать тебя.
Надя отнесла цветы на кухню, чтобы поставить их в вазу. Повернула кран смесителя и почувствовала, как учащенно забилось сердце. Неужели она все прошедшее после развода время ждала этого момента? И даже когда поняла, что Холмогоров не вернется никогда, продолжала надеяться?
– Наивный я человек, – рассмеялся в прихожей бывший муж. – Понимаешь, ищу на полочке для обуви свои тапочки, словно…
Он не договорил. Просунул голову в дверной проем, подойдя тихо – вероятно, шел в носках, и вздохнул:
– Все на своих местах, никаких перемен.
– А ты надеялся, что все тут рухнет с твоим уходом? – ответила Надя. И удивилась спокойствию своего голоса.
Саша снял очки, и она заметила распухшую скулу.
– На съемках повредил, – объяснил Холмогоров. – Решил один трюк сам выполнить. Десять раз попробовал – все нормально, на одиннадцатый неудачно приземлился.
Она поставила цветы на стол, включила чайник и осталась стоять. Бывший муж, усевшийся было за стол, посмотрел на нее и тут же встал.
– Прости, кажется, размечтался. Я и в самом деле ненадолго, уверяю тебя.
– Могу и потерпеть, если расскажешь, что за работу мне предлагают.
Надя слушала, не перебивая, и вдруг поняла: Александр специально договорился о том, чтобы ее взяли на эту должность. Вероятно, долго уламывать работодателей ему не пришлось, она же хорошо знает и Решетова, и уж тем более Васю Горелова, который подкатывал к ней когда-то. Не стоит, конечно, говорить об этом Холмогорову. Хотя почему не стоит? Ведь тот не муж ей теперь.
– Рудольф хочет поскорее встретиться с тобой, чтобы обо всем договориться, – завершил свою речь Саша.
– Мне надо отработать две недели.
– Одно другому не мешает.
– Тогда на следующей неделе в любой день.
Холмогоров не стал спорить. Допил чай, а потом, отодвинув пустую чашку, произнес, как бы размышляя:
– Тогда я пока в Москву смотаюсь на денек. Соберу кое-какие вещи и вернусь на машине. А то я свой «Рендж» во дворе оставил. Поехал сюда просто оттого, что невыносимо было там одному…
– Так ли?
Она сказала это и пожалела: еще подумает, что бывшая жена интересуется его личной жизнью.
– Представь себе, живу один. Пока не встретил никого, да и времени нет заниматься поисками. Если честно, даже желания нет. И потом, если смотрю на кого-то – просто смотрю, без всякой мысли, – всегда сравниваю с тобой. Сравнение всегда оказывается не в пользу других. – Холмогоров поднялся: – Хотелось бы посидеть еще, но вижу, что ты не в настроении разговаривать со мной. Понимаю тебя и виню только себя за ту глупость.
– Я все забыла, – солгала Надя. – А настроение у меня плохое, потому что один очень хороший человек сейчас в больнице и ему уже вряд ли кто-то сможет помочь.
– Печально, – посочувствовал Саша.
Затем вышел в прихожую, наклонился, чтобы взять свои ботинки, но передумал:
– Можно, хоть в гостиную загляну? Чтобы просто как бы заглянуть в прошлое… Хочется освежить в памяти то, что дает мне силы преодолевать неприятности и трудности.
Не дожидаясь ответа, он вошел в комнату и вдохнул глубоко.
– Все тот же аромат книжной пыли и еще чего-то сладостного, чего мне сейчас так недостает!
Она прошла следом и наблюдала, как Холмогоров осматривает мебель, фотографии на стенах.
– Здесь когда-то висел мой портрет, – вспомнил Саша. – Но, вижу, ты от него избавилась. И правильно сделала.
– Подарила одной знакомой.
