Франк Тилье - Медовый траур
– Ни с места! – крикнул я, вытянув вперед руки, словно клоунские перчатки, белевшие под уцепившимися за потолок черными светильниками.
Призрак медленно свернулся, слился с темнотой.
– Я… я ничего не сделал! – послышался голос.
Я осторожно приблизился к Амадору, скорчившемуся в углу и дрожавшему, будто новорожденный ягненок.
Вокруг тянулись ряды гигантских сумрачных и сырых пластиковых контейнеров, в которых изредка подрагивали листья крохотных растений. Десятки этих тварей вызревали там, невидимые, скрытые шелестящими листьями или зарытые в древесные стружки. Пауки.
Я показал свое удостоверение и знаком велел Амадору подняться.
– Вы… вы не имеете права! – закудахтал он, вытянув шею.
Шея у него бычья, широкая, плечи обвисли, как у вышедшего в тираж боксера, глазки совсем маленькие, куньи, так и юлят от страха.
– Кто у вас здесь? – проскрежетал я, стукнув рукояткой пистолета по плексигласу.
– Там… пауки. Никто не запрещает держать пауков!
– Смотря каких. Они у вас опасные?
– Ничуть.
– Подойдите ко мне, господин Амадор. Медленно…
Он повиновался. Над правой бровью у него набухла вена. Красавцем этого типа не назовешь – урод, похожий на злобное насекомое. Я обхватил пальцами его запястье, снял крышку с инсектария и втолкнул его руку внутрь так, чтобы она оказалась чуть впереди моей, – долг вежливости. Он заорал:
– Хватит! Хватит! Я… все скажу!
Я отпустил его:
– Превосходно, господин Амадор. Давайте начнем сначала, и на этот раз говорите все как есть.
Он скрипнул зубами:
– Да. Черт! Вы чуть было не… – Он побарабанил по стеклу, и из-под листьев высунулась на разведку пара лапок.
– Atrax robustus? – предположил я.
Глаза у него вспыхнули.
– Я принял все меры предосторожности, запасся даже нейтрализующими сыворотками, противоядиями! Я живу среди полей, мои пауки заперты и никому не могут повредить!
– Вы забываете о своей подружке наверху, в тоннеле, ведущем наружу.
– Моя Steatoda nobilis! Только не говорите, что вы ее раздавили!
– Получилась чудесная белая кашица.
Я прижал хозяина инсектария к стеллажу с сиднейскими пауками:
– Где вы их берете?
У биолога вытянулось лицо:
– Я… я… Что вы со мной сделаете?
Какой милый малыш и податливый. В самый раз перейти на «ты».
– Знаешь что? – ответил я, положив ему на плечо увесистую руку. – Мне глубоко наплевать на то, каких зверюшек ты здесь прячешь. Если тебе нравится на себя страх нагонять – твое дело. Меня интересует другое: каким способом ты их добываешь?
Он посмотрел на меня, опустил голову, потом глянул снова:
– Я… я не могу сказать… У меня будут серьезные проблемы.
– Пока что единственная твоя проблема – это я!
Амадор полностью уловил тонкий смысл этой реплики, когда мои пальцы вновь обхватили его запястье.
– Нет! Не делайте так, не надо! Я… я впервые его встретил на бирже насекомых… Примерно год назад…
– Кого – его?
– Не знаю. Я этого типа раньше никогда не видел, но он, похоже, знал, кто я, сам ко мне подошел и сказал, что может раздобыть любой вид… Сами понимаете, господин…
– Шарко…
Он пошевелил пальцами, и я в конце концов выпустил его руку.
– …Господин Шарко, страсти иногда увлекают нас за пределы благоразумия. Люди боятся пауков больше смерти, а вот я ими восхищаюсь. Это… само совершенство. Никакая сталь, никакое синтетическое волокно не может сравниться по прочности с паучьим шелком. Его даже изучали для того, чтобы изготавливать пуленепробиваемые жилеты, представляете? И вдруг у меня появляется возможность иметь под рукой самые удивительные экземпляры планеты… за деньги, разумеется. Но ни один арахнофил от подобного предложения не откажется!
Амадор выпрямился, расправил плечи, глаза у него заблестели – передо мной вырос совсем другой человек.
Пора снова перейти на «вы».
– Что вам известно об этом поставщике?
– Ровным счетом ничего, – ответил он, разведя руками. – Он сам со мной связывается, когда ему заблагорассудится, во время ярмарок насекомых, спрашивает, интересует ли меня тот или иной вид. Если интересует, он назначает мне встречу, каждый раз в новом месте… Иногда приходится ждать две или три недели. Вам… вам может показаться странным, но я заметил, что это связано с фазами луны.
Я наморщил лоб:
– То есть как – с фазами луны?
– Я встречался с ним, наверное, раз десять, и все наши сделки совершались в ночь новолуния. Я проверял по календарю. Точно: в самое новолуние…
– Фазы луны… Какой в этом смысл?.. Пауки реагируют на луну?
