Нил Олсон - Икона
— Это наше семейное проклятие, — печально сказала она, откинувшись на спинку стула. — Вообще-то он был банкиром, как и дед. Но интересовался искусством, особенно с тех пор, как дед уже не мог ездить сам. Он погиб во время поездки, в которую отправился по поручению деда.
Мэтью не знал, стоит ли ему задавать вопросы. Она взглянула на него, и он просто кивнул.
— Самолет разбился, — продолжала она. — Никто не знает причин. Скорее всего неполадки в механике — отец-то был хорошим пилотом.
— Он сам управлял самолетом?
— Да, он любил летать. Все это было ужасно. Они с матерью собирались поехать в путешествие, и примерно в это же время дед должен был лететь в Южную Америку посмотреть одну работу. Вообще-то это была икона. По-моему, она выставлялась на аукционе, и был еще один претендент или что-то в этом роде, не важно. В общем, дед заболел и попросил отца слетать вместо него. Так что отец полетел посмотреть работу. На обратном пути его самолет врезался в гору в Венесуэле. Понадобилось несколько дней, чтобы найти обломки. Их было так мало, что никто толком не мог определить, что же произошло. Решили, что он летел слишком низко и в тумане врезался в гору, но точно теперь уже никто не скажет.
Он подождал, ожидая, что она продолжит, затем заговорил сам:
— А когда это случилось?
— Пятнадцать лет назад. Я тогда училась в старших классах.
— Это ужасно. Мне очень жаль, Ана.
Она пожала плечами:
— Это все в прошлом.
— Наверное, это подкосило вашего деда?
— Он никогда уже не был прежним. А моя мать до сих пор не может ему этого простить.
— Ну что ж, это несправедливо, но понятно. Учитывая обстоятельства.
— Я тоже винила его некоторое время, но это было неправильно. Ведь отец мог и отказаться. Но для него это было развлечением — летать просто так, ради забавы. Нельзя же постоянно бояться, что что-то случится.
— Может быть, она простит его теперь — ведь он умер.
Ана усмехнулась:
— Мама не так легко прощает. Она не может простить мне, что я восстановила с ним отношения, — а я ведь ее единственный ребенок.
Впервые за все это время он взглянул на часы, висевшие над холодильником. Было уже поздно, больше одиннадцати.
— Похоже, вам не удастся заняться сегодня чтением.
— Ничего, это подождет.
— Спасибо за ужин. И за то, что поговорили со мной.
— Не уверен, что сказал вам что-то полезное.
— Вы слушали меня, задавали вопросы. А кроме того, у вас успокаивающий голос.
— Почти убаюкивающий, — пошутил он, чтобы не воспринимать ее слова слишком серьезно.
— Сейчас мне нельзя пренебрегать ничем, что способствует моему засыпанию. — Она резко встала и потянулась, покрутила головой. — Пойдемте, я выполню свои обязательства по сделке.
Мэтью последовал за ней по старой изогнутой лестнице. Его шаги были неуверенными, прошедшее было волнение вернулось с пугающей силой. Поводив рукой по стене, она нащупала выключатель, и из маленького вестибюля они вошли в узкий арочный проем. Часовня была меньше, чем показалось ему в первый раз. Он сделал вид, что рассматривает изображения остановок на Крестном пути, но его глаза помимо воли устремились к иконе. Казалось, что краски, поначалу едва различимые, менялись. Плащ был насыщенного красно-коричневого цвета, то розовато-лиловый, то кроваво-красный. Свечение, похоже, шло откуда-то снизу. Обычно он концентрировался на деталях, это всегда помогало ему, но сейчас чем ближе он подходил, тем труднее ему было оставаться безучастным наблюдателем. Он очень волновался. Ему показалось, что одна рука Девы пошевелилась, и он, закрыв глаза, сделал шаг назад.
— Не уверена, что вы хорошо здесь себя чувствуете, — сказала Ана тихо.
— Не переносите свой дискомфорт на ощущения других людей.
— Я не переношу. Я просто смотрю на вас, вы выглядите встревоженным.
Он сделал шаг, чтобы не встречаться с ней глазами, и глубоко вздохнул.
— Просто я устал. Мне пора.
На самом деле он не испытывал никакого желания уходить, но его беспокоило ее внимание, ее потребность проникнуть внутрь его души, в его эмоции.
— Хорошо, — ответила она.
Он вновь прикрыл глаза, чтобы собраться. И почувствовал ее руку у себя на плече, ее губы на своих губах — на одно мгновение. Она шагнула назад, прикосновение было настолько коротким, что могло сойти за дружеский поцелуй — если он предпочтет расценить его как таковой. Полминуты они молча смотрели друг на друга, окутанные теплым светом и окруженные кирпичными стенами. Ана ждала его реакции — напрасно.
