Франк Тилье - Медовый траур
– Расследованием руководит Дель Пьеро, а не я – вы уже забыли об этом? Что же до моего душевного здоровья – оно в полном порядке. Спасибо за заботу.
– Вот как раз о твоем душевном здоровье и поговорим. Инспектор из генеральной показал мне результаты первого обследования. Он не отметил никаких признаков ни паники, ни обмана. Ты удачно выкрутился, но… он увидел что-то в твоем взгляде. По его словам, время от времени у тебя случаются какие-то затмения, когда ты будто бы… уходишь, отключаешься. Ты сам за собой такого не замечал?
Я пожал плечами:
– Бог его знает… Я… я немного устал.
Леклерк показал на мою левую руку:
– Личные проблемы?
– Ничего подобного! – возразил я, потрогав шрамик. – Обычная консервная банка… Так что из-за этого…
Леклерк покрутил головой:
– А ты заметил, что у тебя пальцы немного дрожат?
– Заметил. Наверное, от хлорохина…
– У меня ведь не дрожат… Нам всем досталось, всем жить непросто, жара такая, что сдохнуть можно, и эта профилактика малярии радости не прибавляет. Но… но некоторые… тонизирующие средства могут все еще усугубить.
Я приподнял бровь:
– Вы на что намекаете?
Он быстро опустил глаза, потом снова уперся в меня взглядом:
– Ни на что. Но если мы хотим продолжать заниматься своим делом, нам надо выкладываться на сто десять процентов. И если ты… чувствуешь, что переутомился, – отдохни.
– Спасибо, я справлюсь.
– Что же касается психолога – рано или поздно тебе все равно придется отвечать на вопросы. Я этого так не оставлю и надеюсь, что в следующий раз ты будешь более склонен к сотрудничеству…
Я сжал кулаки и вышел, хлопнув дверью. Затмения, отключки… Эти кретины из Генеральной инспекции достаточно хитры для того, чтобы заставить во мне усомниться.
Из своего кабинета я позвонил Сиберски, и тот сообщил, что, по словам директора музея, Венсан Амадор никогда не упоминал о поездке в Австралию.
Сегодня суббота, он не работает. Сидит в своей голубятне и ждет, должно быть, чего угодно, только не появления разъяренного полицейского.
Глава шестнадцатая
Завывания сирены и вспышки синей мигалки дали мне возможность пролететь через Париж без остановок и выехать из города на север, к Рикбуру. Однако первые же загородные ухабы резкой болью отозвались в голове, и пришлось встать у обочины, чтобы побрызгать черепушку теплой водой. Ни за что больше не буду глотать эти проклятые снадобья – чего бы это ни стоило, пообещал я себе. Мою жену они не спасли – и меня не спасут…
Деревня жила в медленном темпе жнеек, в сиянии золота только что срезанной пшеницы, и, пока столица – там, далеко, – томилась в плену скученного жилья и задыхалась в серых флюидах собственного дыхания, здесь, в темной земле, уже зарождалась новая жизнь.
Голубятня Амадора стояла у едва намеченной на карте проселочной дороги. Высокая каменная башня, увенчанная четырехскатной крышей, в стенах пробито множество окон, ставни на всех были закрыты. От этого призрака бескрылой мельницы к дороге тянулась полоса гравия, на которой я и припарковался. Слева от меня издыхал под торжествующими лучами светила старый, покрытый пылью автомобиль.
Сколько я ни колотил в тяжелую входную дверь, ответа так и не дождался: затаившийся в норе зверь решил не отпирать. На всякий случай подергал ручку. Как же, размечтался.
О том, чтобы повернуть обратно, и речи быть не могло: так у Амадора будет куча времени, и он сто раз успеет избавиться от своих милых зверюшек. Я еще немного побарабанил по двери, выкрикивая во все горло: «Полиция! Откройте, пожалуйста!» – потом приложил ухо к железной створке. Вдалеке скрипнула половица, значит там кто-то есть.
Эту дверь не выбить и самым могучим плечом. Крепкий замок подручными средствами не отопрешь, а металлические ставни, разумеется, закрыты изнутри… К Амадору не подобраться.
Я пошел в обход башни и обнаружил широкую бойницу, расположенную на высоте в два человеческих роста. На глазок прикинул, что смогу в нее пролезть, если сожмусь… если как следует сожмусь.
Вернувшись в машину, я сорвался с места так, что гравий из-под колес полетел, а скрывшись за поворотом шоссе, почти сразу съехал на грунтовую дорогу, заглушил мотор, выждал несколько минут, пригнулся и ринулся напрямик через поле. Добежал до башни, прижался к стене под готовой меня поглотить бойницей, потом, цепляясь за плющ, поднялся метра на два и повис, держась за нижний ее край. Подтянулся на руках, мучительно напрягая бицепсы, повернулся боком, изогнулся так, что чуть не переломился в пояснице, и, обдирая руки и ноги, протиснулся в щель.