– Никоим образом. Я и сам над этим думал, но не нашел объяснения. Неразрешимая загадка…
Рядом с моей головой дрогнула паутинка. Из трещины в стене высунулась пара темных с желтыми полосками лапок. Я попятился.
– Не бойтесь, – успокоил меня биолог. – Это мелкие пауки-крестовики, совершенно безобидные, таких можно найти в любом саду.
Я все-таки чуть посторонился, сложил руки на груди:
– А ваш поставщик откуда берет пауков?
– Не имею ни малейшего представления. Он показывает мне список паукообразных, я выбираю.
– Сколько вы ему платите?
Амадор отступил в темноту, медленно погрузил руку в опилки, выловил паука-птицееда с розоватыми жвалами, погладил.
– Слева от вас Latrodectus mactans, южноамериканская черная вдова, я отдал за нее больше тысячи евро. Atrax robustus обошелся вдвое дороже.
Коллекционер поманил меня под другой свод, освещенный красными лампочками и перегороженный огромным листом плексигласа. По ту сторону был ад: пирамиды из шелковых сетей, опутанные паутиной насекомые, непереваренные хитиновые останки.
– Этот великолепный экземпляр – самый дорогой в моей коллекции, почти четыре тысячи евро. Тропическая разновидность nephila, у которой самая прочная в мире нить. Его паутина способна остановить идущего человека. Посмотрите, как он работает, – вот он, в верхнем правом углу! Ему требуется час с четвертью, чтобы соткать сто сорок метров великолепного шелка. Настоящее чудо!
У меня по позвоночнику вверх пополз обжигающий холод, все волосы на теле встали дыбом.
– Тысячи евро, запертые в подвале, – нервно передернувшись, сказал я. – Честно говоря, мне трудно это понять.
Амадор вскинулся, его глаза потемнели от злости.
– А литография, которая с виду паршивее голубиного помета, – такая покупка, по-вашему, имеет смысл? Пауки всегда внушали уважение! Это великолепные архитекторы, индейцы навахо и сегодня еще учатся у них, когда строят свои хоганы[18]. У них есть чему поучиться! И они везде. На одном поле можно найти два миллиона особей, в самых чистых домах – больше тридцати. Пауки вокруг вас и внутри вас: любой француз за жизнь проглатывает во сне с десяток, это достоверные сведения! Обожаю рассказывать об этом женщинам – видели бы вы их лица! Десяток пауков, которых незаметно для себя глотаешь по ночам!
Меня чуть не стошнило, но я заставил себя не отвлекаться.
– Как выглядит ваш поставщик?
– Лет сорока, не очень высокий, может, метр семьдесят. Говорит с испанским акцентом, все пальцы в перстнях. Нервный, по типу – мексиканец… из тех, кого можно испугаться: с черными усами и взглядом, от которого делается не по себе.
Этот не мог быть убийцей, тот, по словам пчеловода, куда более рослый.
Мы выбрались из паучьих лабиринтов на поверхность, и обжигающее дыхание светила я встретил как избавление.
– Анонимный звонок незадолго до вашего прихода – это были вы? – спросил Амадор, открывая ставни.
Я кивнул и слегка прищурился:
– Сегодня суббота. И биржа будет работать, верно?
Он отчаянно замотал головой:
– Нет-нет-нет. Я вижу, куда вы клоните. Не пойду!
– Вы ведь не захотите меня огорчить, господин Амадор? Ведь маленький паучок может превратиться в большую…
– Вы…
– Что?
Он заткнулся. Я продолжил:
– Где будет ярмарка?
– На Монмартре, на площади Тертр. Это ночная биржа, с двадцати одного часа до полуночи, но…
Я вытащил мобильник.
– Что… что вы делаете? – всполошился Амадор.
– Сейчас приедут мои коллеги, мы введем вас в курс дела и разработаем план действий. Сегодня же вечером вы поднесете нам этого мексиканца на блюдечке.
– А… а если он не придет?
– Посмотрим. А пока давайте снова спустимся в ваш подвал. Мне только что пришла в голову одна мысль… убийственная…
Глава семнадцатая
Человек возвращался в свою квартиру – полуголый, вымотанный, промаринованный в собственном соку и совершенно одинокий. Еще несколько часов – и душной ночью человек этот снова примется мерить шагами улицы в тщетной надежде схватить очередную преступную тень, которая, сверкнув лезвием, обагрит асфальт…
Суббота, семь часов вечера. Час ритуала, мой импульс надежды.
Постояв под душем, одевшись, побрившись, я шел по затихшим улицам своего квартала к парку за прямыми высокими стенами. Ворота были уже заперты на ночь, но сторож Марк знал мою историю и знал, как много значит для меня это место. Я нажал кнопку домофона, Марк появился в одном из окон своего дома, отпер замок и, махнув рукой, издали со мной поздоровался. Я ответил ему тем же.