— Ты не привык делать что-то самостоятельно? Ты просто ждешь, когда тебе все само приплывет в руки?
— Извини. — В его ответе прозвучало не смущение, как бы ему хотелось, а действительно извинение. — На самом деле как раз наоборот — все уплывает от меня.
— Бедный мальчик.
Она повернулась к выходу, но он протянул руку и взял ее за плечо. Обернувшись, она снова поцеловала его, и на этот раз он понял намек.
8
Он поджидал черный седан, который должен был спуститься с Семьдесят девятой улицы; день был холодный, и Мэтью решил укрыться в кафе. Огромные стеклянные окна давали прекрасный обзор: из них были видны снующие машины и пешеходы, посетители магазинов и музеев, спешащие по улице, которая, судя по небольшому указателю, называлась Дорогой патриарха Димитриуса.
Он никак не мог сосредоточиться из-за недостатка сна и отнюдь не неприятного волнения. Мысленно он постоянно возвращался на несколько часов назад, в тепло ее постели, к неожиданно горячему телу. Она была готова к нему, и достаточно было одного прикосновения, чтобы зажечь ее. Какое-то время он просто прикасался к ней, наслаждаясь самим процессом прикосновения. Он не принял осознанного решения остаться, он просто оказался там, в предрассветных сумерках, придавленный ее весом, — и не сразу понял, где находится. Полусонные, они снова и снова открывали для себя друг друга. Ана смехом пыталась скрыть смущение от своего удовольствия, ее тело послушно отзывалось на любое его движение. Он долго держал ее в руках, обнимал, не говоря ни слова, вдыхая запах ее волос, кожи; его тело и разум расслабились — наверное, впервые за несколько недель. Его тело все еще хранило блаженно примитивное воспоминание о ней, о том, как хорошо им было вдвоем.
За завтраком они снова заговорили об иконе. Похоже, она определилась с решением. Мэтью убеждал ее не спешить, но на самом деле был удовлетворен. Когда он уже собирался закрыть за собой дверь, она остановила его.
— Это было опрометчивым поступком, — сказала она, сжав его руку. — Мы едва знакомы.
— Чтобы узнать друг друга, нужно время. У нас не так уж плохо получается.
— Я даже не знаю, сколько тебе лет.
— А это имеет значение?
— Нет.
— Ну ладно, мне четырнадцать, — признался он. — Правда-правда, я бреюсь с одиннадцати.
Ана улыбнулась, уже думая о чем-то другом.
— Ты не хотел на ней жениться. Проблема была в этом, верно? — Она произнесла эти слова с такой уверенностью, что он даже не стал ничего отвечать. — Но в этом нет твоей вины, Мэтью. Просто это твое решение.
— Мне тридцать.
Она изобразила сильное огорчение, хотя на самом деле не могла быть намного старше его. Очевидно, она привыкла находиться в окружении солидных мужчин. Наконец он освободился и растаял в утренней прохладе, но все еще представлял себе ее стоящей в полуоткрытой двери, в сером кашемировом платье, с зачесанными набок волосами, голубые глаза провожали его, пока он спускался по лестнице, смотрели на него, понимали его, глубоко и беспокоящее проникали внутрь.
В кафе было прохладно, и Мэтью, пытаясь согреть руки, сжимал чашку с кофе. Когда он снова поднял глаза, на тротуаре, рядом с автобусной остановкой, стоял Фотис. Старик делал вид, что оглядывается по сторонам, хотя Мэтью был уверен, что тот заметил его в витрине кафе еще до того, как покинул машину. Он встал, Фотис взглянул на него и сделал знак оставаться на месте.
— Я опоздал?
— Нет, просто не хотелось ждать на холоде.
— Нам надо будет купить тебе пальто потеплее. Может, не пойдем гулять и останемся здесь?
— Конечно. — Он повесил пальто деда и втиснулся в кресло напротив. Народу было немного, и официант тут же навис над ними.
— Это то самое место, где готовят хороший рисовый пудинг? — спросил Фотис.
— Лучший в Нью-Йорке — подтвердил Мэтью.
— Два, пожалуйста.
Официант скользнул за прилавок. В этом тесном пространстве работали трое, гремя посудой и покрикивая друг на друга на смеси греческого и испанского.
— Ну что ж, — Фотис наклонился над столом, — что такое срочное и неотложное ты хотел мне сообщить?
— Я бы мог сказать тебе и по телефону.