Потемки. Передо мной горизонтальная дыра, тоннель до того тесный, что мое со всех сторон сдавленное тело может продвигаться лишь за счет едва заметного шевеления локтями и ступнями. Темнота облила и скрыла меня, свет из оставшейся позади бойницы исчез, загороженный моими массивными плечами.
Я полз, словно раненый солдат – уткнувшись носом в пыль и оставляя на стенах клочья рубашки.
И вдруг у меня едва не разорвалось сердце: пальцы коснулись покрытых перьями останков, хрупких косточек, тонких клювов.
Колесико прокрутилось, зажигалка вспыхнула ярким пламенем, я прищурился, но огонек уже погас на сквозняке. Однако за полсекунды, пока он горел, я успел их увидеть, и все внутри свело.
Мертвые голуби. Груды дохлых голубей… в голове прозвучало слово «паук», и по всему телу включились сигналы тревоги. Бежать! Немедленно! Дыхание участилось втрое. Каракурт… Паук-птицеед… Atrax robustus… Развернуться невозможно. Только ползти, втянув голову в плечи, отталкиваясь локтями и коленями.
Я, как старый корабль, дал задний ход и только-только начал отползать, когда ЭТО свалилось мне на поясницу и двинулось по спине к затылку. Невесомая плоть, неслышные шаги, медлительность кропотливого хищника. Сторожа гробницы.
Молниеносный выброс адреналина, мышцы переполнены кровью, носом почти касаюсь разложившейся птицы, к губам липнет какая-то мерзость.
Больше не двигаться. Смерть, повиснув на конце своей шелковой ниточки, идет вдоль моего позвоночника, осторожно, с неумолимой точностью хода боевой машины ступая лапками по рубашке, и волоски на теле встают дыбом. Убийца упивается моим по́том, наслаждается моим страхом. Он укусит – я сдохну. А он укусит… А он все идет, идет…
Я с долгим хриплым криком резко выгнулся и с силой вмазался в стенку спиной и головой.
Липкая субстанция, просочившаяся через ткань, ледяным поцелуем прильнула к моему хребту. Я проделал то же еще раз, другой, третий.
Страх подстегивал меня, толкал вперед. Я полз, отодвигая пальцами в сторону птичьи трупики, продираясь через плотную паутину, маской ужаса облеплявшую мое лицо. Наконец я нащупал задвижку. Стиснув зубы, сдвинул железный стерженек, крышка люка открылась, и плотную темноту пробила широкая дуга света. Пустота втянула меня, и я, почти задохнувшийся, ослепленный смертоносным шелком, без раздумий соскользнул в эту сердцевину жизни и упал на пол, отбив себе все что можно.
Незаметно проникнуть в жилище не удалось.
Высота потолка, с которого смотрят, перемигиваясь, неоновые лампочки, не больше полутора метров. Тесная каморка без окон, провонявшая пометом, мочой и гнилью.
По полу, растопырив усики, носятся мыши, они сбиваются в плотные кучки, вступают в сражения из-за еще свежих листьев салата… Любой постарался бы от них избавиться, а вот Амадор, напротив, подкармливает.
Я вытащил пистолет из кобуры и снял ее с себя вместе с рубашкой. От паука осталось только белесое пятнышко с прожилками тонких лапок и лопнувшим мешочком брюшка. Я встал и, согнувшись, вернее – сломавшись пополам, направился к деревянной двери. Локти и колени кровоточили, по губам стекала алая струйка, а правый бок был украшен багровым синяком. Подумать только, что я сам себя так отделал.
За дверью прочная спираль каменных ступеней: одни устремлялись к небесам, другие – в недра. Я предпочел спуск.
Первый этаж. Три комнаты. Гостиная, кухня, ванная. Потертая мебель, древние сковородки, старомодная ванна на четырех латунных ножках. Ощущение пустоты от мертвых вещей.
Круглый холл, из него дверь ведет в пещеру. Я глянул вниз. Стены вдоль винтовой лестницы уныло пульсировали фиолетовым. Со дна преисподней шло странное излучение светящих черным ламп. Наверное, он держит своих тварей там, под землей… Мне предстояло встретиться с множеством смертоносных пауков, а набраться уверенности в себе было неоткуда, разве что сжать еще крепче в мокрых ладонях холодное и непреклонное оружие.
Я спускался, и кирпичи вдоль моего пути лопались под теплым дыханием плесени, которая проступала наружу, шипя слабо, тоскливо и угрожающе, как рудничный газ.
На десятиметровой глубине еще более мрачное подземелье под немыми сводами. Пробираясь с «глоком» среди стеклянных крепостей, увидел замершую фигуру.
